Харлоу Шейпли
Идея общечеловеческой или всемирной истории формировалась, критиковалась, отвергалась и уточнялась на протяжении последних трёх веков. Как показано в главах 1.1.1 и 1.1.2, сегодня наличие сквозных векторов и общезначимых переломов в социальном развитии подтверждается столь обильными эмпирическими данными, что при научной (в отличие от идеологической) дискуссии оспариваться могут те или иные факты, детали, трактовки, механизмы или основания периодизации, но не реальность всемирной истории как предмета. По максимальной оценке всемирная история охватывает дистанцию в 2-2.5 млн. лет (от Олдовайской эпохи), но многие авторы начинаю её с верхнего палеолита – 30-35 тыс. лет назад – или ещё позже1.
Предложены «слабый» и «сильный» варианты антропного принципа. В первом случае допускается, что Метагалактика представляет собой одно из множества космических образований (Мультиверса), которые отличаются иными универсальными соотношениями и фундаментальными законами и в которых поэтому исключены (знакомые нам) формы жизни. Соответственно, из всех вселенных бесконечного Мультиверса только в той (в тех), где константы случайно сочетаются столь счастливым образом, возможно появление наблюдателя. Поскольку вероятное существование альтернативных вселенных подсказывается специфическими парадоксами квантовой теории, такой вариант антропного принципа отвечает принятым критериям научности.
Со своей стороны, апостериорные интерпретации также неоднородны. Отметим прежде всего, что в универсальных, как и в частных моделях эволюции регулярно возрождаются теории, восходящие к одному из древнейших архетипов времени (см. §1.1.1.1) и получающие подпитку от классической термодинамики. Так, ещё в 1930-х годах американским социологом Л. Винарским сформулирован «закон социальной энтропии»: социокультурное выравнивание классов, каст, сословий, рас и индивидов выражает закономерное стремление системы к равновесию, итогом которого и станет коммунизм – неизбежная тепловая смерть общества (см. [История… 1979]). В биологии «теория катастроф» Ж. Кювье была дополнена «энтропийной» теорией онтогенеза (А. Вейсман). Суть её различных вариаций в том, что будущий организм с первых же дроблений яйцеклетки неуклонно движется к равновесию (смерти) и к моменту рождения подходит уже значительно состарившимся; при этом «собственно развитие как процесс, противостоящий старению… игнорируется» [Аршавский 1986, с.96].
Заострённый космологический эквивалент «энтропийной» модели основан на утверждении, что история Вселенной от Большого Взрыва – последовательный рост совокупной энтропии, имевшей нулевое значение в «космическом яйце»; возникновение же жизни и общества суть естественные механизмы интенсификации разрушительных процессов [Азимов 2001; Пенроуз 2003]. В 1980-90-х годах предлагался и более мягкий аналог, связанный с предположением, что реальная плотность вещества в Метагалактике ниже математически рассчитанного критического значения. Тогда расширение Вселенной продолжится до бесконечности, все космические объекты исчерпают запасы энергии и «превратятся в огромные застывшие глыбы, скитающиеся в беспредельных просторах Метагалактики» [Розенталь 1985, с.48].
Трещина в синкретическом миропонимании отчётливо фиксируется только на пороге осевого времени, особенно у греков. Вероятно, Анаксимандр один из первых заметил, что обращение к магическим целям не всегда даёт удовлетворительное объяснение. Он использовал слово, означающее «основу», «начало» (как антипод конца), в качестве философского термина. Идею о различении причины (начала, истока) и цели (конца) подхватил великий врач Гиппократ, поскольку она помогла по-новому изучать и лечить болезни.
Эта трещина прошла через мировоззрение древних греков в период расцвета их культуры: в Восточной Греции (ионическая школа) возобладал причинный подход, а в Западной Греции (италийская школа) – подход телеологический. Интересно, что различие в мировоззрении сочеталось с эмоциональными настроениями и ожиданиями. Ионики, материалисты, видели будущее в мрачном свете, ибо в их представлении мировая гармония – результат слепого случая, и тот же слепой случай способен в любой момент превратить мир в «кучу мусора». У италиков же мир организован разумным началом, которое вечно уберегает его от разрушения. Оттого они более жизнерадостны и оптимистичны [Сёмушкин 1985].
