Это было время полного расцвета весны, пора ее торжества, когда она, словно собрав все свои силы, вдруг вторгается в самые большие города, и даже на асфальтовых пустынях центральных площадей, особенно в ночные часы, вдруг становится слышен победный запах земли и хвои, первых цветов и новорожденных трав.
Что же говорить о поселке Большие Сосны, который беспорядочно разросся вокруг станции железной дороги, расположенной на северо-восток от Москвы? Тонкие и высокие рыжестволые сосны еще и сейчас поодиночке и кучками высятся то там, то тут, среди домов, в разных местах поселка. А вокруг конструкторского бюро, в котором работал Леня Сомов, их сохранилась целая роща. И когда, уходя в этот вечер после работы, Леня распахнул тяжелую входную дверь, лесной свежий воздух сразу проник за ворот его рубашки с короткими рукавами и под легкой одеждой прохладной волной омыл тело, наполнил грудь. Некоторое время постоял он на крыльце, с наслаждением дыша и оглядывая все вокруг. Тонкие стволы сосен вырисовывались на блеклом весеннем небе. Далекие и близкие электрические фонари покалывали глаза. Мало что было видно в зеленой темноте, окружавшей его, но как густо и сочно пахло вокруг! Откуда-то издалека доносилась музыка...
Леонид уже шел к выходу по асфальтированной аллее. У калитки он показал развернутый пропуск. Чтобы успеть на поезд в Москву, ему следовало торопиться. Но он сам не заметил, как пошел в ту сторону, откуда слышалась музыка, — там протянулся длинный ряд матовых фонарей поселкового парка культуры и отдыха. Это была самая незамысловатая танцевальная музыка, которую изливал огромный металлический рупор. Казалось бы, Леониду, который регулярно посещал концерты в консерватории и недурно играл на рояле, никак не могла нравиться эта музыка. Но было в ней то же, что в весеннем свежем воздухе и в фонарях между деревьями, которые отбрасывали на тропинку прозрачные тени ветвей.
И Леонид все убыстрял шаг. Похоже, словно незнакомый голос настойчиво звал не кого-нибудь, а именно его. Так неужели ослушаться этого голоса и пойти своим обычным путем на станцию и вернуться к себе домой, где все устоявшееся, вековечно родное и, пожалуй, надоевшее? А ему после целого дня утомительной работы, который вдруг завершился долгим разговором с самим начальником конструкторского бюро, сейчас хотелось чего-то нового, неожиданного и ни на что известное не похожего. В оглушающем музыкоподобном реве металлической трубы, доносившемся с танцевальной площадки, Леонид слышал это обещание неожиданного и таинственного. И вот деревья расступились.
На ярко освещенной площадке кружилось несколько пар. Девушки танцевали с девушками, на скамьях сидели пожилые люди, а по краю площадки стояла молодежь, парни, которым, видно, хотелось танцевать, но они стеснялись, — и то же чувство испытал Леонид.
Казалось, что громовой, чуть дребезжащий голос рупора предназначался не только для маленькой танцевальной площадки; эту музыку, наверное, можно было услышать в десяти, а то и в двадцати километpax, в заповедной глубине еще не вырубленных, уходивших на север лесов.
Леонид стоял с края площадки, разглядывая проплывавших мимо девушек. Почти все они были в легких и ярких платьях из вошедших в моду в начале пятидесятых годов «жатых» ситцев и штапельного полотна. Завитые волосы по-заграничному были зачесаны назад, но у некоторых еще не сошло с лица деревенское, сковывающее выражение застенчивости. И Леониду вспомнилось ироническое замечание сестры Лели: «Вылезли из пещер, сделали себе перманент и пошли танцевать фокстрот...»
Он следил за лицами девушек, которые все казались ему привлекательны. Потом он начал узнавать знакомых. Это были девушки из бригады зуборезных станков, с небольшого здешнего завода, который по старой памяти назывался РТЗ — Ремонтно-танковый, хотя танков он давно не ремонтировал. Кажется, совсем недавно, — нет, это было еще в начале года, — Лене приходилось часто бывать в этой бригаде. Вон и бригадир их, тоненькая, с черными кудрями, похожая на серьезного юношу, Таня Черкасова. А в паре с ней неужели Курбановская? Сейчас они мило, как лучшие подруги, улыбаются друг другу. А ведь между ними и возник тот конфликт, который Лене пришлось разбирать, как члену бюро райкома комсомола.
Леонид с удовольствием смотрел на девушек, — стоило все-таки выкраивать из своего основательно загруженного работой дня несколько часов и тащиться в здание бывшего монастыря, где располагается РТЗ!
