Часа два рассказывал он об отряде, в котором почти всю гражданскую провел комиссар Федоров.
Не ожидая просьб, следователь вспоминал все новые и новые подробности.
— А про горох вы помните? — спросил Борис.
— Нет, не помню.
— Отец рассказывал. Пришел ваш отряд в деревню, а рядом гороховое поле. Голодные все, с жратвой-то плохо. Побежали бойцы, особенно же девчонки из лазарета, за горохом, а отец их под арест посадил. Сидят они, арестанты, в избе, а бабы деревенские им, тайком от отца, еду носят. Очень любил он эту историю вспоминать.
— Нет, такого случая я не помню, — повторил Морковин. — А что ты сейчас делаешь?
Стоило Борису назвать розыск, как следователь сразу помрачнел.
— Розыск, говоришь? — медленно повторил он.
Борис смотрел на него с удивлением. Морковин встал и прошелся по комнате (Борис заметил, что он сильно сутулится), постоял, потом подошел к одному из шкафов и достал папку.
— Вот, — сказал он резко, — сводка по уезду за один лишь последний месяц.
И начал читать ровным голосом:
— «Демичевская волость. В овраге близ деревни Малые Огороды обнаружен труп мужчины без головы. Опознать не удалось. На дороге у села Софьина найдена мертвая женщина. Опознанная местными жителями, оказалась крестьянкой этого села. Ключицкая волость. К берегу у деревни Лыски прибило труп мужчины…»
Морковин читал все тем же ровным голосом, и только нога его подрагивала, выдавая ярость.
— Всего по Ключицкой волости четыре убийства. «Микулинская волость…» Можно продолжать? Сводка в шесть страниц.
Борис знал, что не только в их уезде — по всей губернии действуют многочисленные банды, мелкие и покрупнее. Он знал, что борьба еще не кончена. Погибают селькоры, под угрозой жизнь работников местных Советов, сельских коммунистов и комсомольцев, наконец, любого человека, пустившегося в путь по лесным дорогам уезда. В некоторых местах до сих пор не ликвидированы логова бывших дезертиров, не говоря уже о «рассыпчатых» бандах, которые бесследно исчезают по деревням. Все это Борис знал, однако месячную сводку видел впервые.
— Ну? — спросил Морковин, с той же яростью подрагивая ногой.
Что мог Борис ему ответить?
— Да понимают ли, наконец, работники вашего розыска, — продолжал следователь, — что они в ответе перед народом, что революция поручила им защищать жизнь людей?! А что они делают? Защитники! Там. в овраге труп без головы, а здесь по речке покойник плывет!..
— Разве же у нас одних такое положение? — робко вставил Борис.
— За объективные причины прячетесь? Что же у вас в розыске, коммунистов нет?
— У нас все либо комсомольцы, либо коммунисты. И Денис Петрович…
— Это Берестов, что ли? Да какой же он к черту коммунист? Жизнь свою отдай, а дело сделай — вот что такое коммунист. Для большевика нет ничего невозможного — ты про это слыхал? Впрочем, ты все это, наверное, еще от отца слыхал, — продолжал Морковин уже более мирно, усаживаясь за стол. — Его бы сюда начальником розыска, он бы показал, что могут сделать большевики.
Морковин взял карандаш и стал им постукивать по столу — то носиком, а то, быстро перевернув, другим концом — видно, стараясь успокоиться. Взгляд его перебегал из стороны в сторону.
— Отдать тебе фотографию?
— Если…
Морковин поднял брови, а потом встал и отошел к окну. Борису теперь видна была только сутулая спина.
— Если у тебя что-нибудь случится, — услышал он вдруг голос следователя, — если беда какая-нибудь или просто станет трудно, приходи ко мне. Ты мне не чужой.
Когда он повернулся к Борису, лицо его было почти ласковым.
— А что касается твоего Берестова, — весело продолжал Морковин, — то я тебе вот что скажу: я транспортник, и он мне не подчинен, но пусть что случится в полосе отчуждения, тогда… Тогда будет у нас разговор.
Борис был недоволен собой. Почему не нашлось у него слов, чтобы рассказать Морковину о ежечасной трудной работе розыска? Разве Сычова было взять легко? Или сладко придется Берестову сегодня, когда он столкнется с Колькой Пасконниковым? Да, наконец, сколько часов в сутки спит каждый из работников розыска?
Он шел по темным и совсем уже пустынным улицам. Сразу видно, что в городе неладно. Раньше, бывало, ребята допоздна заигрывались в лапту или горелки, а потом начинались бесконечные провожания. Долго слышалось тогда по городу: «Завтра придешь?» — «Не знаю». — «Приходи!»
Теперь все было мертво. Все наглухо заперто. Даже собаки не лаяли.
«Да, служба, — думал Борис, — одни покойники. Только и слышишь — там убили, там ограбили. Как в больнице начинает казаться, что все люди на свете больны, так и сейчас кажется, что в мире никого нет, кроме преступников. Да, списочек».
Он вспомнил, что Берестов со своими теперь уже в Горловке; вместе с сельскими комсомольцами и волостным милиционером они будут брать бандитов сегодня ночью, когда те перепьются. Что же — пьяные бандиты не лучше трезвых.
Борису было обидно, что его не взяли на эту операцию, все-таки настоящих дел ему не…
Вдруг грянул выстрел. Послышался топот, крик, все враз по городу залились собаки. Он кинулся в ту сторону, откуда слышен был выстрел, но попал в тупик, перелез через забор в чей-то огород и побежал по мягким грядкам; опять перелез через забор и потерял направление, однако сейчас же свернул на голоса.
Город был переполнен разноголосым лаем, но то, что увидел Борис на улице, казалось, происходило в глубокой тишине.
На земле лежала женщина, рядом на коленях стояла другая. Какой-то человек, как оказалось, знакомый Борису милиционер Чубарь, еле светил на них фонариком, в котором явно кончалась батарейка.
— Ну что, что, что? — в тоске говорила та, что стояла на коленях. — Куда они тебя?
Лежавшая на земле отвечала голосом детским и сонным:
— …Я тянула… не отдавала… Все тянула…
Это была совсем молоденькая девушка, коротко стриженная, с тонкой шеей, нарядная и на высоких каблучках. Она, видно, старалась рассказать, как у нее отнимали сумочку. У ворота ее кофты расплывалось темное пятно. Стоявшая на коленях стала расстегивать ворот, еле справляясь с набухшими от крови петлями.
— В больницу, быстро, — сказала она шепотом милиционеру. — Фонарик, — бросила она Борису.
И тут он увидел, что это Ленка.