Так что ракетчики попробовали, и у них получилось — небольшие шашки, что они отлили из смеси каучука, алюминиевой пудры и перхлората аммония, и затем нагрели для затвердевания, горели ярко и мощно.
Получалось, что при объеме перхлората в семьдесят процентов, алюминия — в двадцать и десяти — каучука, удельный импульс был почти две с половиной тысячи ньютонов в секунду на килограмм топлива, температура горения — три с половиной тысячи градусов, и скорости горения — от семи до шестнадцати миллиметров в секунду. То есть показатель степени — ниже, чем у баллиститных порохов. И это был не предел — наши ставили опыты с добавлением взрывчатки — ДНТ, ТНТ, гексогена — так там удельный импульс и температуры получались еще выше, а скорость горения — ниже. То есть ракета могла лететь на большее расстояние с меньшим запасом топлива. Самое главное — получалась очень технологичная схема изготовления шашек — вместо прессования их можно было отливать в формы — кажется, мы получали массовое производство ракетной техники. Не знаю, насколько оно нам было нужно в данный момент, но на будущее точно пригодится — хотя бы в качестве средства быстрого развертывания мобилизационных мощностей.
Но наши ракетчики пошли еще дальше. Действительно, а чего мы отливаем шашки в формы, затем формируем из этих шашек заряд, затем вкладываем его в корпус… Почему бы не отливать сразу в корпус? К сожалению, эту мысль высказал один из "студентов", поэтому поначалу к ней отнеслись прохладно, но, вместе с тем, идея не выглядела совсем уж бредовой. Даже наоборот. Поэтому на очередном техническом комитете все-таки решили проверить и ее. И по мере реализации этого решения скепсис все уменьшался и уменьшался. Поначалу был затык с тем, как формировать центральный канал. Вставили стержень, залили с ним, а потом вытащили. Ну, не сразу — он все-таки схватился с топливом, так что первую шашку разломали и затем сожгли как мусор. Потом стали вставлять стержни, обмазанные графитом, солидолом — в общем, чтобы его можно было потом вытащить — и дело пошло. А новое топливо, заливаемое по-новому, показало просто отличный результат. Оно ведь плотно примыкало к стенкам камеры сгорания и защищало их от жаркого пламени. Получалось, нам снова можно было вернуться к старому варианту стенок, а то с такими температурами только на теплозащитной обмазке мы теряли более трех килограммов веса, а сам корпус требовалось бы делать чуть ли не сантиметр толщиной. Дополнительным бонусом был более плавный ход ракеты — из-за более медленного сгорания шашка горела дольше, соответственно, возрастала дальность ракеты. А технология заливки позволяла делать шашки, в принципе, любого диаметра. Мы, правда, не стали впадать в гигантоманию, ограничившись нашими существующими калибрами. Но и так — дальность действия повысилась чуть ли не в три раза — твердое топливо одновременно делало стенки корпуса более жестким и защищало их от жара почти до самого конца работы двигателя, а практически полное заполнение камеры сгорания позволяло запихнуть в сравнительно небольшие корпуса значительное количество топлива — если раньше было пустое пространство между шашками, между шашками и корпусом, то сейчас единственным пустым пространством был только канал. Правда, зимой у нас что-то не заладилось — ракеты на новом топливе иногда сгорали во время полета, но ближе к лету все стало снова нормально, так что к августу мы выкатили нашу новую технику на боевые испытания.
Собственно, практически вся наша ракетная техника, что мы применяли в бою, была экспериментальной — конструкции постоянно менялись. Так, первое применение в Оршинской бойне весной сорок второго прошли ракеты еще на конструкции РС-132 — мы уменьшили вес БЧ, за счет чего поместилась аппаратура управления. С высотой полета в три километра, они оказали больше деморализующий, чем реальный боевой эффект на немцев, так что те на время притихли со своими полетами. Затем, понемногу, они все-таки начали снова летать на бомбежки, и выяснили, что ракет у нас немного, и увернуться от них не составляло труда — ну, истребителям уж точно. Поэтому истребители и стали немецкой ПРО. Бомберам-то, что обычным, что пикирующим, доставалось, так что им приходилось подниматься все выше и выше, снижая и нагрузку, и точность бомбометания. Ну а мы тянулись вслед за ними ввысь. Правда, как я уже писал выше, поначалу мы старались не отходить от классической конструкции, оставив теми же и внешние размеры, и состав пороха, разве что уменьшили толщину стенок корпуса за счет применения теплозащиты — но и все. Так что до лета сорок второго у нас все еще оставалась старая конструкция — мы отлаживали производство пороховых шашек и проводили опыты по управляемому сгоранию — принюхивались к новой технологии, наращивали статистику, кадровый состав и оборудование.
И, получив в июне сорок второго новые М-13, мы сделали резкий скачок вперед. Во-первых, мы точно так же переделали конструкцию, облегчив ее за счет толщины стенок корпуса и боевой части. А во-вторых, внеся эти изменения, мы поняли, что в общем-то горазды создавать уже и свои конструкции. Так что с осени сорок второго они пошли чуть ли не потоком.
