Вдруг рядом с ними появилась Кристина — женщина из Линдау — с громадной корзиной на голове. Она дышала так тяжело, что казалось, будто это ветер вырывается со свистом из приоткрытого чулана. Она была не из тех женщин, которым нравится заниматься своими делами и которым нет ни до чего дела, кроме хозяйства и детей. Кристина любила во все сунуть нос, так как считала, что без ее советов все пойдет вкривь и вкось.
Поэтому она не послала с едой служанку, а понесла тяжелую корзину сама и долго блуждала в поисках мужчин; не раз с ее уст сорвались резкие слова по их адресу, когда она их нашла. Тем не менее она не только ругалась, но могла говорить и работать одновременно. Сняв с головы корзину, она открыла крышку большой кастрюли с овсяной кашей, разложила хлеб и сыр, раздала ложки мужу и его работникам и пригласила угощаться всех остальных, кому еду еще не принесли. Затем она спросила мужчин, много ли им удалось сделать за день и сколько успели сделать за два дня. Но тут у мужчин даже аппетит пропал, да и что ответить на такой вопрос, не нашлось: никто не потянулся за ложкой и никто не ответил Кристине. Только один легкомысленный слуга, которому было все равно — хоть трава не расти, лишь бы были всегда деньги и еда на столе — взял ложку и сообщил жене хозяина, что не посажен еще ни один бук, и вообще работа не ладится, хоть убей.
Тогда женщина из Линдау обругала мужчин бабами и сказала, что все это пустые выдумки; ни слезами, ни ожиданием делу не поможешь и не вывезешь на Бэрхаген ни одного дерева. И если рыцарь потом отыграется на них, добавила она, то они это заслужили; но во имя матерей и детей они должны по-другому взяться за дело. Вдруг из-за плеча женщины вынырнула длинная черная рука, и пронзительный голос произнес:
— Да, она права!
И вот среди крестьян появился с ухмылкой на лице человек в зеленом; на шляпе его весело покачивалось красное перо. Тут давешний страх охватил мужчин, и они бросились врассыпную, будто их ветром сдуло. Только Кристина из Линдау не убежала и теперь должна была узнать, каков на деле черт, которого она накликала. Она стояла, как вкопанная, и следила за колыханием пера на его шляпе и за его рыжей бородкой, весело прыгавшей вверх-вниз на черном лице. Пронзительно засмеялся он вслед мужчинам, но на Кристину посмотрел любезно и с учтивой миной взял ее за руку. Кристина хотела было ее отдернуть, но рука ее словно прилипла к руке Зеленого Охотника, и ей казалось, будто ее кожа шипит между раскаленными прутьями. А он говорил ей лестные слова, и в такт словам взлетала вверх и вниз рыжая бородка.
— Такой привлекательной женщины я уже давно не встречал, — говорил он. — Мое сердце просто тает. К тому же мне нравятся такие смелые, именно такие мне больше всех по душе, которые остаются на месте, когда мужчины бросаются наутек.
Его слова и тон словно убаюкивали Кристину, и она все меньше и меньше боялась его. «С ним еще можно говорить, — думала она, — да и зачем бежать, видала я и кое-что пострашнее». Снова и снова возвращалась к ней неотвязная мысль, что этого зеленого можно как-то использовать в своих интересах, и, если взять с ним в разговоре верный тон, то он может помочь им всем, а потом можно будет и обмануть его, как любого другого мужика.
Тем временем Зеленый Охотник продолжал говорить, что он совершенно не понимает, почему его так боятся: он ведь не желает никому зла, и если с ним так невежливы, то стоит ли удивляться, что он не поможет людям в том, в чем им больше всего хотелось бы помощи.
Тут Кристина набралась смелости и ответила:
— Люди боятся, потому что им было сделано страшное предложение. Почему ты хочешь именно некрещеное дитя, можно было бы договориться и о другой плате; людям это кажется очень подозрительным, ведь ребенок — тоже человек, и отдавать его кому-то некрещеным — этого не сотворит ни один христианин!
— Это моя обычная плата, и о другой не может быть и речи; да и что потом могут сказать о таком ребенке, которого еще никто не знает? От таких, совсем маленьких, всегда рады избавиться: они еще не успели доставить ни радости, ни забот. Для меня же — чем меньше ребенок, тем лучше; чем раньше я начну воспитывать его так, как хочу, тем большего добьюсь. Поэтому у меня нет ни желания, ни нужды крестить его.
Тогда Кристина поняла, что Зеленый Охотник не примет никакой другой платы, и все больше росла в ней уверенность, что обмануть его не удастся. Поэтому она сказала:
— Если кому-то очень хочется заработать, пусть будет рад тому, что ему могут дать, у нас же сейчас ни в одном доме не найти некрещеного ребенка, он и в месячный срок не появится, а за это время деревья должны быть уже привезены к холму и посажены.
