— Коньяк. — Лариса огляделась. Обыкновенная, мало чем примечательная квартирка, стандартная, еще с советских времен, мебель, занавески с разноцветными ромбами, больше подходящие для детской комнаты, письменный стол с компьютером, книги на полках — не очень много, но все же. И диван — Лариса уперлась в него взглядом… Широкий. Господи, о чем она опять?
Он появился из кухни с подносом — рюмки с коньяком, нарезанный лимон, яблоки, виноград.
— Лариса, — произнес он медленно, почти по слогам. — Лариса. Ты не похожа на свое имя.
— А на какое похожа?
— Не знаю. Лариса — это крыса старухи Шапокляк. Прости, как врезалось с детства, так и сидит.
— Сам ты крыса, — по-детски обиделась Лариса.
— Согласен! — Он протянул ей рюмку. — Я готов быть кем угодно, только бы с тобой.
— Так я могу называть тебя крысой? — все еще обижаясь, спросила она. — Да?
— Да. — Он широко улыбнулся. — Да.
— Но… — Лариса смутилась. — Крыса — это женщина, правда?
— Наплевать. — Он залпом выпил коньяк. — Главное, чтобы тебе нравилось.
— Пусть будет Крысь, — решила Лариса. — Кстати, звучит почти ласково.
Так родилось его новое смешное имя.
…Лариса пила коньяк маленькими глоточками и старательно разглядывала комнату. Больше всего она сейчас боялась смотреть на Крыся, ей казалось, достаточно одного взгляда в глаза — и она окончательно потеряет себя. Нет, она не какая-нибудь там, она продемонстрирует ему свою независимость и стойкость. Вопрос, который назойливо бился ей в затылок: «А зачем ты вообще сюда приперлась?», Лариса пыталась отогнать, как мерзкую навозную муху. Затем! В голове почему-то крутились дурацкие стишки: «Паровоз летит, колеса стерлися, мы не ждали вас, а вы приперлися». Лариса откинулась на спинку дивана, закинула ногу на ногу, достала из сумочки сигарету, закурила. Да, вот так ведут себя женщины, знающие себе цену. Что бы еще такого ему изобразить? Лариса вспомнила, как Верка учила ее стильно стряхивать пепел — щелчком, и уже взяла сигарету в другую руку (левой она щелкать не умела), и вдруг Крысь начал хохотать. Он смеялся как ненормальный, вытирал слезы ладонями и все время что-то пытался сказать ей сквозь смех. Когда он угомонился, Лариса уже почти плакала.
— Ты такая смешная, — ласково сказал Крысь и, приподнявшись в кресле, дотянулся до ее лица и так же, как тогда, в первый раз, провел кончиками пальцев по ее щеке, по подбородку. — Ты такая смешная…
И тут случилось совсем невообразимое, о чем Лариса никогда, никогда не расскажет Верке, — она сама взяла его за руку и потянула к себе. Он послушно поднялся из кресла, пересел к ней на диван, и с этого момента, как ей показалось, она перестала дышать и слышала только свое бухающее сердце и шепот Крыся:
— …торопиться не будем, не будем…
Будем — не будем, будем — не будем. Будем!
…Лариса проснулась и осторожно понюхала воздух: «Муж. Хорошо. Возможно, все еще кончится хорошо».
В тот день настроение президента Издательского дома «Вечерний курьер» Игоря Серебряного менялось столь стремительно, что у окружающих закладывало уши от резких перепадов. А все потому, что, избавившись от одной головной боли, он почти в ту же минуту приобрел другую.
С утра Серебряный пребывал в прекрасном расположении духа, шутил и заигрывал с секретаршами.
— Свобода, девки, свобода! — восклицал он, нетерпеливо подпрыгивая, отчего его грузное тело начинало мелко трястись. — Оковы тяжкие падут…
Секретарши испуганно переглядывались и краснели с непривычки — в обычные дни президент Издательского дома не удостаивал их даже взглядом и уж тем более ласковым обращением «девки».
Под оковами, которые должны были пасть сегодня, Серебряный подразумевал главного редактора газеты «Вечерний курьер» Юрия Мохова. Действительно, принципиальный конфликт Мохова с Серебряным явно затянулся и приобрел крайне несимпатичную хроническую форму, от чего страдали не только два главных противоборца, но и весь коллектив. С точки зрения Серебряного, опальный главный редактор вел себя как последняя свинья. Вместо того чтобы уйти красиво и, главное, вовремя, Мохов встал на путь изнурительного противостояния президенту Издательского дома, то есть несколько долгих месяцев плевал против ветра и баламутил народ.
Собственно, началось все под Новый год и, как это обычно бывает, с мелкой дурацкой обиды. Президент Издательского дома пригласил главного редактора газеты к себе на дачу — посидеть по-родственному у камина, выпить глинтвейна и в узком руководящем кругу обсудить творческие планы на следующий год. А Мохов отказался, сославшись на то, что должен явиться на праздничный прием в Кремль.
— Сам понимаешь, Игорь, — виновато сказал Мохов, — такими тусовками не манкируют.