Так, сразу пошло разделение ветвей зенитных ракет. Одни ракеты стали уменьшаться в размерах — немцы все бегали от нас по высотам, поэтому порой летели на низких высотах до трех километров, рассчитывая проскочить нашу ракетную оборону за счет скорости, благо ствольные ЗСУ-23 туда уже не доставали, а более мощные орудия мы использовали как ПТО. Поэтому-то нам и потребовалась ракета для таких небольших высот — расход пороха получался небольшим, и их можно было клепать десятками в день.
Другие ракеты работали на высотах до семи километров — после появления у нас низковысотных ракет этот эшелон стал с ноября сорок второго основным у немецкой авиации. Поняв, что на низких высотах мы сбиваем их чересчур лихо, немцы подняли повыше свои бомберы, а в качестве ПРО стали использовать истребители. Пролетая на большой скорости над землей, они могли обстрелять обнаружившую себя выстрелом пусковую, а некоторые пилоты даже навострились сбивать ракеты.
А бомберы, пролетев большую часть пути на высоте, при подходе к цели снижались и, быстро отбомбившись, снова забирались наверх. Конечно, у цели их тоже встречали низковысотные ракеты, и бомберы получали свое, но, во-первых, бомбежка все-таки происходила, во-вторых, далеко не все объекты мы могли прикрыть ЗРК даже в начале сорок третьего, а в-третьих, участки, с которых производился пуск ракет, также подвергался бомбежке. Весной сорок третьего сложилась практически патовая ситуация — немцы только и делали, что бомбили наши ракетные установки, а мы еле-еле успевали изготавливать новые. Повсеместно происходили жаркие схватки неба с землей, когда навстречу бомбам тянулись дымные шлейфы, и каждый раз было непонятно, что произойдет раньше — бомба упадет рядом с пусковой, разнеся заодно и антенны наводки, а и то разбив станцию наводки, или же ракета все-таки успеет достать бомбера. Семьсот маловысотных пусковых и триста средневысотных с трудом сдерживали натиск хотя бы на города, не говоря уж о позициях — те отбивались как могли — двадцатитрехмиллиметровками, крупнокалиберными пулеметами, и изредка — получали истребительное прикрытие. Для периметра более тысячи километров установок было катастрофически мало. Даже если их расставить с равными интервалами, то на каждую получим по километру прикрываемого периметра. Это при том, что ракета могла лететь только вверх, ну, отклоняясь градусов на двадцать-двадцать пять. То есть одна пусковая не могла прикрыть даже километр. Не говоря уж о том, что немцы летали группами, и одиночная пусковая станет легкой добычей, а группа все-равно пролетит дальше, вот только там уже не будет ракетного прикрытия.
Поэтому мы применяли две тактики — позиционных районов и ракетных засад. Тему с позиционными районами мы скопировали с немцев, которые стали их организовывать еще весной сорок второго, когда у них пошли слишком большие потери от наших высотных бомбардировщиков — те бомбили немецкие аэродромы все чаще, поэтому, стянув на площади в пять-семь квадратных километров несколько аэродромов, немцы обкладывали их крупнокалиберной зенитной артиллерией, а позднее и своими ЗРК, и защищали истребителями, дооборудоваными для высотных полетов. Мы поступали так же, организуя такие узлы на пути наиболее вероятных направлений полетов немецких бомбардировщиков к крупным городам — заодно как-то прикрывая и их. Но в таких районах было не более трети установок, остальные же кочевали по всей территории. Каждой батарее был нарезан определенный участок, по которому они мотались на основании целеуказаний с РЛС. Запустив ракету по одному из самолетов приближавшейся группы бомбардировщиков, пусковая тут же сматывалась куда подальше, в то время как станция наводки вела ракету к цели и, подорвав ее там, тоже старалась прикрыться ветошью. Уже к осени всю технику мы перевели на гусеничный ход, чтобы она не была ограничена дорогами, а уж из-за средств маскировки она действительно напоминала куски ветоши — зеленой, бурой, белой — в зависимости от времени года и местности, на которой она действовала. А от истребителей ракетные установки прикрывались еще и ЗСУ-23-2. Так, попав под пять-семь выстрелов и потеряв два-три самолета сбитыми и еще парочку поврежденными, очередная немецкая свора затем атаковалась истребителями, и тут уже далеко не всегда бомберам удавалось прорваться до наших позиционных районов — если только налет был особо массовым, под сотню бомберов и полсотни истребителей. Но к весне сорок третьего мы уже научились координировать ракетные и истребительные атаки таких армад, стягивая к их предполагаемому маршруту кочующие ракетные установки и истребители, так что чувствовалось, что перелом в воздушной войне наступал, и наступал в нашу пользу.