Аристотель взял на себя труд примирить обе позиции. Выделив четыре типа причинности, он включил в их число конечную (целевую) причину. Первоначально сам автор иллюстрировал переплетение причинных и целевых факторов примерами, связанными с человеческими действиями и (или) с живой природой. Затем он ввёл понятие потенциальной цели и распространил целевое причинение на всю действительность, полагая, что любое событие, включая процессы неживого мира, образуется совокупностью всех четырех типов причин. Иначе говоря, в комплексе причин всякого материального движения содержится целевая компонента.
Именно этот, телеологический акцент выхолощенного аристотелевского учения спустя века был поставлен во главу угла средневековыми схоластами, поскольку гармонировал и с религиозной идеологией, и со стилем обыденного мышления их современников. «Средневековый человек (в отличие от первобытного – А.Н.) уже не сливает себя с природой, но и не противопоставляет себя ей» [Гуревич 1984, с.67]. Теперь мир опять видится человекоподобным, пронизанным целями и стремлениями, но к тому же построенным строго иерархически, по аналогии с феодальным обществом. Все вещи выстроены по вектору «подлости – благородства», подобно сословному размежеванию людей. Камень падает вниз, потому что он, подобно смерду, стремится к земле, лист падает медленнее камня, ибо он стремится не столь сильно – легкие предметы сравнительно «благороднее» тяжелых, они больше походят на бюргеров (мещан). Ещё более «благородные» субстанции, вроде дыма, устремлены прочь от земли, к небесной выси – это аналоги дворянского сословия. Высшая же аристократия космического мира – небесные тела – вечно вращаются вокруг Земли по идеальным круговым орбитам…
В XVII веке усилиями ряда великих мыслителей, прежде всего Ф. Бэкона и Г. Галилея, синтезированная Аристотелем категория целевой причинности была вновь расщеплена, и целевые рассуждения были вытеснены за пределы науки: «истинное знание есть знание причин». Физика (механика), достигшая благодаря этому решающих успехов, сделалась образцом научности, и началась многовековая эпопея тотальной экспансии физикалистического миропонимания. Редукционистские модели – «рефлекторная теория» (Р. Декарт), «социальная физика» (Т. Гоббс), «физика человеческой души» (Б. Спиноза) – вооружили науки о жизни, обществе и человеке такими инструментами, как аналогия и экстраполяция, индуктивная логика, квантификация и эксперимент. Например, в экспериментальной психологии устранение субъектных и целевых допущений изначально считалось непременным условием научной достоверности.
Историками науки также убедительно показана сопряжённость новых представлений о единстве законов земной и небесной механики с массовыми социально-политическими настроениями и действиями, включая драматические буржуазные революции…
Радикальные изменения на протяжении ХХ века вернули в научную картину мира – от психологии, логики и математики до биологии и физики – представления о целесообразности (и целОсообразности), причём впервые было ясно осознано различие между телеологией и целевым подходом к изучению актуальных зависимостей. Редукционистская стратегия междисциплинарной интеграции (когда объяснительные аналогии строятся от эволюционно ранних к поздним формам) дополнилась противоположной стратегией элевационизма (от лат. elevatio – возведение). Последняя предполагает распространение модели «сверху вниз»: в физических взаимодействиях ищутся дальние предпосылки будущих сложных форм, вплоть до субъективных переживаний и интеллектуального творчества. Решающий вклад в новый синтез парадигм причинной и целевой детерминации внесли кибернетическая теория систем и синергетика.
Наши тела состоят из пепла давно угасших звёзд.
Джеймс Джинс
§1.2.2.1. Коллизии устойчивого неравновесия в биосфере
…Биосфера «набухала» интеллектом.