— Блин, а я-то как забыл! — хлопнул себя по лбу Серебряный. — Ладно, увидимся в Кремле, а дача никуда от нас не убежит.
Он наорал на секретаршу за то, что та вовремя не принесла ему приглашения в Кремль, и велел немедленно доставить ему почту последних трех дней. Однако, перебрав кипу бессмысленных и практически одинаковых по содержанию поздравительных открыток с пожеланиями здоровья, успехов в труде и нового счастья в новом году, никакого приглашения в Кремль Серебряный не нашел.
— Сейчас же свяжись с этими дуболомами и скажи им, что приглашение до меня не дошло! — гаркнул он на секретаршу. — Сию минуту!
— Я уже звонила. — Лицо секретарши пошло пятнами. — Они сказали, что от «Вечернего курьера» приглашен Мохов.
— Это с какой же стати?! — рассвирепел Серебряный. — Это кто ж придумал? Я — президент Издательского дома, а он всего лишь наемный служащий. Я его нанял! Я!
С таким же успехом он мог бы агитировать за советскую власть дворника, буфетчицу или грязного голубя, сидевшего на карнизе. И тот, и другая, и третий и не подумали бы возражать.
Переведя дух, Серебряный отправился к Мохову.
— Давай сверим часы, Юра, — стараясь казаться доброжелательным и беззаботным, сказал он. — Я вдруг подумал, что в предновогодние дни балов и банкетов будет немерено. Хоть один свободный вечер у тебя есть?
— Увы. — Мохов ткнул пальцем в пухлую стопку приглашений, и Серебряный на глаз определил, что она раза в три толще, чем у него. — Буквально каждый день. Может, перенесем наши загородные посиделки на начало января?
Итак, картина вырисовывалась прямо-таки зловещая. Этот наглый выскочка, этот проходимец и предатель Мохов присвоил себе славу и авторитет, то есть все то, что по праву принадлежало Серебряному. Обвешался, понимаешь, лавровыми венками и комфортно, мерзавец, себя чувствует — не колет ему нигде, не царапает. Главный он, понимаешь, редактор, творческая он, видите ли, величина! Так это он пока главный — дело-то поправимое.
С того самого дня Серебряный объявил Мохову войну. Нет, конечно, он никому не сказал, из-за чего вдруг невзлюбил главного редактора СВОЕЙ газеты, понимая, что его праведный гнев не совсем приличен. Поэтому Серебряный постарался сделать вид, что у него с Моховым идейные разногласия.
На первый взгляд, задача казалась трудноразрешимой — «Вечерний курьер» стабильно набирал обороты, входил в число самых влиятельных и самых читаемых газет, и, строго говоря, придираться к Мохову было не за что. Так никто и не собирается придираться! Простенький план Серебряного сводился к тому, чтобы спровоцировать Мохова и вынудить его первым ввязаться в драку. Для этого потребовалось всего-навсего, не ставя главного редактора в известность, разместить в «Курьере» несколько провокационных статей, за которые Мохову будет стыдно. И по поводу которых Мохов начнет качать права.
План удался с блеском. Статьи вышли, Мохов возмутился, Серебряный занял оборонительную, но жесткую позицию: «Я определяю политику газеты!»
В пылу схватки сами собой родились лозунги: «И вообще надо делать другую газету! Надо повышать тираж! Надо нравиться читателям!»
Собственно, уже в первые часы после начала боевых действий Мохов понял, что ни договориться с президентом Издательского дома, ни тем более победить его он не сможет. А значит, надо уходить. Понял — так уходи. Но Мохов повел себя в высшей степени странно. Он затаился, почти отошел от дел, на политику газеты влияния оказать не пытался, с Серебряным отношений не выяснял, но ожидаемого заявления об уходе не писал.
Полностью дезориентированные журналисты метались между главным редактором и президентом, пытаясь понять, что происходит. Всеобщая нервозность грозила перейти в народные волнения. О нездоровой обстановке в «Курьере» уже говорила вся журналистская Москва, а Мохов не уходил. Месяц, второй, третий, полгода…
И вот сегодня он наконец-то собрал свои манатки, попрощался с коллективом и отбыл. Облегчение, которое испытал в этот момент Серебряный, сравнить было не с чем — ни с отъездом любимой тещи в Воронеж, ни с действием самых мощных слабительных.
Мохов, правда, не постеснялся забрать из «Вечернего курьера» лучшие кадры, но Серебряный отнесся к этому по-философски: «Пусть подавится!» И простил журналистов, которые предательски метнулись вслед за Моховым, — что с них, продажных, возьмешь? Профессия, как говорится, обязывает. Если честно, Серебряный даже обрадовался, когда редакцию покинули моховские выкормыши, которые всегда преданно смотрели ему в рот и астматично дышали от восторга, слушая его указания. Зачем Серебряному эта пятая колонна? Пусть уходят, скатертью дорога, слава богу, с журналистскими кадрами в Москве проблем нет, наберем новых. Зато теперь никто не будет ему мешать делать СВОЮ газету.