— Да благословит Аллах ваше предприятие, достопочтенный! Он милостиво склоняется к каждому, кто посвятил себя благородному делу исцеления. Салям алейкум!
— До свидания, достопочтенный!
Кафа городок маленький, каждый новый человек здесь как на ладони. За считанные недели лекарь Игнасий обратил на себя внимание, о нем начали говорить — и говорить хорошо. У рыбака Христо вступило в спину, да так, что бедняга не мог подняться — лекарь натер поясницу вонючей мазью, и за три дня поставил страдальца на ноги. У Алипия разнесло щеку из-за гнилого зуба — лекарь выдернул корешок лучше любых цирюльников. Невезучему Файзулле на ногу наступил баран — лекарь ловко удалил раздробленный мизинец, избежав воспаления.
Удивление настигло Абу Саляма, когда на базар явилась Бибишь-ханым. Похожая на разряженную квашню матрона год как не выходила из дома — водянка доедала её, потихоньку сдавливая изношенное сердце. Сыновья и невестки, внуки и внучки выполняли любой каприз старухи, дабы не лишиться наследства. И вот, госпожа Бибишь-ханым ковыляет по рынку на своих ногах, опираясь о посох, и губы у неё почти не синие и щеки уже не серые.
Торговец Абу Салям не замедлил поинтересоваться здоровьем уважаемой госпожи. И сумел выстоять под проливным дождем слов. Оказывается, новый лекарь сделал дырочку в животе госпожи Бибишь, чуть пониже пупка, не подумайте дурного, всё было накрыто простынями, все-все! — и медной трубкой выпустил аж два таза скверной жижи из вздутого чрева. Облегчение наступило невероятное!
Удержавшись от неуместного замечания, Абу Салям пожелал Бибишь-ханым полного выздоровления и вернулся в шатер подкрепить силы чашей вина с финиками. Облегчение временное, не пройдет и трех месяцев, как вода вернется. Но делать прокол, не испробовав всех положенных методов, не отпаивая больную ветрогонными средствами, не ограничивая в воде и слизистой пище, не окуривая благовониями? Рисковать загноением кишок и остановкой сердца? Безумец!
Задумчивость торговца столь явно читалась на его челе, что даже настырная Сатеник удержалась от сетований — усадила господина за стол, подала пилав и лепешки, порезала дыню и самолично налила чашу розового вина из Солдайи. На расспросы Абу Салям не отвечал и коротать вечер в саду не стал — он заперся в спальне, осторожно раскрутил обгорелый по краям свиток и долго водил пальцами по кудрявым строчкам арабской вязи, качал головой, поглаживал холеную бороду. Нет, не должно начинать лечение с операции, никак не должно.
Вот только победителей не судят, и жирная Бибишь прошла по базару своими ногами — значит, завтра же число пациентов у мальчишки утроится.
«Везение является добрым спутником опытного врача», — вспоминал торговец, сидя в шатре, механически растирая миндаль. Жаль, Фортуна капризна, как и все женщины, рано или поздно удача иссякнет. Но время шло, уже и осень вступила в свои права, и виноград продавали по грошу за корзинку, и орехи по дирхаму за ритль, а остатки фруктов на закате раздавали сиротам и нищим. Повеселевший Игнасий обновил кафтан и пояс, щеголял красными сапогами и каждую пятницу наведывался в шатер закупиться то горчицей и луковицами нарцисса, то бальзамическим уксусом, то морским луком и волчьим лыком. Заикнулся как-то про львиный жир, на что Абу Салям, потупив глаза, поинтересовался не угодно ли достопочтенному обзавестись заодно подлинным рогом единорога — и назвал цену. Нет, несчастья обходили лекаря стороной. Тем удивительней показалась печаль на осунувшемся лице юноши. Игнасий, против обыкновения, явился в среду и спросил, не знает ли достопочтенный торговец, где в Кафе продают сок маковых головок или иное сонное зелье. Нужно совсем немного, облегчить боль умирающему ребенку, внуку шапочника Колпакчи.
Рецепт банджа Абу Салям помнил, но смешать его дело хлопотное, дорогое и долгое. Да и стоит ли?
— Искренне жаль, достопочтенный, что не в силах помочь советом. Больного жаль, но возможно есть иные способы ослабить муки?
