Миру сложно было согреться, но с каждым годом небо светлело, серая пелена истончалась и не скрывала более золото тёплого солнца. Плотный небесный полог немного развеялся, позволив обогреть застывшую за долгие месяцы землю. Все, кто выжил среди Зимы, ждали тепла. Уже не верили, что оно придёт снова.
Природа тянулась к солнечному колесу, гнала прочь от себя холод и смерть. Первые робкие травы поднялись над снегами; сохранив семена в мёрзлой почве, распустились белые скороцветы. Десятилетие мора оказалось не в силах уничтожить весь мир. Любая живая душа стремилась к благодатным, весенним лучам, но Долгие Зимы ещё не покинули леса окончательно, а только позволили природе ненадолго вздохнуть. Очень скоро они вернуться и продолжат собирать жертвы для черноглазой богини. Лишь в самом лучшем Тепле людям удавалось согреться и пережить то лихое и суровое время, когда по земле бродит смерть. Месяц лета был краток — оно было холодным.
Но была и весна — время, когда таял снег. Со звонким смехом ребёнка она заставляла льды отступить и тянулась к солнцу в игривой погоне за золотыми лучами.
Девочка радовалась всему: первому цветку, что взошёл из-под снега, ветру, не дышавшему стужей, чахлой траве. Сама природа была молода, как та малышка, которая беззаботно бегала сейчас перед низеньким домом, протягивая руки в своей игре с солнцем. Весна разослала тёплые ветры, расправила крылья птиц, благословила деревья и травы; улыбалась она и ребёнку, ласково согревая дитя после суровой поры. Весна нового года обещала чистой детской душе мимолетное лето…
Танец девочки, смех и круженье не были оставлены без внимания. С холма за ней наблюдали зоркие волчьи глаза. После холодов зверь был голоден и смотрел на ребёнка как на добычу. На тонких губах Волчицы играла улыбка, которая слегка приоткрыла заточенные для крови клыки. Когда в панораме бинокля показалась каштановая коса, Влада недовольно фыркнула.
— Чего узрела? — обратился к ней лежавший поблизости парень. Не проявляя интереса к происходящему, брат закрыл глаза и дышал. Он просто дышал, наслаждаясь каждой каплей прогретого солнцем воздуха. Куртка из оленьей кожи была распахнута настежь, тяжёлая дорожная сумка и оружие лежали у ног. Казалось, юноша был безмятежен, но молодая Волчица знала, что это не так.
— Сам бы поглядел. Дюже тут интересно… — оскалилась девушка, не отводя глаз от играющей девочки. — Человечье тепло. Оседлые. И когда они тут построились?..
— Сколько дворов?
— Пять. Все по-новому сделаны, срубы свежие. Года два тут стоят, никак не более.
— Вот тебе и ответ — года два, как на реке живут люди, — парень не отреагировал и даже глаз не открыл. Оторвавшись от оптики, Влада недовольно прищурилась. Ей хотелось побольней зацепить старшего брата за то, что он так равнодушно отнёсся к находке.
— Помнится кто-то тоже одной весной к воде хаживал. Искал себе приключений на харю. И чего это весь лоший люд к воде тянет?
Рука Серко машинально погладила левую щёку, стянутую тремя грубыми шрамами. Несколько Зим назад ими его наградила одна русалка, которой Серко по глупости своей доверился. С тех пор утекло немало студёной воды: Серко стал взрослее и ощущал себя мудрым и степенным охотником. Но сестра до сих пор потешалась над тем давним случаем: она была свидетельницей того, как брату достались злосчастные шрамы. Однако, на любую колкость у брата всегда находился ответ.
— Да, помню тот день как сейчас. Славное было время; ты ещё не боялась стрелять… Какой был тогда жуткий промах!
Улыбнувшись, он приоткрыл глаза и покосился на Владу. Она леденила брата голубым взором, обладающим какой-то нереальной, колдовской силой. Весенний ветер осмелился тронуть пепельно-серые волосы девушки, грубо обрезанные у самых плеч. Единственная длинная прядь на левом виске была заплетена в тонкую косу. Из-за неопрятной причёски Влада напоминала взъерошенного волчонка, и этот волчонок был готов наброситься на брата без рассуждений. Они уже давно не были детьми, но…
— Зашибу, — прошипела сестра, прежде чем прыгнуть. В её руках моментально оказался один из ножей. Такая драка всегда могла закончиться кровью, ибо никто в ней не шутил — бились только всерьёз. Не желая получить новый порез, Серко перехватил тонкую кисть, и оба покатились по травянистому склону холма. Тяжело дыша и шипя проклятия, Влада старалась вонзить нож в Серко. Ему же это доставляло немало веселья, ведь он был сильнее и не позволил бы нанести себе тяжелую рану. В этом и заключался смысл жестокой игры: Влада старалась изо всех сил, а брат ей противостоял. Дурным дело редко заканчивалось.