Тут Зеленый Человек промолвил елейным голосом:
— Я ведь не требую ребенка сразу же. Как только мне пообещают отдать первого родившегося ребенка до того, как его успеют окрестить, я будут доволен этим.
Такой оборот дела устраивал Кристину. Она знала: пройдет не меньше девяти месяцев, пока в поселке родится ребенок. Если Зеленый Человек выполнит обещание и буки будут посажены, то не будет нужды давать ему ни дитя, ни еще что-нибудь. Потом можно будет, думала она, заказать охранительную обедню в церкви и хорошенько посмеяться над Зеленым Охотником. Поэтому она поблагодарила его за хорошее предложение и сказала:
— Над этим еще нужно подумать хорошенько, да и с мужчинами посоветоваться.
— Ну, — возразил Зеленый Человек, — о чем тут говорить да советоваться? Я с вами обещал встретиться сегодня, и теперь я жду ответа; у меня есть еще дела и в других местах, да и сюда я пришел не только ради вас. Ты должна мне сказать «да» или «нет», а не то я и знать ничего не хочу обо всем этом.
Кристина рада была бы уклониться от ответа, так как не хотела все брать на себя, и готова была полюбезничать с ним, чтобы добиться отсрочки, однако Зеленый Человек твердо стоял на своем.
— Сейчас или никогда! — сказал он. — Если сделка будет заключена, я обещаю каждую ночь свозить на Бэрхаген столько буков, сколько мне их успеют доставить в Кирхштальден до полуночи, и там я буду их забирать. Ну, красотка, — добавил он, — гляди, не передумай! — и ласково похлопал Кристину по щеке.
А у нее сердце словно вырывалось из груди. Она охотнее свалила бы все переговоры на мужчин. Но время поджимало, а ни один мужик, которого можно было бы сделать козлом отпущения, не появлялся. Кроме того, Кристина все еще надеялась, что ей удастся перехитрить Зеленого Охотника, придумав что-нибудь, чтобы оставить его с носом. Поэтому она сказала:
— Что до меня, то я согласна, но если потом мужчины заупрямятся и я не смогу уговорить их, то не вздумай мне мстить за это.
Зеленый Человек ответил, что ему достаточно одного ее обещания. При этих словах душа Кристины ушла в пятки, потому что теперь, решила она, наступил ужасный момент, когда она должна будет подписать сделку кровью. Однако Зеленый Охотник успокоил ее, сказав, что от прекрасной дамы он никогда бы не потребовал подписи: достаточно и одного поцелуя. И с тем он вытянул губы дудочкой, и Кристина опять не смогла отпрянуть в сторону и стояла, как вкопанная, на месте. Вытянутые губы прикоснулись к ее лицу, и ей показалось, будто кусок раскаленного железа вонзается в ее мозг и конечности, пронзает ее насквозь, и вспышка внезапно сверкнувшей молнии осветила гримасу радости на дьявольском лице Зеленого Человека, и в тот же миг загрохотало так, словно небо раскололось над ними.
Зеленый Человек исчез, а Кристина все стояла, словно окаменев, и ей казалось, что ноги ее глубоко вросли в землю. Наконец она вышла из оцепенения, но на душе по-прежнему бурлило и клокотало так, как бурлит и клокочет сильный поток, падая с громадной скалы и исчезая в черной бездне. Подобно тому, как не слышен собственный голос в реве водопада, не улавливала Кристина и собственных мыслей в клокочущем водовороте собственной души. Она в безотчетной тревоге бежала на гору, и все жарче пылало то место на ее щеке, где оставил след поцелуя Зеленый Человек; сколько ни терла она его и ни смывала, жжение не уменьшалось.
Это была ужасная ночь. И в небесах, и на земле все гудело и бушевало, словно духи ночи справляли свадьбу в аспидных облаках, ветры насвистывали дикие хороводные мелодии для их жутких танцев, молнии служили им свадебными факелами, а грохотание грома — свадебными пожеланиями. Никто не мог припомнить таких ночей в это время года. В мрачном черном ущелье люди столпились перед большим домом, и многие протискивались под защиту его крова. В ненастье страх за собственный очаг обычно гонит деревенского человека под родную крышу, и пока свирепствует непогода, он в неусыпном бдении охраняет свой дом. Но теперь общая нужда оказалась сильнее страха перед непогодой. Она и собрала всех в этом доме, который должны были обойти стороной те, кого буря гнала из Мюнеберга, и те, кто бежал с Бэрхагена. Забыв из-за собственного горя ночные страхи, жаловались они на свою судьбу. К прочим несчастьям прибавилось еще и буйствование природы. Лошади и быки шарахались, оглушенные громом, ломали повозки, врезались в скалы, и тяжело раненные люди стонали от сильной боли, и громко кричали те, кому вправляли и перевязывали поломанные ноги.