— У мальчика черные чирьи во рту. Лекарства от них нет.
Черное кула. Неизлечимо. В «дом исцелений» однажды принесли младенца с кула, три дня он умирал в страшных муках, источая зловоние, и никто, кроме Учителя, не мог заставить себя приблизиться к несчастному.
— Я сделаю бандж и избавлю несчастного от страданий. Давно малыш болен?
— Третий день.
— Язвы вышли наружу ещё вчера. Что вы медлили, достопочтенный?
— Чирьи поразили лишь внутреннюю полость рта. Они черные, рассыпаны по щекам и языку, лицо опухло и покраснело. Ребенок плачет от боли, мечется в жару и не может ничего есть. Бабушка Колпакчи кормит его одним каймаком и вареньем из шелковицы.
Мысленно отерев пот со лба, Ариф встал и нехорошо посмотрел на лекаря.
— И смрада нет? И лицевые кости не обнажились и зубы не выпадают наружу?
Лекарь покачал головой.
— Поди в дом Колпакчи и раздень ребенка. На теле ты увидишь многочисленные мелкие красные точки сыпи — признак болезни. Пои дитя теплым молоком молодой козы, купай в розовой воде, складки тела присыпай порошком мирта и фиалкового корня, язвы во рту промывай ромашкой и вели бабушке Колпакчи давать ему больше шелковичного варенья — сам Ибн Сина советовал шелковицу при белом кула. Через неделю мальчик будет здоров.
— Позвольте лишь два вопроса, достопочтенный. Почему чирьи во рту стали черными? И кто такой Ибн Сина?
Ариф громко сглотнул — ему как никогда хотелось горячего вина с пряностями.
— Черный цвет язв появился от шелковичного варенья, которое так любит дитя. Ягоды красят, больные места темнеют сильней, чем здоровые. А Ибн Сина — лучший врач на свете. В Исфахане его называли старшим сыном Отца Медицины, бессмертного Гиппократа. Надеюсь, это имя тебе знакомо?
— Да, достопочтенный. Торговец лошадьми в Корчеве, хазарин, выдававший себя за грека, звался Гиппократом — но при чем тут врачи?
— Мудрость — это воздержание от поспешности в проявлении, например, гнева по отношению к тому, кто совершает проступок, наказание за который непременно должно настигнуть его, писал Ибн Сина. Скоро пятница, Инг… Игнасий. После заката приходи ко мне в дом на Митридатову гору, отведаешь утку с айвой, сладкий сыр и долму по-армянски — лучшей не найдешь во всей Кафе!
Вечер удался на славу. Сатеник расстаралась — Ариф рассказал ей о бедном одиноком юноше, покинутом в чужом городе, и подкрепил слова парой сережек с лалами. Утка пахла так, что ангелы в раю сглатывали слюну, долма таяла во рту, лучшая дыня разложилась соцветием нежных ломтиков, а прозрачным кусочкам рахат-лукума, таящим в сердцевине сваренные в меду орешки, позавидовали бы и наложницы из гарема самого падишаха. Пока мужчины услаждали чрево, кроткая Сатеник наигрывала на сазе и напевала что-то приятным голосом. Подумать только!
От кальяна гость отказался, в вине проявил похвальную умеренность. И благоразумно сдерживал родник красноречия, ожидая, когда хозяин начнет задавать вопросы. Впрочем, Ариф не спешил и не спрашивал. Отослав Сатеник, он собственноручно сварил кофе, поставил перед Игнасием чашечку и уселся, удобно скрестив ноги:
— Ты не лекарь. Не знаешь канонов медицинской науки, не знаком с трудами учителей, не носишь перстень. В тебе нет страха и опасения, ты берешься за рискованные операции и неизлечимые недуги, не думая, чем заплатят за смерть больного. Расскажи правду — кто ты, Игнасий?
— Никто.
Юноша отвернулся к окну, обнял себя за плечи, будто замерз. Точь-в-точь, как некий беспризорник, везучий сын казненного визиря, целый год выносивший нечистоты в «доме исцеления», прежде чем пасть в ноги Учителю с мольбой о знаниях.