В.И. Вернадский
Третье обстоятельство связано с тем, что, поскольку антиэнтропийная работа оплачивается ускоренным ростом энтропии других систем, жизни исконно сопутствуют эндо-экзогенные кризисы различного масштаба. В соответствии с синергетической моделью, когда такие кризисы достигали глобального масштаба и компромиссные сценарии затруд-нялись, ответом биосферы могло стать совершенствование антиэнтропийных механизмов (см. §1.1.3.1). Действительно, прямые и косвенные данные показывают, что фазы последовательного удаления биосферы от равновесия с физической средой опосредовались глобальными кризисами и катастрофами.
Здесь, правда, необходима оговорка. Сегодня хорошо известно, что спокойные фазы биосферной истории чередовались с катастрофическими: только на протяжении фанерозоя произошли пять массовых и десятки менее масштабных вымираний, и, как отмечалось в гл. 1.1.1, более 99% существовавших на Земле видов животных и растений вымерли ещё до появления человека. Но причины катастрофических событий не всегда ясны, и по их поводу мнения расходятся.
В своё время Ч. Дарвин игнорировал теорию катастроф Ж. Кювье, которая была решительно антиэволюционной и опиралась на факт отсутствия в современном мире видов, существовавших в отдалённом прошлом. При формировании синтетической теории, объединившей теорию отбора с популяционной генетикой, сведения о резких сменах видового состава биосферы всё ещё оставались скудными. Поэтому эволюционная биология строилась без учёта соответствующих данных и плохо с ними согласуется. Для спасения парадигмы плавного естественного развития её приверженцы, следуя привычной схеме, в каждом случае стремились связать катастрофические события с внешними по отношению к жизни – геофизическими и космическими факторами (см., напр., [Аносов, Кулинич 1999]).
Иных акцентов требует синергетическая модель, которая позволяет предположительно судить о генезисе системного кризиса по его результатам (см. §1.1.3.1). Исходя из этого, последовательные глобальные изменения в сторону вертикальных странных аттракторов должны были стать итогами кризисов, спровоцированных собственно биотической активностью.
Накопленные данные о некоторых переломных эпизодах очень точно соответствуют сценарию эндо-экзогенных кризисов. Как по синергетической партитуре, был, например, «исполнен» переход от раннепротерозойской к позднепротерозойской эре (неопротерозойская революция) более 1,5 млрд. лет назад, о чём мы упоминали при обсуждении закона отсроченной дисфункции и правила избыточного разнообразия. Цианобактерии, бывшие прежде лидером и монополистом эволюции, выделяли отходы своей жизнедеятельности – свободный кислород, который, постепенно накапливаясь, изменял химический состав атмосферы и придавал ей всё более выраженное окислительное свойство. Когда содержание кислорода в атмосфере достигло критического значения, началось вымирание организмов. В кислородной атмосфере стали распространяться и эволюционировать аэробные формы, большинство из которых – эукариоты, составившие новый ствол жизни. Впоследствии, благодаря сложной структуре, они смогли образовать многоклеточные грибы, растительные и животные организмы [Аллен, Нельсон 1991; Snooks 1996].
Но не по всем переломным эпизодам доступные сведения столь же органично укладываются в схему спровоцированной неустойчивости. Так, в 1980-е годы большинство палеонтологов были склонны объяснять массовое вымирание ящеров на исходе мелового периода чисто внешними факторами. Ссылались на данные о грандиозном взрыве, следы которого обнаружены в отложениях – то ли извержении сверхмощного вулкана [Crawford, March 1989], то ли столкновении с крупными астероидами [Голицын, Гинзбург 1986]. Выброшенные в верхние слои атмосферы массы измельчённой породы могли перекрыть доступ солнечным лучам и послужить первопричиной экологической катастрофы.
В последующем такое объяснение вызвало серьёзную критику. Вымирание динозавров (и значительного количества других видов) произошло «быстро» по геологическим меркам, т.е. длилось 1-2 млн. лет; пыль же могла удерживаться в атмосфере несколько месяцев. Если взрыв действительно сыграл роль в разрушении биосферы, то только потому, что это было подготовлено накоплением внутренних деструктивных эффектов.
