Жозе собрался сказать что-то, но подавил свое желание, взглянул на брата с гневом.
Жоаким Престес заметил:
— Солнце сегодня не покажется.
Холодело люто. Обжигающий кофе, поданный женой сторожа, не согревал, сырость пронизывала до костей. Мрачный воздух сдавливал сердце. Ни одна птица не пролетела, а если и слышался порою чей-нибудь горестный писк, он только сгущал печаль дня. Едва виделись уступы берега, река совсем не виделась. Грязная стена тумана отсюда, издали, казалась непроходимой.
Замечание помещика снова внесло какое-то беспокойство. Согласился с ним один сторож, только что подошедший. Слегка дотронулся до шляпы и принялся крепко потирать над костром руки, скрипевшие, как наждак. Пробормотал тихонько, глухим голосом человека, привыкшего к сырой стуже:
— Рыба нынче не клюет.
Стало тихо. Наконец хозяин, медленно подняв свое пугающе острое тело, сурово выпрямился, и все поняли, что он решил что-то. Неохотно, не глядя на рабочих, приказал:
— Ладно… продолжайте работу на стройке, вам повезло.
Последнее суждение должно было, очевидно, означать отзывчивость. Но резануло ножом. Даже гость почувствовал себя смущенно. Рабочие заторопились уходить, но Жоаким Престес задержал Альбино:
— Ты покажешь мне колодец.
Он еще постоял, отдавая какие-то распоряжения. Потом швырнул окурок в костер и вместе с гостем направился к пригорку метрах в ста от дома, где рыли колодец.
Альбино был уже там, с большой осторожностью разбирая доски, застилавшие яму. Жоаким Престес, даже на время стройки, не хотел допустить, чтоб падала «разная грязь» в будущую воду, какую он намеревался пить. Из-за такой брезгливости одни только длинные, толстые доски по краям мешали обрушиться вниз выброшенной из ямы земле. И был еще примитивный блок — «потом будет другой, лучше и красивее», объяснил Жоаким Престес гостю — служащий пока, чтоб спускать рабочих и вычерпывать землю.
— Не ступайте на край, сеньор Престес!.. — это крикнул Альбино в испуге.
Но Жоаким Престес хотел видеть свою воду.
С большой осторожностью он присел на корточки на одной из досок и, крепко опершись руками на две других, лежащие поперек ямы и предназначенные только чтоб ставить ведро, вытянулся, вглядываясь в глубину. Доски, скрипнув, прогнулись. Было видно лишь, как старик сделал резкое, неловкое движение.
— Мое перо!
Разом поднялся и, не позаботясь даже о том, чтоб отойти от предательской ямы, взглянул на присутствующих, возмущенный:
— Этого еще не хватало!.. Без моего пера я обойтись не могу! Вам придется запастись терпением, но без моего вечного пера я обойтись не могу! Надо кому-то спуститься поискать! Позови других, Альбино, и поскорее! Земля на дне разворочена, затянет!
Альбино бросился искать товарищей. Те охотно явились, готовые выручить человека, мол, кто старое вспомянет, тому глаз вон. Для них было ясно, что новенькую ручку на дне оставлять нельзя. Альбино скинул сапоги и стягивал рубаху. Секунда — и, голый до пояса, он уже закручивал брюки. А еще секунда — и все было готово, веревка с толстым узлом, чтоб парню было куда упереться ногами, свисала в темноту колодца. Жозе с еще одним, напрягшись, держали рукоять вала. Альбино быстро ухватился за веревку и повис, болтаясь в воздухе. Жозе следил за братом:
— Осторожнее…
— Отпускай!
— Альбино…
— Да, сеньор?
— …постарайся не раздавить ручку. Ищи на весу, не ступай на землю, шарь по грязи осторожно…
— Тогда лучше палку привязать, чтоб ногам надежней.
— Да зачем, брат! Отпускай, говорю!
Жозе с товарищем повернули рукоять, Альбино исчез в колодце. Вал пошел со стоном, и по мере того, как веревка раскручивалась, стон делался всё пронзительней, пронзительней, пока не обратился в заунывный вой. Все были тревожны, ожидая условного крика Альбино, дошедшего до группы наверху слабым вздохом. Жозе остановил ворот и оперся грудью о рукоять.
Оставалось ждать, все замерли. Жоаким Престес, а с ним батрак один, перегнулись вниз, позабыв почти, что земля по опасным краям ямы может обвалиться. Прошла минута, прошла еще одна минута, так все себя неприятно чувствовали! И еще время прошло… Жозе не сдержался: крепко ухватив одной правой рукоять — мускулы так и вздулись на сильной, красивой руке, — он наклонился, сколько мог, с краю колодца:
— Наше-о-о-ол?
Никакого ответа.
— Нашел, бра-а-ат?
Еще несколько секунд молчания. Гость не выдержал этой муки, отдалился под предлогом, что хочет пройтись. Этот голос колодца, глухой гул, по странной иронии нежный, доходивший сюда, наверх, казалось, без слов говорил «нет». Минуты проходили, нетерпение душило людей. Альбино, наверно, из последних сил, лепясь к этой веревке, на корточках на узле, шарит рукою по глине, залитой водой.
— Жозе…
— Да, сеньор? — но, повернувшись туда, где стоял старик, даже не ожидая приказа, Жозе накинулся на хозяина: — Пожалуйста, сеньор Жоаким Престес, уйдите оттуда, земля рыхлая, обвалится!
Жоаким Престес отошел неохотно. Потом продолжал:
— Крикни Альбино, что может ступить на землю, но в одном только месте, пусть не топчется.
Жозе поторопился исполнить приказ. И теперь, вздохнув с облегчением, рабочие переговаривались. Сухопарый, грамотей, ходивший на станцию за газетой, вовремя, чудак, заговорил про недавний случай с «утопшим». Другой признался в своих опасениях, но осторожно, чтоб не рассердить хозяина. Жозе молча, опустив голову, глядел в землю, глубоко задумавшись. Но все на опыте знали, что потерянная ручка увязла в жидкой глине и что надо теперь осушить колодец. Жозе поднял голову, решившись:
— Так не выйдет, сеньор Жоаким Престес, надо воду черпать.
Жоаким Престес вдруг согласился. Крикнули Альбино, что подымают. Несколько минут никакого ответа. Все, в молчании, ждали, сердясь на упрямство Альбино. Веревка дрогнула вдруг, в знак, что можно. Жозе живо схватился за рукоять и крикнул:
— Готово!
Веревка, выпрямясь, натянулась. Даже не ожидая, чтоб помог другой рабочий, Жозе, силой братской любви, сам повернул рукоять. Вал глухо взвыл в быстром повороте и пошел, скрипя и стеня.
— Вы бы хоть смазали эту штуку, черт подери!
Только когда Альбино возник из колодца, вал остановился и затих. Парень был весь залеплен грязью, словно чудище какое. Спрыгнул на землю и прошел три шага, спотыкаясь, как оглушенный. Низко опустил голову, хрипя и откашливаясь, махал руками, топал ногами, под душной тяжестью глины, комьями плюхавшейся на землю. Нервно пошутил, чтоб подбодрить себя и ребят:
— Здоров холодок!