Наконец Серко решил закончить ненужную схватку. Вывернув запястье взвизгнувшей Влады, он заставил её выронить нож и ударом кулака выбил дух из противницы. Согнувшись пополам, девушка жадно глотала воздух, как будто ей сломали ребро. Это была уловка: если брат решит помочь или сжалится, начнётся второй раунд с ножами. Не поддавшись на хитрость, Серко вернулся на вершину холма; в этот раз победа осталась за ним, но так бывало далеко не всегда. Если Влада крепко сердилась, то не нападала в открытую, а действовала исподтишка: выныривала из тени за братом, и тогда ему доставалась всерьёз. Щенячьи игры должны были уйти вместе с детством, но опасные забавы не прекратились. Молодые охотники прожили почти двадцать Зим, и продолжали испытывать силу друг друга: только так они могли доверять себе в трудный час.
Немного погодя на холм вернулась и Влада. Тихо ворча, она приникла к биноклю и продолжила слежку за девочкой. Ребёнок не слышал их жаркой возни, Навьи охотники были на хорошем расстоянии от общины. Деревня стояла ниже холма, там, где полноводная река текла извилистой лентой — это станет хорошим сказом. Повзрослевшие дети принесут его отцу с матерью, и те с благодарностью выслушают каждое слово. С приходом весны новости очень ценились в их логове: о найденных общинах хотели узнать как можно скорее. Особенно радовался отец: его волновали вести о каждом найденном человечьем Тепле. Но мать лишь мрачнела, её лицо становилось серьезным, а взгляд холодел. Она расспрашивала строго и коротко, о самом главном: сколько людей в новой общине, как далеко деревня от логова и чем заняты жители. Волчица явно прикидывала, не угрожают ли роду новые чужаки? Этот страх и вечная настороженность не нравились Владе. Она была Навью — охотником, живущим по собственному укладу, верящим в силу двух душ. Когда мать учила её выслеживать человека, Влада думала, что будет нападать, забирать всё что нравится и уходить, оставляя за собой дым, руины, да остывшие трупы. Но оказалось, что её учили не нападать, а лишь защищаться. Быть такой же осторожной, как любой зверь возле человеческого Тепла; обуздать свою дикость, подчиниться желанию выжить. Даже сейчас Владу передёрнуло от суровых материнских запретов и наставлений.
При виде беззащитной общины в голове девушки родился план. Она стала быстро нашёптывать Серко свои измышления, пока те будоражили горячее сердце.
— Домов всего пять, частокола нет — деревня открыта. Пять домов — это пять крепких мужчин. Может, мужиков и не пять, но больше десятка уж точно не наберётся. Остальные-то — женщины, кто на сносях, а кто с детьми возится. Если стая в тридцать голов зайдёт с трёх сторон, то им не отбиться! Прижмём оседлых к реке, и делай с ними всё что захочешь: хоть в полон бери, хоть режь на месте. В деревне много еды: рыба точно имеется, раз вода рядом. Общине года два или три — они пережили Зиму, а значит, имеют запас. Река их кормит. В последний день лета мы можем…
— В последний день лета ты никуда не пойдёшь, — бесцветным голосом ответил Серко. — Наш род уже давно не совершает набеги. Из-за отца, из-за деда, из-за Девятитравы. Наконец, из-за места, где теперь наше логово.
Влада тяжко вздохнула, словно из её рук вырвали нечто ценное.
— Мы уже не Навь, — с горечью сплюнула она в сторону.
— Ну, это пустое, — сказал брат, и наконец посмотрел на общину возле реки. Из дома, за которым они наблюдали, вышла женщина, окликнула игравшую на лужайке девчонку и завела её в избу. Стоя на крыльце, мать настороженно оглядывала вершины холмов. Женщина не могла видеть Навь, но сердцем чувствовала холод угрозы. Старые охотники из Навьего племени не раз говорили, что матери порой лучше псов чуют скорый набег. Набег — это ужасная резня ради пищи и пленников, которой сейчас так не хватало Волчице.