Г.Д. Снукс внимательно проанализировал ещё одну распространённую гипотезу о том, что массовая гибель биологических семейств (около 60%) на верхней границе пермского периода также была вызвана извержением грандиозного вулкана в Сибири. «Несомненно, – заключает он, – такое событие должно было оказать мощное влияние на жизнь. Но весьма вероятно, что 250 млн. лет назад… флора и фауна Земли исчерпали динамические возможности экспансии, сделавшись весьма уязвимыми для любого внешнего воздействия» [Snooks 1996, р.77].
Это может быть, в частности, связано с предполагаемым влиянием жизнедеятельности на геологические процессы. «Продолжительность эволюционных периодов накопления энергии, – писал хабаровский геофизик В.Л. Шевкаленко [1992, с.24-25], – по-видимому, определяется способностью живого вещества соответствующего уровня организации к преобразованию и накоплению энергии Солнца и захоронению её в осадках в виде соединений углерода. Тектонические движения, вероятно, служат пусковым механизмом, обусловливающим расход части энергии погребённого органического вещества на метаморфические преобразования». Автор привёл также гипотезу французских исследователей о «холодном» ядерном синтезе элементов, который может изменять химический состав и объём литосферы и продуцировать возмущения земной коры.
Такие гипотезы предполагают эндо-экзогенное происхождение глобальных кризисов, и их выдвижение свидетельствует о неудовлетворённости внешним по отношению к жизни объяснением биосферных переломов. На сегодняшний день решающий аргумент в их пользу – сопоставление фазовых переходов, их механизмов и временных периодов (см. далее).
Палеонтологи указывают на то, что в спокойных фазах происходили изменения, росло разнообразие, но всё это оставалось в пределах одного качественного уровня [Шевкаленко 1996]. За катастрофическими же обвалами следовало не восстановление системы (полное или частичное), а качественные скачки сложности, интеллектуальности и уровня неравновесия биосферы с физической средой. Изменения в сторону вертикальных странных аттракторов так же трудно согласовать с предположением о внешнем происхождении катастроф, как математически регулярное укорочение эр и отделов на геохронологической шкале по мере усложнения и интенсификации жизненных процессов (см. §1.2.2.2). По всем признакам, попытки свести дело к случайным внешним воздействиям в отдалённой истории биосферы имеют ту же сомнительную логику, что и попытки объяснить климатическими изменениями гибель на границе плейстоцена крупных животных (см. §1.1.2.3), игнорируя обилие накопившихся доказательств «вины» недальновидных охотников верхнего палеолита.
Констатируем бесспорный факт. Биота, как в последующем общество, развивалась путем адаптации к среде, преобразуемой её собственной активностью, и тем самым адаптировала среду к своим возрастающим потребностям. С этим связано четвёртое обстоятельство, о котором мы упоминали при обсуждении закона иерархических компенсаций и на которое здесь важно обратить внимание: рост биологического разнообразия обеспечивался биогенным ограничением разнообразия физической среды.
Активность живого вещества на протяжении миллиардов лет унифицировала температурный режим планеты, атмосферное давление, радиационный фон (за счёт озонного экрана в верхних слоях атмосферы) и т.д. «В целом весь процесс эволюции биоты был направлен на стабилизацию, на сокращение амплитуды колебаний физической среды» [Арский и др. 1997, с.121]. За последние 600 млн. лет, несмотря на чередование ледниковых и послеледниковых периодов, температура нашей планеты колебалась в относительно узком диапазоне, так как более радикальные изменения климата предотвращались обратным влиянием биоты [Липец 2002].
Тем самым складывались предпосылки для всё более сложных форм жизни, существование которых было бы немыслимо в условиях «девственной», не преобразованной планеты. Как отметил В.А. Бердников [1991, с.118], «каждый вид многоклеточных организмов представляет собой завершающее звено в длинной цепи видов-предков (филетические линии вида), начало которой теряется в глубинах докембрия… Филетические линии каждого вида начинались в совершенно других, по существу, инопланетных условиях».
Это изоморфно истории отношений общества и природы. Если бы социальный субъект, выстраивая антропоценозы, последовательно не переоборудовал биологическую среду «под себя» и не жертвовал её разнообразием ради растущего разнообразия культурной составляющей, ничего подобного цивилизации на Земле не могло бы возникнуть. Не только современная австралопитекам биосфера, но и биосфера эпохи верхнего палеолита для цивилизации – такая же инопланетная реальность, как для млекопитающих – биосфера протерозоя.
