В распоряжение молодой пассажирки, по приказу английского адмирала, был отведен целый салон, наполненный, точно оранжерея, левантинскими орхидеями, пионами и нарциссами, пышными хризантемами, ирисами, левкоями, букетами алых роз из бывших садов падишаха.
Четыре английских матроса еще накануне завалили каюту молодой женщины коробками и картонками различных фасонов. Благосклонная любезность сэра Джорджа Уонтвена не укрылась от внимания пассажиров.
— Адмиральша! — прошипела госпожа Кулябко-Корецкая, супруга украинского министра.
Кто-то поддакнул, кое-кто засмеялся, кое-кто с удовлетворением оглядел стройную фигурку в белом костюме, с широкополой соломенной шляпой на голове.
Поздним вечером «Томск» вошел в Дарданеллы…
Ротмистр Елита фон Вольский был первым из пассажиров, который в короткий сравнительно срок, едва ли не на параллели Лесбоса, завязал знакомство с молодой русской женщиной.
Рослый, щеголеватый, с безупречным гвардейским пробором, разделявшим руно черных блестящих волос на две четкие половины, затянутый в столь же безупречный походный мундир, он был, без сомнения, наиболее импозантной фигурой среди двенадцати русских конквистадоров, влекомых музой дальних странствий на завоевание сибирского материка. Ротмистр обладал безукоризненными манерами, носил белый Георгиевский крест и монокль, писал стихи и, по всем этим причинам, был как бы окутан легкой дымкой романтики.
Его знакомство с Антониной Васильевной носило характер светской благопристойности с оттенком некоторого снобизма.
В тот утренний час, когда древнее солнце Эллады проливало ласкающие лучи на едва колеблющуюся поверхность того же эллинского моря, он подошел к Антонине Васильевне, одиноко стоявшей у бакборта, приподнял фуражку, звякнул шпорами, завязал незначительный разговор.
Ротмистр осведомился сперва о состоянии здоровья молодой пассажирки, преподал ряд советов на случай морской болезни, произнес несколько фраз по поводу красоты античного ландшафта, с лазурной скатертью моря и рассыпанным по ней крошками беломраморных островов.
«Пышно, в златой колеснице, грядет розоперстая Эос!» — процитировал ротмистр строчку из Илиады, после чего, в деликатной, весьма почтительной форме, коснулся более интимной темы.
— Сударыня, я восхищен! — произнес ротмистр Елита фон Вольский. — Какое необыкновенное мужество со стороны молодой женщины пускаться в столь опасный и рискованный путь!
Антонина Васильевна улыбнулась:
— Что же тут опасного?.. Чудное море!.. Милые люди!
Антонина Васильевна рассмеялась и, откинув со щеки белокурую, пронизанную золотой ярью солнца, шелковистую прядь, в свою очередь, произнесла несколько фраз.
Потом, прерывая речь взрывами хохота, собеседники трижды совершили прогулку по палубе, от носа вплоть до самой кормы. Через какой-нибудь час, полулежа в шезлонгах, молодые люди стали друзьями.
Прошли одни сутки, и на другой день Антонина Васильевна уже находилась в центре общего поклонения и любопытства.
Двенадцать военных чинов, сухопутных, морских и воздушных, с легкой руки ротмистра Елиты фон Вольского, окружали Антонину Васильевну, расточали знаки внимания, наперебой, один перед другим, пытались заслужить милостивую улыбку. Антонина Васильевна, с чрезвычайной простотой, с милым женским лукавством, протянула нить взаимной симпатии. Сразу установился некий сердечный контакт и случайное знакомство стало на более прочное основание.
Однако, кое-кто находил поведение молодой женщины предосудительным и бестактным.
Зависть, ревность, тщеславие, тысяча низменных чувств отравляли сознание кое-кого из числа пассажиров, наблюдавших с пренебрежительной усмешкой, как отгороженная плотной стеной лейтенантов и веселых поручиков, Антонина Васильевна порхала по палубе, смеялась звонким молодым смехом, протягивала руки для поцелуев.