Себе на горе спасались бегством те, кто видел — Зеленого Человека, и с дрожью рассказывали о повторной встрече с ним. В страхе слушали остальные рассказ мужчин, протискиваясь из дальних темных углов комнаты поближе к огню, вокруг которого сидели рассказчики, и когда ветер завывал в щелях или гром прокатывался по дому, люди громко вскрикивали, думая, что это Зеленый Охотник ломится через крышу и вот-вот окажется среди них. Но когда он так и не пришел, когда страх перед ним отступил, а старое горе осталось, становились все громче стенания несчастных. К людям стали приходить мысли, которые зачастую губят душу человека, попавшего в беду. Крестьяне начали взвешивать, насколько все они, вместе взятые, больше стоят, нежели единственное некрещеное дитя, и все больше забывали о том, что грех на душе одного человека весит неизмеримо больше, чем спасение многих тысяч человеческих душ.
Эти мысли вскоре стали произноситься вслух. Все желали узнать поподробнее о Зеленом Человеке и досадовали на то, что с ним так плохо говорили: он, дескать, никого еще у них не отнял, и чем меньше его будут бояться, тем меньше зла причинит он людям. Всем обитателям долины беглецы могли бы помочь, если бы повели себя как мужчины.
Те в ответ стали оправдываться. Они не говорили о том, что с чертом шутки плохи и что только дай ему мизинец — лишишься и всей руки, а вовсю рассказывали о страшном лице Зеленого Охотника, о его огненной бороде, о сверкающем пере на шляпе, похожей на башню замка, и об ужасном запахе серы, который шел от него.
Однако муж Кристины, уже привыкший к тому, что его слова ничего не стоят без одобрения жены, сказал, что нужно сначала спросить у нее, так ли это, а то, что она — женщина отважная, знали все.
Тут все хватились Кристины, но ее нигде не было. Каждый думал только о своем спасении, да и не мог думать ни о чем и ни о ком другом, поскольку было ясно, что нужда теперь не обойдет стороной ни один дом. И только сейчас все заметили, что не видели Кристину с того страшного момента и что в дом она тоже не заходила. Муж ее стал плакать от горя, и все остальные вместе с ним, поскольку всем теперь показалось, что только Кристина сможет помочь им. Вдруг отворилась дверь, и появилась Кристина: ее волосы были мокрыми, зато щеки горели румянцем, а глаза сверкали ярче обычного каким-то жутким огнем. Ей посочувствовали, и каждый спешил ей рассказать обо всем, что говорилось и решалось здесь, и как все волновались за нее.
Очень скоро Кристина поняла, что все это значит, и скрыла свое негодование за насмешливыми словами, упрекая мужчин за их поспешное бегство и за то, что никто из них не позаботился о бедной женщине и никто даже не обернулся посмотреть, что делает с ней Зеленый Человек. Тут глаза у всех загорелись любопытством: каждый хотел первым делом узнать, что же с ней сделал черт; а те, что стояли далеко, вскарабкались наверх, чтобы лучше слышать и видеть женщину, которая находилась так близко рядом с Зеленым Охотником. А она им ответила, что вообще-то им не стоит ничего рассказывать, хотя бы потому, что они всегда обращались с ней, как с чужой, что женщины оскорбляли ее и давали дурные прозвища, а мужчины бросили ее в беде, и если бы она не была такой хорошей и не относилась к ним так благожелательно, да еще оказалась бы такой же трусливой, лак и все остальные, то не было бы у них теперь ни надежды, ни утешения.
Так говорила Кристина. В особенности она упирала на то, что, как бы она ни говорила, ее слова все равно истолкуют превратно, а если дело выгорит, ее все равно никто не поблагодарит, если же все кончится неудачей, то всю вину и ответственность взвалят на нее.
Когда же наконец все собравшиеся чуть ли не на колени встали перед Кристиной, умоляя ее все рассказать, когда, громко стеная, стали упрашивать ее раненые и покалеченные, Кристина, казалось, смягчилась и рассказала о том, как ее остановил Зеленый Человек, и до чего они договорились; но о поцелуе, а также о том, как горела ее щека, и в какое смятение пришли ее чувства, она ничего не сказала. Однако она поделилась с ними мыслями, возникшими в ее лукавой голове. Вся суть состояла в том, говорила она, что деревья должны быть доставлены на Бэрхаген; если они будут наверху, то дальше будет видно, что нужно делать. Самое же главное то, что, насколько ей известно, в ближайшее время ни у кого в селе рождения ребенка не ожидается.