— Мы живём по заветам праведных предков, верим Ведам и гаданиям рун; почитаем Богов и соблюдаем уклад, — задумчиво молвил Серко. — Лишь токмо в набеги не ходим — это больше не нужно. У нас есть всё…
— Мы перестали быть Навью, — резко возразила сестра. — Мать нашла это треклятое убежище, полное еды и запасов, и сама стала оседлой! Уже двадцать Зим держит род на одном месте, словно на крепкой привязи! Но набеги всегда были для нас не просто добычей! Они почитали дух волка внутри! Делали нас теми, кто мы есть! Набеги кормили Зверя, а теперь мы стали только сытыми, разжиревшими псами.
— Нельзя двадцать Зим прожить на запасах, — с грустью в голосе напомнил Серко. — Ты же знаешь, что склады опустели. Токмо охота на лесных зверей кормит племя. Мы много ходим за сказами и знаем, как худо живётся всем прочим. Мы в безопасности — убежище спасает нас от Долгой Зимы. То, что Старшая выбрала это место, великое благо для рода. Мы живём, не проливая лишнюю кровь, но не перестали быть Навью. Мы спаслись. А другие из числа Навьих племён?
— Кто знает. Других мы не видели очень давно, — помрачнела молодая Волчица. — Должно быть, Моровые Зимы забрали всех…
— И не только их: людей в Яви тоже осталось не много. Стоит ли тогда затевать набег, соблюдая заветы? Продолжать вести себя так, как мы охотились до моровых Зим?
— Стоит ли тогда жить с Волком внутри? Держать этот дух в заточении собственной крови?! — огрызнулась на брата девушка. — Отпущу на волю Зимнего Зверя, сколочу избу, нарожаю детей. Всю жизнь буду жрать рыбу, пока не сдохну!
Она говорила с такой яростью и болью в глазах, что Серко изумился. Слова сестры были полны горестной муки, о причине которой в племени знали немногие.
— Хватит стенать и выламывать руки, — остановил её недовольные речи Серко. — Это не наша дорога, мы лишь гошем зашли глянуть, как живут здесь оседлые. Пора возвращаться в логово и донести сказ нашей матери.
Склонившись над рюкзаком, и более не тратя времени на рассуждения, он начал собираться в дорогу. Влада присела рядом, положив голову на плечо брата. Такая нежная тоска была ей не свойственна, и Серко насторожился.
— Давай ещё день в пути проведём? — предложила сестра. — Пройдем чуточку дальше, може увидим побольше? Село в пять дворов — это сказ невеликий…
— Отец велел через четверо суток вернуться. Два дня мы в пути, два дня на дорогу обратно. Мы и так видели многое. Помнишь, сколько дымов?
— Двадцать восемь, — буркнула девушка. — Лес да дымы над вершинами сосен — всё, что я вижу. Эта деревенька — первое Тепло за долгое время, так близко мы уже год никого не встречали. И мне всегда будет мало: мир большой, а мы по окраинам логова шаримся. Давай пройдём дальше?
Серко ответил не сразу. Он поднял лицо к серому небу, невольно нахмурившись. Весеннее солнце изо всех сил пыталось пробить полог хмари, но всё ещё было тусклым. К вечеру ожидай крепких морозов.
— Этой ночью явится холод. Можем и окоченеть…
— Так и эдак ночевать у костра. Что вперёд идти, что на обратном пути мёрзнуть, — негромко сказала сестра и ещё крепче прижалась к плечу.
«Вот значит, как она умеет выпрашивать. С отцом-сердобольцем получается, так решила и с братом попробовать?» — мелькнуло в голове у охотника.
— Ежели мы одну ночь проведём топая обратно до логова, тогда не замёрзнем. А коль вперёд уйдём, то придётся долго стынуть в дороге. Не нужно… — попытался отказать брат, но сестра не терпела отказов. Оттолкнув Серко, Влада одарила его ледяным взглядом.
— Вперёд идём. А ежели не пойдёшь, так я одна утеку и к этой самой общине направлюсь! — голубые глаза девушки сверкнули яростью. — Проберусь к домам и зарежу кого-нибудь. Кто первый мне попадётся, тому край настанет!
Она говорила абсолютно серьёзно. Лицо девушки побледнело, тонкие губы сжались. Серко не сомневался, что её язык гуляет сейчас по кончикам заострённых клыков.
— И ребёнка зарежешь?..
— Да, — прищурилась Влада. — Откажешь, так за ней и приду. Выманю из Тепла тихим стуком, да ласковым голосом, рот ладонью зажму и по горлу пройдусь, как учили.