А в апреле немцев ждал очередной сюрприз. Мы наконец освоили производство длинных шашек на баллиститном порохе, пока диаметром в шесть сантиметров. Но это резко увеличило заполненность камер сгорания топливом, отчего ракеты такого уменьшенного калибра смогли лететь быстро, и при этом нести достаточно полезной нагрузки. Причем — уже не только по вертикали, но и по горизонтали. Тут большую роль сыграла новая аппаратура. Во-первых, мы освоили производство гироскопов с очень небольшими допусками, что позволило раскручивать их уже до больших скоростей, на которых их сложнее было сбить с занятого положения. Во-вторых, наши электронщики разработали набор миниатюрных, и вместе с тем удароустойчивых ламп. Их коэффициенты усиления были хуже, чем у их более солидных собратьев — пришлось делать толстой арматуру, поэтому витки сеток были толще и пропускали через себя меньше электронов, а сама миниатюрность не давала больших токов. Но схемы с применением таких ламп вполне нормально работали до двух километров, а миниатюрность позволила запихнуть эти схемы в узкие корпуса новых ракет.
Так что на дистанциях в два километра у нас вдруг появилось новое оружие против немецких истребителей. И немцы сразу прочувствовали изменения в расстановке сил, когда в трех налетах подряд поочередно были выбиты истребители, что кидались на пуски высотных ракет, а пусковые продолжали раз за разом садить по ставшими беззащитным бомберам. Эти новые ракеты были еще с визуальным наведением, но летали и по горизонтали. Пусковая и операторская находились в одной машине, и после запуска ракеты оператор так же вел ее телескопом до цели — дистанция в два километра позволяла относительно безопасно стрелять по истребителям — тем-то, чтобы попасть по пусковой, надо было сблизиться хотя бы на километр, а лучше метров на пятьсот. К этому времени самолет уже был сбит или поврежден настолько, что пилоту было уже не до стрельбы.
Конечно, новые ракеты дались нам непросто. Одношашечные двигатели были для нас новым словом в ракетной технике, и тут мы впервые по настоящему столкнулись с проблемой эрозионного горения. Просвет в двигателе по сравнению с многошашечной конструкцией был невелик — небольшой зазор между шашкой и корпусом, и канал в шашке. Продираясь через эти узости, потоки горячих газов очень сильно разогревали и корпус, и шашку, так что горение очень быстро возрастало, а корпуса, сделанные по старой технологии, просто прогорали. Пришлось закрывать часть поверхности шашки стальными стаканами — так удалось снизить начальную поверхность горения. А с корпусом и вообще мы пошли на преступление черед всей нашей предыдущей деятельностью — мы сделали его стенки толще. Ненамного, всего на миллиметр, но это позволило ему выдерживать повышенные температуры в течение тех трех-пяти секунд, что ракета летела к цели. Кроме того, корпус перестал ломаться — ведь при полете по горизонтали ракета пересекает восходящие потоки и прочие возмущения, соответственно, ей приходится сильнее себя стабилизировать, то есть оперение машет очень часто, так что частота его колебаний может совпасть с частотой корпуса. Ну, с этим-то мы сталкивались еще осенью сорок второго, и тут выход был один — увеличить собственную частоту корпуса, то есть сделать его стенки толще. Заодно это убило и второго зайца — так как истребители — более маневренная штука, то и ракетой надо было маневрировать более активно. Но тонкие корпуса могли выдержать не всякий маневр, и иногда они сминались, а то и переламывались. Но даже с более толстым корпусом так называемое массовое совершенство конструкции было выше старых многошашечных двигателей, так что ракета длиной полтора метра стала отличным прикрытием ближней сферы в два километра. Правда, весной выпуск ограничивался возможностями прессового оборудования, миниатюрных ламп и производством высокооборотных гироскопов, так что за апрель и май мы выпустили чуть более двухсот ракет. Но и этим количеством мы успели сбить более ста двадцати истребителей, прежде чем немцы снова прекратили на время свои полеты, чтобы обдумать появление нового оружия и выработать какую-то тактику.
Но окончательно свет в конце туннеля мы увидели с разработкой новых ракет. В них вместо баллиститного использовалось уже смесевое топливо на основе перхлората аммония, алюминиевой пудры и каучука. Главным его преимуществом для нас было то, что оно не накладывало ограничений на диаметр и длину двигателя. Естественно, так как технология была новой, мы снова не стали гнаться за рекордами, а сделали рабочую лошадку длиной чуть больше трех метров и диаметром пятнадцать сантиметров. А больше пока и не надо было — новые ракеты прикрывали пространство в восемь километров по горизонтали и шесть — по вертикали, и обещали стать основным типом ракет на ближайшее время — ведь для защиты той же местности теперь требовалось меньше установок, соответственно, можно было ставить их с перекрытием по зонам стрельбы, а возможность стрельбы по горизонтали позволяло им выйти из-под удара, просто сменив позицию после пуска и попадания. Ну, как показали первые бои, не все было так просто, но все-таки появилось ощущение того, что мы наконец сможем надежно перекрыть наш периметр без увеличения производства истребителей — штурмовики и транспортники сейчас были гораздо важнее.
