Андрею Сергеевичу не хотелось уходить. Он внимательно слушал, как девушка передавала по телефону его телеграмму. Казалось, что теперь должно что-то произойти. Невозможно, но ему казалось, что девушка должна передать ему ответную телеграмму: «Свинья ты, Андрей! Большая и грубая свинья!»
— Передала Сажина. Кто принял? — Девушка сделала отметку и повесила трубку.
Вопросительно взглянула на Потанина: что еще? Андрей Сергеевич смутился: действительно, чего он тут торчит?
— Э-э! А скажите, что значит вот это — «Собольск-13»?
— Очень просто. «Собольск-13» — адрес нашего почтового отделения. Вижу я такое обозначение и уже знаю: это почтовое отделение на заводе «Электрика». Дальше читать не нужно. Знаете, как удобно при сортировке?
— Большое спасибо! Всегда буду писать «Собольск-13», — пообещал Андрей Сергеевич и зашагал к выходу.
Вот так. Помнится, когда отец получал письма, на конвертах значилось — Собольский уезд, мельница господина Потанина. Теперь просто: Собольск-13. И никакого господина. С тем и примите!
Он оглянулся: погрузив пальцы в начес, девушка продолжала чтение.
Пять ступенек вывели Андрея Сергеевича на улицу. Девчонки еще пели, но другую, незнакомую песню. Молочными каплями висели над улицей круглые плафоны. Все казалось очень близким и знакомым, словно он жил здесь уже целую вечность. И Андрей Сергеевич удивился, сообразив, что прошло всего-навсего немного больше суток. Столько событий, столько впечатлений — и всего лишь за сутки, а?
Казалось ему, что от сердца отвалился камень, гранитная глыба, которую он носил в себе долгие годы. Так долго, что перестал даже ощущать ее тяжесть, свыкся с нею. А теперь глыба исчезла, и от этого на душе было легко, светло, просторно. Честное слово, это были самые счастливые сутки за всю жизнь. Он был счастлив, честное слово!
Трогательно жалок и смешон был тот усталый и унылый человек, который всего сутки назад сидел у окна в гостинице и скорбно размышлял о смерти. Да ну ее к шутам! Смерти нет. Сейчас ее нет потому, что он жив. А потом ее не будет потому, что не будет его…
Андрей Сергеевич Потанин заложил руки за спину и неторопливо зашагал к гостинице.
1960—66 гг.
Лесная чаща отступала к горам. Впереди завиднелись домики Карачора. Машину затрясло на мощеном тракте, местами обдутом ветрами и только кое-где переметенном округлыми сугробами. Когда скаты вспарывали сугробы, взлетала вверх сухая снежная пыль, и какую-то минуту машина двигалась словно в дыму.
В поселке ветер стал слабее. Потянулись по-зимнему пустые огороды. У погрузших в снег плетней беспомощно торчала лебеда, мотались на ветру обезглавленные хлысты подсолнуха. В одном месте Бронислав увидел след бесстрашного зайца. Как уж он набрался духу заскакать в поселок — трудно судить.
Несмотря на непогоду, на улицах Карачора чернели толпы людей. По всему поселку голосили гармони, устраивались лихие пляски. Из-под ног плясунов клубился снег. Шальной ветер подхватывал белую пыль, нес ее по кругу. Девчонки визжали, прикрывая лица локтями, парни слизывали с губ и подбородков растаявшие снежинки.
Бронислав остановил машину у избирательного участка. Здесь было тихо и безлюдно. Четыре часа дня, волна избирателей уже схлынула, народ отголосовал.
Из школьного спортивного зала с гомоном вывалилась пестрая и яркая толпа участников самодеятельности, с загримированными лицами. Они забрались в потрепанный автобусик горьковского автозавода, и тот покатил на следующий избирательный участок, наверное, в Тургоныш.
Попутчик Бронислава, мастер лесоучастка Борчанинов, выпрыгнул из кабины и одернул полы белоснежного полушубка. Расстегнул верхние пуговицы, и Бронислав увидел голубую рубашку и черный галстук. Вроде бы не идет одно к другому, галстук и полушубок, подумал Бронислав, но ничего не сказал: зачем портить настроение человеку?
— Зайдем горлышки прополоскать? — предложил Борчанинов.
— Спасибо, не положено в дороге. Да мне скорей до города надо добираться. Поди, волнуется моя агитаторша — избиратель потерялся.
— Тогда бывай! Счастливой дорожки.
Дальше Бронислав поехал без попутчика, один. Глядя на веселящихся карачоровцев, размышлял: до чего же быстро привыкают люди ко всяким праздникам! Давно ли объявили день шахтера, день строителя, день милиции, а уже празднуют все эти дни, как будто тем праздникам по тысяче лет. Вот и день выборов тоже стал праздником и проходит не хуже, чем октябрьские годовщины или первомайские торжества. Про Восьмое марта говорить нечего!
В предгорье ветру бы стать тише, а он совсем разыгрался. Дорога почти исчезла под свежими сугробами, задние скаты начали кое-где подбуксовывать. Местами виднелись следы прошедшего грузовика. Присмотревшись, Бронислав определил, что это были следы его собственной машины. Кто же еще поедет в такую погоду глухой лесной дорогой? Бронислав придерживался голубых канавок в снегу с зубчатыми отпечатками на дне и потихоньку вел грузовик вперед.
Вот только нет еще дня шофера. А надо бы завести такой. Хотя бы потому, что во все другие праздники шоферне приходится работать больше, чем кому бы то ни было — того увезти, этого доставить, третьего подкинуть. Все отдыхают, все празднуют, одни шоферы работают, не считаясь со временем. Вот и ему досталось сегодня удовольствие ниже среднего. Люди слушают концерты в агитпунктах, а он должен тащиться по лесу с машиной, по борта заложенной березовыми дровами.
