Красный хоровод - Попов Константин Сергеевич 15 стр.


Убийство или самоубийство? Я не свидетель крымовской смерти и, с понятною осторожностью, отношусь ко всем слухам и версиям.

Зная Крымова, могу допустить, что утративший прежнее самообладание, он был в состоянии, при встрече с Керенским, которого искренно презирал, и последовавших с ним объяснений, в минуту гнева нанести ему оскорбление и даже оскорбление действием. При этой попытке, быть может, Крымов заплатил собственной жизнью.

Одно время, местом действия упорно называлась почему-то квартира на Захарьевской улице, а имя Савинкова фигурировало в качестве убийцы.

Все это, конечно, бездоказательные предположения.

В одинаковой степени Крымов мог покончить с собой.

Кто знал Крымова, тот едва ли заподозрил бы в нем будущего самоубийцу. Это не неврастеник, не идеалист и не слабонервный романтик, кончающий с собой в минуту аффекта. Крымов — человек силы, воли, мужества, активной борьбы.

Однако, безвыходность обстановки, крушение веры в благоприятный исход возложенной на него военно-политической задачи огромной важности и значения, непереносимый стыд за то неловкое положение, в которое он, Крымов, попал как заяц, благодаря предательским сетям своих ничтожных врагов, в связи с наблюдавшимся уже в нем некотором душевном распаде, весьма возможно заставили его прибегнуть к содействию того самого браунинга, о котором он намекал накануне своим приближенным. Крымов погиб и хоронили его с необъяснимой, какой-то воровскою поспешностью…

Революция углублялась и Временное правительство умирало, быстрою, верною смертью…

О дальнейшем сопротивлении германским армиям, о продолжении войны, о какой либо государственной работе, широких планах, разумных демократических реформах, направленных ко благу народа и ценных по практическим результатам, не могло быть речи.

Временное правительство, в лице социалистических министров, еще продолжало бессильными руками цепляться за власть, производило в составе кабинета какие-то перетасовки, пыталось потоками фраз отдалить час неизбежной развязки. Торжествовала демагогия и жалкая утопия озлобленных фантастов, угар невежественных масс, расчет предателей России.

В армии, во флоте, балтийском и черноморском, разложение частей и судовых команд дошло до предела. Каждый день приносил известия о бессудных расправах над беззащитным офицерским составом — истинных мучениках безумного русского чертопляса.

В Выборге убит командир 42-го корпуса, генерал от кавалерии Владимир Алоизиевич Орановский, зверски убиты Генерального штаба генералы Степанов, Васильев и драгунский полковник Карпович.

В Луге, в конском запасе, убит бывший командир кавалергардов, генерал граф Менгден, конногренадер полковник Эгерштром, молодой лейб-гусарский штабс-ротмистр граф Клейнмихель.

И сотни, может быть, тысячи других, мне неизвестных, на всех пунктах тысячеверстного фронта и тыла, уже потрясенных до основания, уже опоенных ядом классовой ненависти и злобы.

Лик большевизма ширился и рос…

О, как помню я эти ненастные, мокрые и тоскливые, притихшие, словно кролик перед разверстой глоткой удава, дни рокового октября!

Ни мыслей, ни желаний!.. Все жертвы и усилия затрачены бесплодно!.. Война проиграна бессмысленно и нелепо!.. Апатия, уныние, тоска глядели из петроградского тумана и слякоти скользких булыжников и торцов!.. Предчувствие великой катастрофы сверлило грудь!

Лик большевизма, с ощеренными клыками, с всклокоченной гривой, дикий, звериный, пещерный, ширился и рос…

Тогда, как муха, заметавшаяся в паутине, «верховный вождь» и призрачный властитель, Керенский, сознав, наконец, тщету дальнейших словоизвержений, в холодный, серый день примчался в 3-й конный корпус, стоявший возле Гатчины, под командой генерала Краснова.

Тот самый корпус, который с Крымовым во главе, три месяца тому назад, был двинут приказанием Корнилова на Петроград. Тот самый корпус, который, не окажи Керенский противодействие, предательство и трусость, быть может, предотвратил дальнейшую безумную игру.

Был созван экстренным порядком корпусной комитет, и в тесном помещении народной школы Керенский произнес свою последнюю речь.

Он нервничал, был возбужден и бледен, глядел усталыми, воспаленными глазами, но говорил с подъемом, экзальтированно и горячо, бросая одновременно короткие и резкие, как удар бича, ответы на вопросы с мест.

И вот, после фразы — «кучка безответственных, безумных и преступных лиц, пытаясь посягнуть на облеченную высоким доверием народа власть Временного правительства…», из задних мест раздался медленный, тяжелый голос:

— Нет больше Временного правительства!

Керенский взметнулся, но тотчас овладел собой и выкрикнул среди насторожившегося в гробовом молчании зала:

— Кто вам сказал?.. Я премьер-министр!.. Я надеюсь, что 3-й корпус исполнит свой долг!

3-й конный корпус исполнил свой долг. После непродолжительной перестрелки у Пулкова, Краснов был арестован, а Керенский исчез.

Временное правительство прекратило существование…

Мне повезло отчаяннейшим образом и час переворота застал меня в вестибюле гостиницы «Астория».

У выходных дверей уже стояла стража, рослые гвардейцы Кексгольмского полка. Ревели пролетавшие автомобили. Доносились отдельные выстрелы — последнее сопротивление несчастных юнкеров.

Мы сидели втроем — генерал Бискупский, бывший гродненский гусар полковник Юматов и я, вспоминая, как двадцать лет назад, при несколько иной обстановке, все трое одновременно командовали взводами в «славной гвардейской школе». И тот и другой были совершенно спокойны, курили сигары, пригубливали коньяк и с любопытной улыбкой созерцали неожиданное зрелище.

В вестибюле слышался оживленный разговор публики, нервный смех, шутки, отдельные восклицания.

Я попрощался и вышел…

Кругом — пустынно, мертво. Только у Полицейского моста виднеется толпа народа. Незнакомец в защитном френче, в распахнутом пальто с погонами ветеринарного врача бросается навстречу и возбужденным голосом кричит:

— Назад!.. Здесь арестовывают офицеров!

По набережной Мойки бегут две запыхавшиеся дамы:

— Скорей назад!.. У Мариинского дворца стреляют!

Через полчаса, из окон комендантского управления наблюдаю вместе с писарями и офицерами, как по Садовой тянутся колонны — мужчины и женщины, с винтовками, с охотничьими дробовиками, с чайниками, с тележками, с санитарными двуколками. И висят мокрые красные флаги. И зловеще дрожат звуки революционного гимна. И гудит нестройно марширующая толпа:

— Смерть Керенскому!

На улицах тоскливо… Моросит дождь… Газеты и зрелища прекратились… Все замерло… Гудит фабричная труба… Трещит винтовочный огонь…

— Тра-та-та-та!..

Через неделю новой властью, не ожидавшей столь легкого успеха и растерявшейся в первые минуты, был взят определенный курс.

Посыпались декреты.

Великая страна стала на путь национального самоубийства…

Назад Дальше