Новые ракеты обеспечивали какое-никакое прикрытие наших войск, но основным все-таки было то, что во время наступления мы тренировали свой комсостав, которому предстоит в дальнейшем вести наступательные действия. Если на уровне частей для обороны мы уже имели полки и даже дивизии, то для атакующих действий с прорывом обороны, глубокими охватами, отражениями массированных контратак в глубине обороны — для таких действий командиров у нас еще не было. Да, командиры-оборонщики могли проводить контратаки, но на небольшую глубину, когда резервы расположены сравнительно близко, когда практически в любой момент можно нырнуть за свои укрепления или получить помощь. И "атакующие" командиры у нас тоже были — те, что могли проломить оборону, сманеврировать во вражеском тылу, чтобы вывести свою часть из-под удара или, наоборот, ударить по подвернувшейся немецкой части. Но эти командиры пока действовали только на уровне батальонов, пусть порой и усиленных. Но у этих батальонов не было достаточно ударной мощи, а сведение нескольких батальонов во временные группы не давало должного эффекта — слишком много времени тратилось на согласование действий между комбатами. Даже введение оперативных управлений, что координировали боевую работу по какому-либо направлению, лишь ненамного увеличивало эффективность действий. Нужна была слаженность всех подразделений части, а она могла быть достигнута лишь под единым и, самое главное, постоянным, долгосрочным командованием. По крайней мере, у нас по другому пока не получалось. Да, для отражения немецкого наступления этих возможностей хватало — перемалывание наступающих фрицев более менее сносно шло уже второй год. Но когда-то надо было и наступать, да и скорость пополнения немецких частей — за счет массовой мобилизации не только в Германии, но и других странах — все больше обгоняла рост их потерь. Требовалось проводить большие операции по окружениям, чтобы вырывать из немецкой армии сразу большие куски — мелочевка в роту-батальон нас уже не устраивала.
Так что, тогда как часть сил засела в укрепрайонах и отдельных ротных и батальонных опорных пунктах, другая готовилась к маневренным боям на новом уровне. Нам хотелось, чтобы как можно больше командиров, что подавали надежды, получат опыт атакующих действий сравнительно большими силами, а, значит, с увеличенными возможностями по маневру отдельными подразделениями, причем разными по составу и назначению. А это резко повышает вариативность действий, то есть когда ведение боя усложняется чуть ли не на порядок. Ведь до этого мы если и контратаковали, то небольшими силами и на небольшую глубину. Основным нашим тактическим приемом была оборона, а если и шел маневр, то в пространстве, относительно свободном от сил противника — прошел через леса, сел в засаду, нанес урон — и мотать, пока не накрыли. Пора было выходить на следующий уровень.
Но кидать их в воду и смотреть, выплывут ли, мы не собирались. Отобранные командиры несколько месяцев попеременно играли в штабные игры и проводили маневры реальными частями, так что сейчас для всех для них настала экзаменационная пора. Ведь контрудар предполагает, что инициатива находится у противника, он атакует. И как он себя поведет, заранее неизвестно. Можно только предугадать его действия исходя из местности — где-то пройдут танки, а где-то — только пехотные подразделения, где-то можно провести большие грузовые колонны, а где-то дороги настолько слабые, что их поверхность быстро разрушится под многочисленными шинами и гусеницами. И только сама по себе местность является более-менее постоянным фактором, на который, тем не менее, влияет еще один более-менее случайный фактор — погода. А уже силы и средства — факторы переменные — фрицы могут не знать о численности наших войск на тех или иных участках, причем они могут ошибаться как в большую, так и в меньшую сторону, соответственно, они могут кинуть средств больше, чем требуется для прорыва нашей обороны, или же вообще не пойти куда-то. Мы точно так же можем не знать о каких-то немецких частях — эти гады за два года научились сносно маскироваться — и создавать ложные колонны, чтобы ввести в заблуждение воздушную разведку, и вычищать леса от наших ДРГ — нас накрывал все более плотный "туман войны".
Вот командиры и пытались предугадать действия противника исходя из местности и расставить свои подразделения так, чтобы те успели среагировать на разные варианты развития событий. Ведь события могут развиваться в разных точках, соответственно, и частям потребуется перемещаться в эти точки. Поэтому их надо располагать так, чтобы они подходили к этим точкам одновременно, а еще лучше — в соответствии с замыслом боя в конкретной точке — например, один батальон придерживает прорвавшегося противника засадой, а два других — заходят справа и слева, чтобы взять его в клещи, или с тыла, чтобы не дать уйти. Соответственно, у этих батальонов будут либо атакующие, либо так же сдерживающие действия. И усиливать их надо соответственно — атакующим придать побольше танков и бронемашин, а сдерживающим — самоходок и артиллерии.
И ведь "пройти к точке" — это не просто провести пальцем по карте, это преодолеть дороги, которые имеют различные характеристики и по пропускной способности, и по скрытности, и по опасности попасть под удар во время марша, и чтобы при своем выдвижении отдельные части не мешались друг другу — дороги-то не резиновые. И все это надо постараться предусмотреть, учесть, выявить, продумать контрмеры — ведь эти пятнашки влияют на судьбы и жизни сотен людей.
