Бьет в лицо волна, Валька, поперхнувшись, замолкает, кашляет, но все же кончает:
- ...порядок! Курс - в базу!
Ногу по-прежнему скручивает болью. Но это уже не та боль, что была пару минут тому назад. Она стала всего лишь трудным обстоятельством, но - не более. А уж с ним-то, с "обстоятельством", он должен - и сможет! справиться сам. И ни черта с ним не может случиться, если рядом - ну почти рядом! - люди, ребята, парни, готовые немедленно броситься на помощь! Кстати, и конь - Гнедко, Буланый, Холстомер, может быть! - замолчал, напрягся в последнем усилии, умница, сам движется куда надо!
Последняя прямая. Волна сейчас накатывается сбоку, даже почти что сзади. Море, как бы там ни было, но покоренное-таки их тяжким трудом, само помогает теперь коню и Вальке добраться до цели. И он почему-то вспоминает вчерашнее утро, их всплытие в конце похода...
Лодка "вылезла" в середине неистово кипящего гигантского котла, в рев и свист колючего ветра, в косо летящий ливень сорванной им с волн пены и брызг. Носовая надстройка лодки то и дело зарывалась в толщу надвигающегося водяного холма. Белым взрывом вставала волна у ограждения рубки, вода половодьем выпирала на мостик, шипящими потоками низвергаясь в стальные лабиринты ограждения. Еще через секунду затихал гулкий рокот двигателей, вода накрывала газоотводы...
Выход наверх экипажу был запрещен, был даже задраен верхний рубочный люк, но Вальке, срочно вызванному на мостик, удалось глянуть на разгневанный океан. Зрелище это восхищало, ужасало, но вместе с тем оно же дарило и какую-то высокую гордость личной сопричастности к сражению, которое вела одухотворенная сталь корабля с бессмысленной яростью стихий.
Вот, кажется, все: волна накрыла надстройку, от островка рубки и до самого горизонта - лишь мятущаяся, серая с белым, вода. Даже сверху, с козырька рубки, рушатся водопады, заставляя вахтенного офицера, сигнальщика и его, Вальку, вжиматься в ребристый закуток у репитера гирокомпаса. Но проходит секунда, вторая, и расступается море, величественно, могучим китом, всплывает из-под него носовая надстройка, и десятки белоснежных струй из шпигатов - словно спокойный и облегченный выдох... Снова гулко грохочут двигатели, и тут же со щелчком оживает динамик: "Мостик! Товсь: даем кофе!" Затянутый в резину сигнальщик Витя Агапов, выбрав момент, быстро открывает люк - навстречу поднятому вверх термосу. Живет корабль, а море... что море: мы ведь все равно придем куда надо!
Волнолом остается позади. Валька, не отпуская гривы, перемещается на другую сторону "Холстомера". Работая здоровой ногой, всем телом, помогает коню в отчаянном его стремлении к цели. Голова коня почти по уши ушла в воду, двигается он толчками...
Мельком Валька замечает два светляка, ползущих теперь вдоль невидимого сейчас пляжа. Стянутые холодом губы раздвигает улыбка: "Ребята"!
И конь вдруг вздрагивает. Его словно кидает вперед, голова коня вылезает из воды - вся, целиком! На секунду конь замирает, затем снова начинает двигаться вперед, но уже не вплавь: это - шаги, неуверенные, рывками, но настоящие шаги по настоящей, хотя и скрытой под водой, земле. Вот и Валька с чувством ни с чем не сравнимой радости, величайшего счастья ощущает под пятками податливую зыбкость песчаного грунта. Приникнув к дрожащей лошадиной шее, Валька, подпрыгивая, движется к кромке прибоя.
Они останавливаются на полосе смутно белеющей в темноте пены. Конь, свесив голову, тяжело дышит. Валька, прижавшись к его боку, слышит, как гулко и часто колотится сердце. Не понять только - чье...
Все ближе шум торопливых шагов,все ярче светят фонари. Звучат наперебой два голоса - басовитый гусевский и, со звонкой хрипотцой, Сереги Рыжова:
- Сизов, живой?! Ну, Сизов!.. Ну, так тебя вдоль и поперек!..
- Валюха, во ты выдал! Надо же, а?
- Что же это ты делаешь, Сизов?! Что же это ты себе позволяешь? Гауптвахта по тебе плачет, понял?!
- Ну, ты молоток, Валюха, а? Да я бы лично...
- Гауптвахта - это тебе еще мало, Сизов! Ремень бы с тебя снять да пряжкой, пряжкой!..
- Валюха, а как...
- Рыжов, прекрати!!! Молчать!
Пауза. Мичам шумно переводит дух, снимает фуражку, вытирает со лба пот. Крутит головой:
- Тоже мне - "молоток"! Тем бы молотком да по дурному кумполу: ведь жизни - жизни! - мог бы лишиться! "Молоток"! Чэпэ ведь: тревога объявлена, оперативный рвет и мечет. Катерники шестерку свою в пять минут спустили, и не вспомнили, что весла крашеные. Сейчас сюда примчатся! Ну, Сизов, ну, Сизов! Тоже мне: у него, вишь, у одного душа болит, без него не сделали бы как надо! Не знаю, как там командир про тебя решит - его дело, но ты у меня из трюмов теперь не вылезешь, пока вся дурь из башки не выйдет! На всю катушку тебе выдам, Сизов! И тебе бы, Рыжов, тоже стоило: два сапога - пара! Вдогонку, видишь, наладился! Сколько бы ты шлепал в том жилете? Час, два?
