- Растет... Растет, а в то же время, хочешь не хочешь, надо экономить. Задачка...
Новая опасность пришла на корабль. Углекислота. Дыхание людей, лежащих в темных, холодных отсеках, несло с собой тяжелые частицы углекислого газа. Они опускались вниз, словно заливая сначала трюмы, поднимаясь выше и выше невидимым, но грозным наводнением. Медленно и неотвратимо росла цифра содержания углекислоты в воздухе отсеков.
И, лишаясь кислорода, словно бы редел воздух, становясь каким-то разбавленным, жидким, от которого учащалось дыхание, выступали на лицах холодные бусинки пота и нарастающим прибоем начинало шуметь в ушах.
В отсеках беззвучно работали регенерационные установки. Похожие на листы картона пластины регенерационного вещества исправно поглощали углекислый газ, выделяя в отсеки драгоценный кислород. Но их было уже слишком мало, и их надо жестко экономить, растянуть до того момента, когда кораблю придет помощь...
- Нет, не имеем права. Не имеем мы права полностью включить все установки! И нечего смотреть на меня так, доктор, я не хуже вас понимаю, что людям трудно!
Командир откинулся назад, к тумбе перископа, по которой медленно стекали крупные блестящие капли. Еще раз тихо сказал:
- Не имеем права...- и устало закрыл глаза.
Еще несколько часов, и его моряки начнут дышать тяжелее, так, как дышит сейчас он, крупный, здоровый человек, единственный, кто не соблюдает собственного приказа лежать неподвижно.
Сколько раз он уже прошел по отсекам! Было очень трудно спокойно выдерживать десятки вопросительных, доверчивых или настороженных взглядов, ждущих от него, командира, каких-то приказов, команд, действий, способных вытащить корабль наверх, к воздуху и солнцу. А он шутил, кому-то улыбался, кого-то распекал - словом, вел себя как обычно. Но в следующий обход взгляды встречали его снова...
И вот теперь - углекислота... Командир вспомнил, как еще в школе рассказывали им о какой-то пещере в Италии, наполненной этим газом. За особую плату падкие до острых ощущений туристы могли видеть, как в этом невидимом газовом "наводнении" гибли очередная жертва - бродячая собака. Да, только собака...
Потом, помнится, они на уроке по очереди дули в трубочку, проходящую через известковый раствор,и он мутнел от углекислоты в их дыхании. Учительница поднимала палец и многозначительно говорила: "Химическая реакция!" В воде шла реакция... Вода - и реакция...
Какая-то смутная догадка мелькнула вдруг: "Вода - и реакция... Вода и..." Ну да - реакция поглощения в пластинах идет с помощью воды - водяного пара в воздухе отсеков. И если увеличить количество этой воды, то, может быть...
Командир встал:
- Вот что, Калмыков...
Поднял голову забывшийся в тяжелой дремоте мичман-трюмный.
- Есть, товарищ командир...
- Так, Возьмите отработанную - отработанную! - регенерацию, расставьте по борту и обрызгайте водой. Пресной водой, ясно?
- Есть! - ничуть не удивившись, сказал мичман.
Пухлые, мягкие, отработавшие свое пластины длинными рядами выстроились вдоль борта центрального, встали на коробках и приборах. На каждую щедро плеснули водой из кружки. - А теперь, доктор, - замеры. Каждые четверть часа - замеры.
Командир снова замер у тумбы перископа.
Через пятнадцать минут доктор сделал первый замер. Долго смотрел на показания прибора, потом вздохнул:
- Растет, проклятая...
- Терпение, доктор, не так быстро... - Командир говорил, почти не разжимая губ.
После второго замера доктор, словно еще не веря себе, торопливо пробормотал:
- Не может быть!
Тщательно проделав нужные операции, он почему-то шепотом сказал:
- Падает... Честное слово, падает!
И уже громко, ликующе закричал:
- Падает! На четверть процента меньше стало! Работает химия!
А еще через пять минут во всех отсеках уже слышны были возбужденные голоса:
- А эту куда поставить?
- Осторожней - мягкая же она!
- А морской что - нельзя?
- Куда льешь столько? Объяснили же - полкружки на пластину...
И командиру, конечно же, только казалось, что из оживших раструбов переговорных труб вместе с этими голосами начал вливаться в центральный пост свежий, чистый воздух - воздух надежды...
- Осторожно! Не плещи... Семьсот двадцать третье...
Николай принимает ведро - банку из-под сухарей с проволочной дужкой и, цепляясь за клапана, лезет с ним вверх по вздыбившейся палубе. Чьи-то руки уже тянутся к ведру, и, подхваченное ими, оно продолжает плыть вверх, к слабо светящемуся проему переборочной двери.
На секунду Николай расслабленно замирает, привалившись к углу главной станции гребных электродвигателей.
Стучит в ушах кровь, нестерпимо горят ладони, а пальцы, кажется, остались навек сведенными, вцепившимися в дужку... какого там?.. да, семьсот двадцать третьего по счету ведра с водой...
- Ну! Уснул?! - раздается снизу хриплый, раздраженный голос, и Николай торопливо сползает по мокрой палубе. В ладонь врезается веревочная дужка нового ведра, сделанного из какой-то огромной круглой жестянки. Чувствуя, как отчаянно колотится сердце, Николай опять ползет вверх...
- Семьсот... двадцать... четвертое...
Снизу и сверху слышатся негромкое звяканье, плеск, шарканье подошв и тяжелое дыхание. Вдоль редкой цепочки людей, вставших в полутемных отсеках, плывут и плывут вверх ведра, наскоро сделанные из всего, что нашлось на боевых постах.
Да, принять это решение было нелегко: перенести на руках из кормового отсека в центральный, вознесенный дифферентом на уровень чуть ли не третьего этажа, более десятка тонн вошедшей в лодку воды. Трудно, но нужно. Осушительный насос центрального - единственный, который мог бы сейчас откачать воду за борт, - из-за высоты не "брал". Спустить его к уровню воды невозможно. Значит, оставалось одно: вот этими ведрами поднять воду вверх, к насосу.
И она пошла. Измученные, усталые люди встали в цепь, и вот уже который час одно за другим бесконечной чередой идут вдоль нее ведра: вверх - полные, вниз - пустые.