Поэтому первые "опыты" мы делали осторожно, всячески перестраховываясь частями отсечки и создавая усиленные резервы, отчего в первые дни летнего сражения таких контратак было немного — слишком большие силы отвлекались на подстраховку. Поэтому немцы и не обратили поначалу внимания на изменение нашей тактики — ну, контратаковали, или устроили засаду, а вбок ударила пара рот — так такое и раньше бывало, и точно так же за кратким ударом следовал отход. Ну, разве что потери чуть побольше — так русские учатся. Примерно в таком ключе нам и рассказывали о своих впечатлениях от наших атак захваченные в плен немецкие офицеры.
Но затем, по мере того, как наши командиры становились более уверенными, в рассказах пленных немцев появлялось все больше недоумения — неужели эти русские все-таки научились воевать, а не стрелять из лесов и сидеть, зарывшись в земле?
И, наконец, это случилось — был разгромлен один из немецких полков. Целиком и полностью. В очень красивой операции, под которую майор, автор операции, запросил два пехотных батальона, два артполка гаубиц на легких бронетранспортерах, три ударных танковых батальона, два мостовых подразделения — на двадцать и пятьдесят метров, под сотню штурмовиков с полагающимся истребительным прикрытием и три высотных разведчика. План операции в штабе направления понравился, и средства ему были выделены. Притормозив соседей злополучного полка слева и справа, майор нанес отвлекающий удар по левому полку и, когда немцы начали перекидывать в ту сторону танковые части, чтобы отбить очередную "контратаку" русских, пошел разгром жертвы — два оставшихся танковых батальона и оба артполка нанесли фронтальный и фланговый удары, фактически смяв во встречном бою не успевший занять оборону полк. Проведение колонн прошло не без заминок, но в общем опоздания были некритичны, и майор стал первым подполковником, получившим под свое начало первую же штурмовую бригаду. А штабные вздохнули с облегчением — наконец-то им не придется тасовать мелкие подразделения типа батальонов, и можно будет просто обозначить область и задачу свежеиспеченной бригаде, а уж та будет ломать голову — как ее выполнить и какие средства усиления и поддержки запросить. Собственно, наши батальоны действовали так же, но теперь появлялась более крупная единица, которой можно поручить более широкий участок для самостоятельных действий — отметки на картах начинали укрупняться.
Майору, а теперь уже подполковнику, конечно, повезло — и в том, что болота были сухие, и в том, что к участку основной атаки вела только одна приличная дорога. Но и это везение он отработал на отлично — сухость болот была проверена именно по его приказу, а необходимость задержки спешившей к немецкому полку помощи он предвидел, поэтому выделил на направление подхода помощи отдельный высотный разведчик и выдвинул туда же роту с тяжелым вооружением — батареей самоходных ПТО и шестью минометами — они-то и придержали двигавшуюся на помощь колонну немецкой техники, а потом по ней еще ударили штурмовики, которые все по тому же замыслу майор держал в резерве в пятнадцатиминутной готовности. То есть и здесь он отработал на отлично. У других семи кандидатов результаты были похуже, но все-равно еще четверо получили звание подполковник и свои бригады, а оставшиеся трое — по усиленному батальону и перечню допущенных ошибок, чтобы было над чем поработать. Но и такие результаты мы посчитали отличными.
Правда, все это было уже по ходу дела, а первую потерю целого полка немцы списали на случайность. Ну а мы их не спешили переубеждать — рота здесь, батальон там — мы продолжали откусывать по кусочкам отдельные подразделения наступающих дивизий. Окружить, поставить внешнюю отсечку, прикрыть фланги, уничтожить окруженных, смотаться, повторить как представится случай — штабы буквально стояли на ушах, отслеживая сообщения разведки, авиационных наблюдателей и передовых частей о перемещениях немецких колонн и подразделений в надежде найти очередную прореху в немецких порядках, в которую можно было бы просунуть лом одного-двух танковых батальонов и выковырять небольшой кусок монолита немецкого наступления. И монолит постепенно крошился.
Через два дня немцы лишились сразу полутора пехотных полков, и еще танковый батальон хорошо так получил, когда попытался разблокировать окруженные части. Потом еще полк, еще полтора батальона, снова полк — наши "бригадиры" входили во вкус, так что их приходилось порой и придерживать. Причем, все эти действия происходили на северном фасе немецкого наступления. Напомню, что в июле немцы начали давить на нашу оборону, проходившую почти с востока на запад вдоль трассы Брянск-Гомель, и к началу августа они ее в общем продавили — хотя укрепрайоны и батальонные опорные пункты в общем взять не удалось, но они все были обложены, а ротные опорники — уничтожены подчистую, как и временные линии обороны в промежутках — мы и не рассчитывали сдержать немцев, нашей задачей было только задержать их, чтобы определить направления главных ударов и успеть перебросить на них резервы, ну и не дать воспользоваться основными дорогами. Второе нам удалось — фрицы продирались вглубь нашей территории мимо несломленных УРов и опорников по второстепенным дорогам, которые были и более узкие, и с недостаточно прочным покрытием, поэтому их пропускная способность оставляла желать лучшего — вместо стремительного прорыва немцы буквально продирались сквозь нашу оборону, как сквозь колючие кусты, оставляя на них сожженную технику и трупы — ведь даже после прорыва мы не позволяли им продвигаться вперед просто так, а постоянно наносили удары из засад, нападали на колонны, да даже просто обстрелы — немцы каждую минуту теряли машины и людей — снова шла привычная для нас маневренная война из засад.