- Так ведь, товарищ мичман... Виноват!
- "Виноват"!.. Молодые вы еще, глупые... С девками - это вы можете, а на остальное мозгов - как у мыша! Вот утоп бы он, утоп на наших глазах, по глупости своей - что бы матери его сказали?! Молчишь? Ох, салажня... Мичман, похоже, все-таки "отходит". Он придвигается к понурившемуся коню и начинает оглаживать его, укоризненно бормоча что-то. Конь вздыхает. Валька, нагнувшись, трех онемевшую от боли ногу.
- Ну, что, - говорит мичман, - пошли... "молотки"! И ты давай! - Он шлепает по влажному боку коня. Конь медленно бредет в темноту. - Пошли. Будет завтра всем нам сабантуй! Тот еще сабантуй! А пока - служба... Чего хромаешь, Сизов? Судорога схватила? Всего бы тебя... судорогой, чтоб глупость свою запомнил! Ну ладно: придешь на лодку - иголкой ткни, поможет. Эх ты, кентавр!
-Кто-кто, товарищ мичман? - оживляется Серега.
- Кентавр, говорю. Зверь такой, сказочный! На картинах раньше рисовали: туловище лошадиное, а голова человечья...
- Кентавр! - резвится Серега. - Как-как? Туловище человечье, а голова лошадиная? Вылитый ты, Валюха! Надо же: кентавр!
- Всё, дробь! - говорит мичман. - Ты, Сизов, сейчас оденешься, обогреешься, обсушишься и - на вахту. Ногу свою в порядок приводи: полчаса еще - успеешь!
- Как... как полчаса?!
- Ну да, - мичман подносит фонарик к запястью, - двадцать три тридцать пять. До нолей - двадцать пять минут, хватит тебе!
- Хватит, - машинально соглашается Валька. Он потрясен: то, что произошло с ним, улеглось, оказывается, в какие-то двадцать минут!.. Треть окружности циферблата...
Они идут по темному песку. Вдоль их пути с шипеньем расстилаются полотнища пены...
- Слышь, Валюха, - шепчит Серега, - а ты что - на разряд плаваешь? Нет?! Ну, ты силен! Не, я бы так... Что ты! Без жилета, холодища такая! Да, галету хочешь? Придем когда, свитер у меня возьмешь, водолазный.
Теплый. Ну, ты выдал, а?!
Валька идет и улыбается про себя. Все это, конечно, будет - разговор с командиром, взыскание, комсомольское собрание... Пусть, заработал! Валька даже знает, за что его будут ругать: за легкомыслие, за самовольство... За дурь, наконец! Но - не за проступок. Ибо его, проступка, у него не было, и прекрасные люди, что его окружают, понимают это отлично! В конце концов, они и сами такие же...
И еще. Валька знает, что теперь до конца службы он для ребят - Кентавр. Это тоже точно! Ну, что же - нормальное прозвище. Ничуть не хуже, чем, например, Мухомор! А?
Её сделали умелые руки: сварили крепкий корпус, осторожно залили в него расплавленную желтую, похожую на мыло, массу, установили хитроумную аппаратуру, что высунула наружу чувствительные свинцовые рожки и длинный нерв - антенну.
Потом другие руки прокатили ее по палубе корабля, и где-то в заданном районе моря, обозначенном на секретной карте двумя латинскими буквами, мина тяжело плюхнулась в волну и ушла вниз. Корабль торопливо пошел дальше, а она осталась висеть в темной глубине, вцепившись якорем в песчаный грунт...
Спустя еще несколько дней над тем же районом моря загромыхали артиллерийские залпы. Небо исчертили инверсионные следы боевых самолетов и ракет класса "воздух - земля". Черный дым от горящей на воде нефти закрыл горизонт. Газеты скупо говорили о "региональном вооруженном конфликте"...
А потом море тщательно утюжили трудяги-тральщики. Штурмана со вздохом облегчения стали аккуратно перечеркивать на своих картах тревожную красную надпись: "Опасный для плавания район"...
Но мина чудом уцелела. Шли годы. Металл якорного троса разъела ржавчина, и однажды, в черную беззвездную ночь, она всплыла наверх. Словно осматриваясь, она покрутила своей бесформенной от наросших водорослей головой и медленно тронулась на север, волоча за собой жало антенны.
Море было пустынным...
Ее сделали другие, но тоже умелые руки: сварили крепкий стальной корпус, установили в нем могучие машины и умные приборы, покрыли белой эмалью переборки и прикрепили бронзовую табличку с номером корабля.
Каждый раз, спускаясь по крутому береговому трапу, командир с нежностью смотрел на ее узкий изящный корпус, вытянувшийся вдоль базового пирса. Он часто ловил себя на несбыточном желании: увидеть однажды свою лодку со стороны - там, в глубине, невесомо летящую в зеленоватых толщах океана. Конечно, командир отлично знал, как будет двигаться его корабль, когда боцман начнет менять глубину, а рулевой - курс. Но увидеть собственными глазами, как огромное и в то же время стремительное тело корабля начнет, чуть накренившись, описывать виток гигантской спирали, взмывая из темной зелени глубин к тусклому пятну солнца, - это было бы для него зрелищем удивительным и прекрасным...