Приведу наглядный пример. Москва географически расположена на территории южной тайги, где в среднем для прокорма одного охотника-собирателя требуется площадь около 20 км2. Учитывая, что площадь города на 2011 год составляла 1079 км2, простым вычислением получаем: 10 тыс. лет назад на этой территории могли проживать немногим более 50 человек.
Здесь, как и в социальной истории, синергетическая модель помогает удержаться между парадигмами конечной цели и замкнутых циклов. Эволюция видится как последовательность апостериорных эффектов, отчасти случайных (рост разнообразия в спокойные периоды за счёт актуально бесполезных или «слабовредных» мутаций), оказывавшихся полезными для сохранения системы при обострившихся кризисах. Иначе говоря, мы опять убеждаемся: прогрессивная эволюция биосферы (как и общества) – не цель, а средство сохранения неравновесной системы.
Вместе с тем устанавливаются критерии для сравнительной оценки процессов и состояний. Вопрос о том, «прогрессивнее» ли человек чумной бациллы, не столько проясняет, сколько запутывает существо дела. Сравнивая отдельные виды под таким углом зрения, мы получим не более внятное представление об эволюции, чем при изучении изолированных этнических, сословных или каких-либо иных групп. Как отмечено в §1.1.1.1, чтобы получить единый критерий биологического (как и социального) «прогресса», необходимо вычленить адекватный предмет.
В данном случае таким предметом является биосфера – неравновесная система, сохраняющая относительную устойчивость на протяжении длительного времени и вынужденная ради этого трансформироваться, равно как носителем долгосрочной социальной эволюции служит антропосфера планеты, а не отдельные сообщества или регионы. Достоверная картина откроется через телескопический объектив, если мы сопоставим состояния биосферы на различных срезах геологической истории: например, фазы раннего и позднего протерозоя, венда и кембрия, пермского и триасового, неогенового и четвертичного периодов, плейстоцена и голоцена. При таком сопоставлении трудно не заметить, что система становилась всё более сложной, внутренне разнообразной, энергетически активной и интеллектуальной.
Становилась ли она более устойчивой? Взглянув ещё раз на геохронологическую шкалу, мы заметим, что скорее нет, чем да. Примитивные стадии биосферы сохранялись миллиарды лет, и одноклеточные организмы до сих пор составляют несущие этажи жизни. Палеолит на протяжении десятков тысячелетий безраздельно господствовал на планете, а кое-где племена первобытных охотников-собирателей сохранились до сих пор. Последующие общества исчерпывали свои возможности тем быстрее, чем сложнее и динамичнее организованы.
Таким образом, чтобы оценить преимущество сложности, энергетической эффективности и интеллектуальности, нам опять, как и в социальной истории, необходим синергетический критерий: биосфера становилась не более устойчивой, но более неравновесной, т.е. способной сохранять устойчивость на более высоком уровне неравновесия со средой.
Напомним (см. формулы (I) и (II), §1.1.1.6), с ростом технологического потенциала увеличивалась внешняя устойчивость социальной системы, и вместе с тем она становился чувствительнее к внутренним колебаниям. Нечто похожее происходило и в эволюции биосферы. Вероятно, живое вещество на Земле имело больше шансов сохраниться, если бы очень мощное внешнее воздействие на планету произошло в фанерозое, чем в протерозое, так как сложные формы, разрушившись, составили бы защитный слой для простейших. Но у сложной системы ниже порог летального воздействия, т.е. в целом эволюционирующая система становилась уязвимее по отношению к негативным последствиям собственной активности.
Об этом свидетельствуют сокращающиеся сроки бескризисного существования, строгая закономерность которых составляет шестое и самое бесспорное свидетельство единства биологической и социальной эволюции.
§1.2.2.2. Расширение эволюционной гиперболы, и – ещё раз о сослагательном наклонении
Фауст. Существованье гор, лугов, лесов
Обходится без глупых катастроф.
Мефистофель. Ты полагаешь? Но иного мненья,