У многих мурашки побежали по спине во время ее рассказа, но слова о том, что время покажет, что делать дальше, понравились всем.
Только какая-то молодая женщина навзрыд расплакалась, так что слезы лились ручьем, но ничего говорить не стала. Тем не менее одна старая достойная женщина с лицом, исполненным такого благородства, что перед ней можно было стоять, только склонив голову, выступила вперед и сказала:
— Действовать, полагаясь только на удачу, и играть с вечной жизнью значило бы забыть о Боге. Кто свяжется со злом, тот пропадет целиком. Никто, кроме Бога, не поможет в этой нужде, но кто о Нем забудет в горе, того оно и погубит!
Правда, на сей раз слова старухи были оставлены без внимания, а молодой женщине велено было замолчать: слезами и воплями, дескать, горю не поможешь, здесь нужна помощь другого рода.
Вскоре было решено испытать удачу в этом деле: злом, мол, вряд ли это кончится даже в самом худшем случае, а не однажды уже случалось, что человек обманывал и более хитрых духов, и если сами они не додумаются, как это сделать, им в этом поможет священник. Но в глубине души каждый, очевидно, подумал, что один некрещеный младенец не стоит того, чтобы поднимать из-за него такой шум.
Как только стали склоняться к мнению Кристины, вмиг на дворе начало твориться такое, словно все вихри сразу закружились над домом, и с гиканьем пронеслись полчища свирепых охотников: все столбы и подпорки дома закачались, деревья разбивались о крышу дома, как копья о грудь рыцаря. Люди в доме побледнели от ужаса, но от своего решения не отказались и в утренних сумерках принялись за его осуществление.
Утро выдалось погожим и ясным, ненастье и колдовские проделки больше не мешали, топоры рубили привычно споро, земля была мягкой, и каждое дерево падало именно так, как было нужно, ни одна повозка не сломалась, волы и лошади не артачились больше и тянули груз бодро, а людей словно оберегала от несчастных случаев чья-то невидимая рука.
Только одно казалось странным: через Сумисвальд не проходила тогда еще ни одна дорога на другую сторону долины; там раскинулось болото, питавшееся водами стремительной Грюне, поэтому приходилось пользоваться крутым перевалом через деревню, мимо церкви. Крестьяне, как и в предыдущие дни, отправились в путь на трех упряжках, чтобы выручать друг друга в пути тягловой силой, советами и помощью, и должны были уже в обход деревни проезжать через Сумисвальд вниз по крутой дороге, там, где стояла небольшая часовня, рядом с которой они складывали деревья. И вот когда они поднялись по извилистой колее наверх и, спускаясь вниз, проезжали мимо часовни, повозки, казалось, становились все тяжелее и тяжелее, и приходилось то менять лошадей, то жестоко нахлестывать их кнутами, то самим подталкивать повозки, и даже самые спокойные жеребцы начинали на этом месте шарахаться, будто что-то невидимое, исходившее от церковного кладбища, стояло у них на пути, а приглушенный благовест, похожий на неверные звуки далекого поминального колокола, доносившийся из церкви, нагонял ужас даже на самых сильных мужчин, и каждый раз вздрагивали люди и животные, когда им приходилось проезжать мимо церкви. Но как только церковь оставалась позади, можно было спокойно ехать, спокойно разгружаться и спокойно отправляться за следующим грузом.
Шесть буков лежали в тот же день друг подле друга в условленном месте, шесть буков было посажено следующим утром на Бэрхагене, но по всей долине не было слышно ни скрипа колес, ни привычного крика возниц, ни ржания лошадей, ни монотонного мычания быков. Однако шесть буков стояли наверху, их мог видеть любой, и были это именно те самые деревья, которые были оставлены у крутой дороги.
Удивление, охватившее жителей долины, не знало границ. В особенности рыцари никак не могли взять в толк, что за сделку заключили крестьяне и каким образом они доставили деревья на место. Господа были даже склонны на манер язычников выпытать у крестьян тайну, но вскоре по их оторопевшему виду поняли, что и крестьянам не все известно. К тому же за них вступился фон Штоффельн. Он уже понял, что насмешки друзей-рыцарей могут толкнуть его на необдуманный шаг, так как в случае гибели крестьян поля остались бы невозделанными и поместью был бы причинен громадный ущерб. Поэтому то, что мужики как-то облегчили свой труд, было ему на руку, пусть бы они даже продали за это свои души; да и что ему за дело было до их душ, если смерть заберет их тела.
Теперь уже он смеялся над рыцарями и защищал крестьян от их проделок. Те хотели все же разузнать что-нибудь о сделке и посылали своих подручных выслеживать крестьян, но соглядатаев находили поутру чуть живыми в могильных ямах, куда их забрасывала невидимая рука.