А вот с главным ударом мы не угадали — он произошел в начале августа севернее Орла — немцы ударили в стык между нашей и Красной армиями, прорвали оборону и пошли заворачивать фланги. Еще бы — две сотни Тигров и семьсот средних танков, в том числе Пантер, да при поддержке тяжелой артиллерии, да на участке пятьдесят километров — такое не сдержать никому. Правда, их первоначальный удар по лесным дорогам с юго-востока напрямую на Брянск через Карачев уперся в укрепления нашего Брянского УРа, но немцы начали быстро маневрировать — тыкаться в наши укрепления на линии Брянск-Дятьково, пытаясь нащупать прорехи во фронте. Им это не удавалось, к тому же окружающие леса позволяли нам проводить удачные засады на немецкие колонны, ставить отсечные позиции, на которых немцы потеряли много людей и техники. К сожалению, это была только часть сил, что немцы направили в атаку — высотники видели колонны, что шли на север, но ничего поделать не могли — так, лишь немного приостановить ударами сверху. Так что немцы обогнули наш УР Брянск-Дятьково, прошли между Дятьково и Людиново, прошли на северо-запад почти до Рославля, и стали заворачивать на юго-запад, чтобы окружить остатки наших УРов — они считали, что севернее у нас резервов нет.
Фигушки! Резервы были. На время летней кампании мы многих вернули с производств в армию. В том числе в резерве были и свежеиспеченные штурмовые бригады, которые как раз и начали свои тренировки на прорвавшейся до Рославля армаде — несмотря на потери, в ней было порядка четырехсот танков и САУ и под двести тысяч солдат. Правда, эта масса приходилась на периметр почти в триста километров, которые надо было держать — сам прорыв — длиной более сотни, да у него две стороны, да с изгибами. Ну, еще через южную линию УРов прошло примерно столько же, и там фронт составлял двести пятьдесят километров. Причем, по нашим подсчетам, мы уже уполовинили силы наступавших. У нас же в окруженных УРах оставалось еще пятьдесят тысяч из сотни, находившейся там первоначально. Естественно, что что у немцев, две трети убыли составляли раненные, а у нас соотношение было еще лучше. Но вести бои именно сейчас они не смогут.
На Красную армию давили силы гораздо больше, чем на нас — фрицы рассчитывали стереть всю оборону от Кавказа до Москвы, чтобы победным маршем пройти до столицы и принимать капитуляцию. Нас же они просто придерживали и, похоже, считали, что мы сдадимся одновременно со Сталиным — похоже, фрицы все еще рассчитывали владеть западными районами СССР и не хотели их попортить серьезными боями раньше времени, поэтому-то пустили на нас только треть из своей двухсполовиноймиллионной армии, что они собрали для летнего наступления. Так вот они насчет нас точно ошибались, да и насчет Сталина, думаю, тоже.
Резон-то у немцев был — поставки материалов по ленд-лизу — глицерина, пороха, алюминия, бензина, стали — в сорок третьем практически сошли на нет, с потерей бакинской нефти Красная армия фактически дожигала остатки топлива, а месторождения Куйбышевской области еще только набирали обороты — во "Втором Баку" действовала в существенных объемах пока только БашНефть, с ее Ишимбаевским и прочими месторождениями, но ее доля составляла пять процентов добычи, тогда как на бакинскую нефть приходилось почти три четверти и еще более десяти процентов — на нефть Северного Кавказа. А все это — почти девяносто процентов добычи — было потеряно, так что по топливу у РККА наступал форменный пипец. Газогенераторы ведь на танки не поставишь — у них и объем аппаратуры больше, и калорийность генераторного газа ниже, так что одному килограмму жидкого топлива соответствовало минимум три килограмма дров — считай, танку надо было тянуть за собой поленницу, чтобы проехать хоть сколько-то десятков километров. Так что к нам уже вылетело несколько групп специалистов, которые изучали наши технологии работы с горючими сланцами и установки синтетического бензина. А ведь нефть — это еще и толуол, так что и с боеприпасами была видна полная… нехватка — наши уже проводили опыты по частичному переходу на дигликолевые пороха, по примеру немцев, но в ближайшее время не следовало ожидать больших объемов, а для собственного производства глицерина еще требовалось изыскать ресурсы, да и работников — многие ушли на фронт, поэтому выращивание сельхозкультур, что могли дать масло, просела, как и выращивание всякой живности — так то предполагалось, что эти выпавшие объемы будут замещены импортом по ленд-лизу, ну а раз америкосы подложили такую свинью — придется выкручиваться самим. Сталин им это, конечно же, припомнит, и в это их "самим не хватает" ни капли не верит — проскакивало у него в разговоре что-то такое нехорошее, когда мы обсуждали возможности поставки глицерина и порохов с республиканских заводов — раза три, наверное, упомянул фразу Трумэна "Пусть они как можно больше убивают друг друга".