— Бесстыдница! — шипела госпожа Кулябко-Корецкая.
— Душечка, я не нахожу слов! — овевая бумажным веером грузное тело, шептала помещица Рощаковская.
А кругом расстилалась лазурная скатерть, над мачтами вились белогрудые чайки, за кормой тянулась жемчужная, исчезавшая у горизонта дорога, по которой некогда плыл легендарный Уллис…
В Александрийском порту пассажиров ожидало первое разочарование.
По причине арабских волнений, спуск русских беженцев на африканский берег был воспрещен. Тщетно представитель пароходной команды, капитан Мартын Берзинь, пытался сломить упорство британских властей. Тщетно отдельные пассажиры совали стоявшему у трапа английскому солдату белую бумажку с изображением короля Георга V. Ходатайство русского консула, в свою очередь, не увенчалось успехом.
Британские власти были неумолимы.
К вечеру, когда истомленные созерцанием берега, одни пассажиры в тоске бродили по палубе, а другие, усеяв борты парохода, пытались проникнуть взорами за таинственную завесу, разгадать волшебный мираж и хотя бы мысленно приобщиться к беспокойной городской жизни, окунуться в буйный водоворот, раствориться в пестрой мавританской толпе, кому-то из влиятельной публики первого класса пришла в голову удачная мысль.
Спустя четверть часа, специальная депутация направились к Антонине Васильевне, окруженной, как обычно, плотным кольцом молодежи в золоченых погонах и, вместе с нею, отдававшейся вынужденному безделью.
— Душечка! — произнесла помещица Рощаковская и участливо прикоснулась к плечу. — Милль пардон, если я попрошу вас на парочку слов!
Она увлекла за собой Антонину Васильевну и, шаркая ногами в толстых войлочных туфлях, оживленно затараторила, сопровождая речь энергичной жестикуляцией.
— Положение возмутительное! — затрещала помещица Рощаковская. — Эти англичане настоящие изверги!.. Душечка, вы не находите?.. Они взирают на нас, как на каких-то рабов!.. На нас, на столбовых дворян Российской империи?.. Наша честь подвергается оскорблениям… Душечка, на вас вся надежда!.. Надеюсь, вы не откажете сообщить адмиралу?
Антонина Васильевна вспыхнула и широко раскрыла глаза. Потом на минуту задумалась и, с ласковой покорностью, прошептала:
— Хорошо!.. Я сообщу адмиралу!
Радиотелеграмма, в одно мгновенье, пронизала пятьсот миль морского пространства, светлым вестником докатилась до яхты, мягко покачивавшейся в бухте Золотого Рога, и попадала в нужные руки.
Сэр Джордж Уонтвен отделен огромностью расстояния.
Но незримая тень адмирала сопровождает повсюду маленький пароход с белосинекрасным вымпелом на корме.
И выражаясь поэтическим образом ротмистра Елиты фон Вольского, не успела «в златой колеснице появиться розоперстая Эос», как от каирского сердара, фельдмаршала лорда Алленби, пришло необходимое разрешение…
А в порту забастовка.
Сотни океанских судов стоят на тяжелых якорях в гавани. Не дымят пароходные трубы, не работают краны. Только на русском маленьком добровольце наблюдается жизнь.
Со скрипом ползут железные цепи, грохочут лебедки, темнокожие арабы-грузчики, в пику британским властям, возбужденно, с удесятеренной энергией, наполняют угольные ямы.
Ибо Россия — страна Свободы!..
Пароход медленно режет лиловую, чуть мохнатую грудь Красного моря, стеля над ним сизоватый дымок. Время от времени, на штирборте виднеется низкий берег ливийской пустыни и, гонимый ветрами, сыплется на палубу горячий песок.
Знойно, колюче африканское солнце!
Воздух накален до предела. На палубе протянуты тенты. В каютах день и ночь жужжит электрический вентилятор. На корме отведено защищенное пологом специальное место, в котором мужская половина, в определенные часы, добросовестно поливает друг друга соленой струей из брандспойта.