Дорога пошла в гору. Ох уж этот Бирюзовый хребет! Речка Соболка, точно раздурившаяся девчонка, вдруг ни с того ни с сего прижалась к лесистому склону. И вытеснила-таки со своего берега дорогу! Пришлось той взбираться на склон хребта и километра три бежать по взгорью, нависнув над Соболкой. Опасный участок! Сейчас, в метель, прямо-таки грозный участок. Того и гляди, что сверзишься под откос. Да и освещение дерьмовое. Кругом разлился тот сумеречный свет, который и светом-то не назовешь, — так, какая-то муть. Фары бьют вперед блеклыми неясными лучами и ничего осветить не могут. День угасает, но еще не угас, и свету от него никакого.
При таком свете и в такую погоду можно было ждать каких-угодно гадостей. Бронислав был готов ко всему и все же то, что произошло, случилось неожиданно. Машину качнуло, круто потянуло в сторону. Вместо гладко облизанных сугробов он увидел перед собой стену откоса. Подобно громадному деревянному пауку, впились в откос могучие корневища придорожной сосны. Паук поплыл в сторону, исчез, а перед Брониславом ползла глиняная с трещинами стена откоса.
Сомнений не могло быть — машина двигалась боком. Значит, задние скаты сошли с дороги и скользят по обочине. Бронислав добавил газ и покруче вывернул руль, помогая ведущим колесам вновь выбраться на дорогу. Он хорошо представлял себе, что сейчас происходит под машиной. Шуршит вспоротый скатами снег, поднимается вверх и с силой бьет в дно кузова, жесткий, крепкий и острый, как толченое стекло. Несколько секунд он ждал.
Машина была напряжена до предела. Казалось, вот-вот колеса доберутся до земли, зацепятся за нее, вытолкнут машину на колею. Тут уж не зевай, выруливай, не то так и врежешься радиатором в откос. Он готов был вырулить, но машина скользила и скользила. Чем все это кончится?
Пришла мысль: а что, если тяжелый кузов, — дрова сырые, мерзлые, — сдернет сейчас с колеи и передние колеса? Худо будет, совсем худо! Машина поползет вниз, к Соболке. Хорошо, если поползет. А вдруг полетит кувырком? Бронислав на всякий случай приоткрыл дверцы с обеих сторон. Может, придется прыгать.
Треск и скрежет заставили мгновенно сбросить газ и нажать на тормоза. Что-то ломалось на правом борту. Скольжение прекратилось, и Бронислав выглянул. Правый борт машины уперся в ствол сосны. Две верхние доски светлели свежим переломом. Чинить теперь и чинить.
— Ну вот! Приехали! — сказал он и вылез на подножку. Только теперь ощутил, как сильно бьется сердце, так и толкается в ребра. Даже дышать стало трудно.
Отдохнув, осмотрелся и только руками развел:
— Счастливый же у тебя бог, Бронька! — За подпиравшей машину сосной пологий склон переходил в обрыв. Не будь дерева, грузовик кувыркнулся бы в Соболку, и трудно сказать, успел бы выпрыгнуть или нет. — Матушка ты моя, знала где вырасти!
Он ласково пошлепал щербатый ствол и прижался к нему щекой. Внутри сосны что-то гудело и щелкало.
Опасность еще не миновала. Дерево раскачивал ветер, и грузовик мог скользнуть назад. Поспешно взявшись за лопату, Бронислав отрыл несколько камней и устроил под задними колесами пирамидки. Ветер хлестал по потному лицу колючим снегом, словно сыпал иголками.
Покончив с работой, Бронислав полез в кабину, чтобы там, где еще сохранялось тепло, как следует обдумать, что надо предпринимать дальше. С сожалением подумал, что вот поторопился уехать, не сходил проголосовать и теперь, пожалуй, не успеет явиться на избирательный участок. Не придется тебе голосовать, горько подумал Бронислав. Дело еще в том, что у них агитатором была старая его учительница Анна Филипповна. Она приходила в пятницу, и он обещал не подводить, явиться голосовать пораньше.
— Не беспокойтесь, Анна Филипповна, будет полный порядок. Учеником я был, действительно, неважным, шалтай-болтай, зато уж избирателем покажу себя как следует…
И вот — показал.
Стоило ему вчера на пять минут раньше уйти из гаража — и он не попал бы в эту дурацкую передрягу. Не догнала бы его Настасья…
Еще вчера он заметил, что погода начинает портиться.
Он смотрел на горы и долго не мог сообразить, что же там происходит: не то облака спустились и укутали вершины, не то злой северный ветер разворошил, разметал и поднял до самого неба промороженные сыпучие снега. Весь хребет был объят белыми дымами, хотя внизу, в долине, было относительно тихо.
Оставалось только порадоваться, что дальняя поездка так вовремя закончилась и можно отправляться в общежитие отдыхать. Он направился к перекрытым цепью воротам гаража, но дойти не успел: догнала свет-Настасья, шестнадцатилетняя девчушка, посыльная начальника автохозяйства. Видно, Языканов послал Настю спешно, выскочила из конторы в чем была. Ситцевое платьишко трещало на ветру, только вот туго заплетенные косички ветер не в силах был разогнуть, так и торчали они двумя вопросительными знаками.
— Бронислав! — проговорила она, переводя дух и снизу вверх глядя на высокого шофера. — Вас в контору требуют. Языканов.