Да, катастрофические разгромы американских войск сказались на САСШ не лучшим образом. В Африке разгромлен экпедиционный корпус, что в моей истории благополучно высадился и добил немецко-итальянские войска, на Тихом океане тоже все было плохо. Японцы съели нашу информацию о том, что американцы читают их шифры, и, в свою очередь, скормили тем несколько дез и под это дело хорошо так наваляли. Англичане тоже пострадали — и в Африке, где потеряли Египет, и на Ближнем востоке, да уже их выдавливали и из Азии, где с приближением немцев полыхнули национальные восстания, и на Дальнем востоке англы получили от японцев, ну, там они и так получили. Так что американцы сказали Сталину "извините, самим не хватает, да и англичанам надо помогать" — вот ленд-лиз и свернули. Как и бомбардировки — "накапливаем ресурсы". А тут еще потеря англичанами Средиземного моря — "не-не, никак пока не получается". Но разведка-то докладывала Сталину об объемах производства, что ситуация, по крайней мере с тем же глицерином, была не настолько уж плоха, чтобы вообще прекращать поставки — хотя бы часть можно было бы и оставить. Ну что ж — если он соберется потом что-то делать с американцами — обязательно поможем.
А пока договорились о поставках нескольких десятков тонн глицерина в месяц — как раз наши свинофермы вышли на новый уровень поголовья, да будем поставлять им старые ЗРК, чтобы прикрыть хотя бы самые важные железнодорожные узлы — железке сейчас придется потрудиться особенно усиленно. Да еще РПГ — с десяток тысяч пусковых установок и к ним триста тысяч ракет, в течение полугода — пока они сами не наладят массовое производство. Будем надеяться, что какое-то время протянут, тем более что в наших ДРГ воевало уже более десяти тысяч красноармейцев и краскомов РККА, точнее — уже солдат и офицеров — перенимали опыт массированной диверсионной войны. Правда, с собственным сырьем тоже все не было так уж безнадежно — из-за меньших потерь был меньше и призыв, поэтому можно было надеяться, что производство глицерина восстановят. Но по растительным культурам сырье пойдет не ранее следующего года — сейчас увеличивать посадки уже поздно, да и быстро нарастить поголовье свиней не получится — все несколько месяцев должно пройти, прежде чем новый приплод можно будет пустить на сырье.
Так что, пока немцы пытались расправиться со своим основным врагом, мы готовили им неприятный сюрприз. И так уж получилось, что половина наших резервов находилась именно на восточном участке нашего сектора обороны — как раз в лесах и болотах севернее Людиново. Мы беспокоились прежде всего за этот фланг, на него мы вышли совсем недавно, поэтому тут еще не было нужной дорожной сети для быстрой переброски резервов, не было подготовленных позиций для засадных действий — в общем, территория была пока не освоена в военном плане. Это на западе мы хозяйничали уже более года, так что немцы там просто утонут в наших домашних заготовках, поэтому и войск там было меньше, да и Припятские болота будут отличной преградой.
Здесь тоже такой преградой были Брянские леса и болота, но тем не менее фрицы через них прошли. Точнее, основными силами они эти леса-болота обогнули — проломили оборону Красной Армии севернее Орла, и через Болхов, Белев, зашли в наш тыл — на Козельск наши их не пропустили, да немцы на север пока и не стремились — их целью был разгром наших сил в одном большом сражении, а не захват территории. А до Болхова им было пройти двадцать километров, до Белева — сорок — и поворачивай по дорогам налево — сто километров до Жиздры они прошли за пять часов почти парадным маршем, а там еще тридцатник на северо-запад — до Людиново, или столько же, но на юго-запад — до Дятьково, а оба города уже на нашей территории, точно на север от Брянска. Но вот их фрицы взять уже не смогли — там были наши УРы. Но протиснуться между ними, расширить прорыв — на это у них сил было достаточно. А севернее Дятьково их не пустили уже наши резервы, что мы начали понемногу вводить в бой. Плохо было то, что далеко не все они были обкатаны, поэтому каждый полк, а то и батальон, были подстрахованы ударными бригадами, которые состояли из опытных частей, которым предстояло теперь действовать в рамках достаточно крупных соединений. Так вот — таких резервов севернее и западнее Людиново у нас было под триста тысяч человек при двух тысячах танков и САУ. То есть превосходство в силах было на нашей стороне, по бронетехнике — даже раз в пять, это еще не считая легкобронированных БМП и вездеходов. Правда, резервы стояли без достаточно оборудованной обороны, но мы и не собирались обороняться — мы собирались наступать.
Поэтому-то, подпертые такими внушительными силами, наши свежеиспеченные штурмовые бригады начали энергично действовать именно в районе севернее Брянска, причем они начали действовать настолько энергично, что уже на третий день Шестая ШБ, уничтожив очередной немецкий пехотный батальон, не обнаружила никаких контратакующих действий. Комбриг даже растерялся:
— Где немцы-то? Что-то готовят?
