Девушка вошла и робко остановилась на пороге. Сабурову показалось, что она за эти восемь дней как будто ещё похудела.
— Садитесь, садитесь, — засуетился Сабуров. Стараясь быть гостеприимным, он делал всё особенно неловко. Вместо того чтобы просто подвинуть табуретку, он поднял её и опустил на пол с таким треском, что девушка вздрогнула.
— Как вы живете? — ни к селу ни к городу спросил Сабуров.
— Ничего, — ответила девушка и, улыбнувшись, села. — А вы?
— Тоже ничего.
— Что ничего? Прекрасно, — бодро подхватил Масленников. — Прекрасно живём. Вот видите, как у нас... — Он гордо развёл руками, как будто всё окружающее действительно свидетельствовало об их прекрасной и комфортабельной жизни.
— Значит, это вы у нас вывозили раненых? — спросил Сабуров.
— Первый день не я, а эти дня я...
— Всего сто восемь человек вывезено?
— Да, с теми, что в первый день. А я девяносто.
— Веского на переправе не выкупали?
— Нет, — и она улыбнулась, очевидно при воспоминании о том, как выкупалась сама, — никого... Только вечером с самолёта вас обстреляли на плоту. Четверых убили.
— Моих?
— Нет, не ваших.
— Вы тогда так исчезли...
— Да, я забыла вас поблагодарить.
— Я не к тому.
— Я знаю. Ну, всё равно, спасибо.
— Вы когда обратно? — спросил Сабуров.
— Придётся до вечера ждать. Я опоздала, сейчас уже светло.
— Да, когда светло, от нас в тыл не проберёшься, это верно. Ничего, вы отдохните тут.
— Да, я сейчас пойду отдохну, там мои санитары уже легли, они две ночи не спали, — сказала девушка, приподнимаясь.
— Нет, куда вы, куда вы? Вы тут отдохните. Мы сейчас уйдём с лейтенантом, а вы лягте тут и отдохните.
— А я вам не помешаю?
По тому, как это было сказано, Сабуров почувствовал, что она безумно устала и что койка, на которую она могла лечь и укрыться, представлялась ей почти чудом.
— Нет, что вы, — успокоил он.
— Тогда хорошо, я отдохну, — просто сказала девушка..
— Только вы сначала покушайте.
— Хорошо, спасибо.
— Петя, — крикнул Сабуров, — принеси что-нибудь покушать!..
— Так вот же, — показал, появляясь, Петя, — стоит у вас, товарищ капитан, сковородка.
— Ах, верно... — Сабуров пододвинул сковородку девушке.
— А вы?
— Мы тёзке.
Сабуров отвинтил пробку лежавшей на столе немецкой фляги и вылил себе и Масленникову в снарядные головки, или, как их называли между собой, «фугасники». Они последнее время всё чаще заменяли стопки и стаканы.
— Вы пьёте? — спросил он.
— Когда устану, пью, — сказала она, — только половину...
Он налил ей, и она выпила вместе с ними, спокойно, не морщась, как послушный ребёнок пьёт лекарство.
— А вы песни не поёте? — ни с того ни с сего спросил Масленников.
— Пела когда-то под гитару.
— А гитара, наверное, дома у кровати висит, с бантом? — не унимался Масленников.
— С бантом, — подтвердила девушка. — Только теперь её нет... Я ведь здешняя, — добавила она.
Это слово «здешняя» было понятно всем троим в одном, определённом смысле: раз здешняя, значит, всё сгорело и ничего больше нет...
— Ну, не перестали ещё бояться? Помните наш разговор?