— Я Ингварь из Тументаркана. Моя мать, Забава, невольница, умерла вскоре после родов, я не знаю ни настоящего имени, ни страны, откуда она пришла. Отец, Хельги, был дружинником, побратимом князя Святослава, и получил красивую рабыню в подарок. Шептались, что мать пришла к отцу непраздной. И вправду, князь заботился обо мне и оставил среди отроков, когда отец женился. В ратном деле я не преуспел, поскольку с детства отличался слабым здоровьем. Болезни привели меня к дружбе со старым Йосифом, княжьим лекарем — он умел смешивать сладкие лекарства и напевал смешные песенки, чтобы утешить сиротку. Я ходил за стариком как ягненок за мамкой и учился всему, что мог. Как утешить боль, смягчить желудок, вызвать рвоту, пустить кровь, вывести камень из мочевого пузыря и выпустить воду из чрева, как собирать травы и смешивать их, варить и настаивать на меду. У нас не было книг, старик наставлял меня по памяти, а она слабела с каждым годом. Поэтому я смотрел по сторонам. Дергать зубы меня научил кузнец, вправлять вывихи и вылущивать размозженные пальцы — княжий дядька. Греческий подарила молодая жена князя — она скучала в тереме и забавлялась, балуя меня. Азам кириллицы наставил монах — он не раз заговаривал со мной о постриге, не иначе с ведома Святослава. Я отказался.
— Дитя превратилось в отрока, у птенца прорезались крылышки. Почему ты оставил Тументаркан?
— Изяслав, старший брат Святослава, умер, князь собрался в Киев. Я не хотел уезжать, да меня и не звали особо. Тументаркан достался князю Глебу, с ним прибыл ещё один княжич, Ростислав. Моё положение изменилось — пришлось прислуживать в доме, земно кланяться тем, с кем раньше сидел за одним столом. Однажды я подслушал, что княжич, угрожая страшными карами, приказал Йосифу изготовить яд и смешать его с лекарством от желудочных колик, часто мучивших нового князя. Лекарь наотрез отказался, тогда Ростислав пообещал, что все равно отравит брата и обвинит в отравлении колдуна-иноверца. Я никогда раньше не видел, чтобы старик плакал. А ведь он заменил мне отца. Я предложил Йосифу бежать в Корсунь или Солдайю, подальше от княжьей грызни. Старик согласился.
Той же ночью мы собрали самое ценное, поутру Йосиф вышел в город якобы на базар, я встретился с ним в порту. На купеческом судне мы перебрались через пролив. В Корчеве на сбережения Йосифа приобрели лодку, наняли матроса и поплыли дальше, в Корсунь. Старик мечтал, что я стану знаменитым врачом, поеду учиться в Византию или Испанию. Но губительный морской ветер разрушил все планы. Появились признаки лихорадки, Йосиф начал кашлять, задыхаться и бредить. Мы высадились в первой же бухте, и пока я ухаживал за больным, мерзавец матрос сбежал, украв почти все наши деньги.
— Мог бы и убить вас, зарезать спящими. Аллах ему судья, нечестивцу. И что же произошло дальше?
— Ночью Йосиф умер, легко, без мучений. Я сидел рядом и почувствовал, как дыхание прервалось и душа отлетела к ангелам. Похоронив старика и оплакав потерю, я стал думать — что делать дальше. Ни родных, ни друзей, ни средств к жизни — даже если получится продать лодку, надолго не хватит. Полный сомнений, я поднял парус и попытался в одиночку плыть вдоль побережья…
— И сел на камни?
— Да, и из всех несчастий, это пошло на пользу. Когда разбойники окружили меня, впору было прощаться с жизнью, но тут вороватый грек вывихнул ногу. И я понял — Господь посылает мне знамение. Я знаю лекарское дело немногим хуже, чем старый Йосиф, почему бы не назваться врачом? Вывих оказался легким, грек выздоровел, а я — единственный лекарь Кафы.
— Но почему Игнасий?
— Моё крестильное имя. К тому же, если вдруг княжья семья станет меня искать, они будут искать русича Ингваря, а не грека.
— Умно! — в задумчивости погладив бороду, Абу Салям поглядел на юношу — далеко пойдет. — Похвально.
— Позволите ли вы, достопочтенный, задать вопрос?
— Нет. Пока нет. «Умножающий знания, умножает скорби», как говаривал Соломон. И скорби твои, юноша, преумножатся как род Ибрагима. А спрашивать буду я.