Штаб направления, еще раз перешерстив данные разведки, через двадцать минут ответил:
— Да нет, вокруг тебя крупных соединений не замечено — роты и взводы для охраны транспортных путей — и все.
— Ну так я схожу еще на запад? Там склад танковой дивизии под охраной батальона…
— А и сходи… пошлем туда пару высотников на всякий…
— И пару пехотных полков на мое текущее место — чтобы не пустовало.
— Это да, тут не беспокойся.
Так неспешно и начался разгром немецкой группировки, что прорвалась в наши тылы. Ее и так уже вовсю колошматили со всех сторон — застоявшиеся без дела ДРГ покусывали краткими нападениями, прежде всего на транспортные колонны, группы САУ по несколько штук устраивали охоту на танковые колонны, заставляя тех постоянно разворачиваться для атак. А сверху вертели свою смертельную карусель штурмовики. Хищные стаи в полтора-два десятка самолетов гигантским кругом заходили и заходили на позиции и колонны немцев, и каждый черпак этого небесного роторного экскаватора подхватывал и отправлял на Небо очередные партии немецких душ. По бронетехнике тоже шла интенсивная работа. Мы наконец-то отладили роторную линию по сборке самого сложного узла НУРСов — раскрывающегося оперения, причем уже новой конструкции — если в старой оно раскрывалось под напором набегающего воздуха, то сейчас за его раскрытие отвечал отдельный пороховой заряд, а само оперение жестко фиксировалось защелками, а не болталось на пружинках. Это повысило точность ракет — отклонение составило уже не полпроцента от дальности, а только три десятых, и если раньше, чтобы попасть в танк с полукилометра, требовалось до десятка ракет с разбросом два с половиной метра, то сейчас, при разбросе полтора, хватало и половины от этого количества. Ракетный двигатель тоже претерпел изменения — после освоения шнекового прессования длинных шашек он стал одношашечным, что позволило снизить пороховой заряд без уменьшения дальности, а немного увеличившаяся скорость еще больше повысила шансы на поражение целей. К тому же переход новых ЗРК на смесевые пороха высвобождал десятки тонн баллиститного пороха, при том что на один ракетный двигатель НУРСа теперь требовалось менее килограмма пороха. К июлю сорок третьего мы наделали более трехсот тысяч НУСов калибром шестьдесят миллиметров, и сейчас эти огненные стрелы сыпались на немцев, пробивая броню их танков кумулятивными струями и поражая машины и живую силу осколками.
К тому же напор немецкой авиации ослаб — выбив в июле почти всю нашу истребительную авиацию, немцы подуспокоились и переключились на своего основного врага — Красную Армию. Да, отсутствие истребительного прикрытия снизило возможности по штурмовой поддержке наших УРов, но уж в брянских-то лесах, где можно обустроить десятки скрытых аэродромов… немцы нас изрядно удивили, когда, посчитав свою задачу по завоеванию господства в воздухе на нашем участке выполненной, перекинули основную массу своей авиации на восток — ведь мы применяли такую тактику уже два года — чуть найдем какой-никакой приличный лесной массив — и давай устраивать там скрытые аэродромы — более полусотни бригад дорожных строителей могли прокладывать и обустраивать десятки километров лесных дорог в день, так что наша авиация не была так уж сильно привязана к существующим шоссейным дорогам — уж протащить несколько грузовиков в день по лесным дорогам особого труда не составляло, на крайняк — есть и вездеходы.
Эта близость аэродромов, и вместе с тем их скрытность и недоступность, позволяла нашим штурмовикам буквально роиться над немецкими колоннами и наспех оборудованными позициями. А семьсот штурмовиков на пятачке в две тысячи квадратных километров — сто на двадцать — очень неплохая нагрузка на немецкие боевые порядки и тылы — по десятку вылетов за день, да по двадцать ракет за один вылет — только за один день по немцам может уйти сто сорок тысяч ракет. По ракете на каждых двух немцев, и еще останется на технику — как раз по три штуки на каждую железку, включая не только танки, но и автомобили, орудия и так далее. Но это в теории, на практике все эти цели еще надо было отыскать среди деревьев, на лугах, на дорогах. Поэтому обычно за вылет не выстреливали весь боекомплект — только если были достойные цели — танк, орудие, автомобиль, бронетранспортер, ну или колонна — тогда уж надо садить из всех стволов, пока "групповые цели" не разбежались по окрестностям. Да и то часто обходились пушкой калибра двадцать три миллиметра, а то и крупнокалиберными пулеметами.
Так что семьсот штурмовиков работали по немецкой группировке, прорвавшейся до Рославля — от него до Смоленска оставалось чуть более сотни километров на северо-запад, поэтому-то здесь и работали такие внушительные силы, тогда как по остальному нашему южному фронту работали всего пять сотен, да еще триста были посланы на восток, чтобы помочь РККА.