Как разительно не походила сумрачная, с низкими потолками бывшая монастырская трапезная, в которой громоздились казавшиеся особенно огромными станки, на все то празднично яркое и свежее, что сейчас было вокруг. Да и Вика Курбановская, которую он привык видеть в синей прозодежде, с каким-то замасленным шерстяным платочком на шее, сейчас выглядела совсем по-иному, и он залюбовался тем, как легко и ладно движется ее небольшая фигурка. Но тут ему вспомнилось, что и раньше, приходя во время работы к ним в бригаду, он не раз невольно засматривался на ее легкие и спорые движения.
Проплывая мимо него в танце, Вика скользнула по нему взглядом, улыбнулась и шепнула что-то Черкасовой. Та круто повернулась к Леониду, ее белые зубы сверкнули в улыбке, она приветственно махнула рукой. Девушки, держась за руки, вышли из круга и подошли к Леониду.
— Что, мир и дружба? — спросил он, пожимая их горячие руки.
— А что нам делить? — ответила Черкасова. — Верно, Вичка?
Виктория ничего не ответила, но кивнула своей завитой рыжеватой головой, улыбнулась снизу вверх, — он был на голову выше ее, — и Леониду в этой улыбке почудилась благодарность. И казалось, еще о чем-то говорила ее едва заметная, но продолжительная улыбка.
Музыка все твердила свое... Леонид, словно поняв вдруг, о чем говорила улыбка Вики и чего у него требовала музыка, шагнул к Виктории, она положила ему руку на плечо, и музыка повела и закружила их... И сразу же стало видно, что она взрослей и как-то вся слаженней.
Леонид, хотя и был выше ее, выглядел рядом с Викой как большой мальчишка, круглоголовый и белесый. У него было белое и нежное лицо, и танцевал он, слегка приоткрыв рот. И все же они подходили друг к другу.
Ребята, до этого топтавшиеся по краям площадки, тоже начали приглашать девушек. Стало шумно и весело.
Леонид любил танцевать. Он давно уже постиг искусство бережно вести свою даму в танце, но тут — странное дело! — хотя вел он, Вика точно подсказывала ему наперед каждое движение, словно бы манила за собой и ускользала, и он боялся, что она вдруг совсем исчезнет. И это опасение подтвердилось. Взглянув на ручные часики, Виктория покачала головой и вдруг вывернулась из его рук. Махнув рукой на прощанье, она исчезла в зеленой темноте, окружавшей танцплощадку, Леонид побежал за ней, но сразу стал налетать на стволы деревьев, а она исчезла, исчезла. Раздосадованный, взволнованный пришел он на станцию, — ему и самому пора было домой, — и еле успел на один из последних поездов.
Чтобы попасть к себе в комнату, Леониду нужно было пройти мимо комнаты, где жили мать и сестра. Дверь туда была открыта, и Леня увидел лучшую подругу сестры Галю Матусенко, которая сидела на диване рядом с сестрой. Галя взглянула на Леонида, и округлое личико ее разом вспыхнуло.
— Ленечка? — из глубины комнаты тягуче проговорила сестра — казалось, ей лень шевелить губами. — Вот Галя тебя и дождалась, ведь вы, кажется, собирались сегодня играть в четыре руки? — Она говорила со странным соединением сочувствия и насмешки, и то и другое предназначалось подруге.
Блестящие карие глаза Гали мгновенно вскинулись на Леонида и тут же опустились.
— Сегодня, пожалуй, поздно, а мне еще нужно с папой поговорить, — запинаясь, ответил Леня. — Ты уж извини меня, Галочка! Давай отложим... Боюсь, что папа спать ляжет.
Галя промолчала или не успела ответить. Леонид быстро прошел по коридору и постучался в кабинет отца.
Владимир Александрович лежал на ковре, покрывавшем едва ли не весь пол комнаты. Леню не удивила эта странная поза: только на полу можно было расстелить огромные карты местности, на которых работал его отец, архитектор-градостроитель. Увидев сына, Владимир Александрович приветливо улыбнулся, с некоторым усилием поднял с пола свою массивную фигуру.
— Я помешал тебе, папа?
— Ничего срочного, Ленечка. Ну, а как ты? Что у тебя? — спрашивал он, любуясь тем неудержимым весельем, которое выражало лицо сына. «Сейчас расскажет мне о чем-то своем...» — подумал Владимир Александрович.
— У меня сегодня, папа, большая удача, — сказал Леонид. — Помнишь, я рассказывал тебе, что предложил новую конструкцию узла? Так вот, генерал наш вызвал меня к себе и одобрил. Понимаешь, папа, при современном головокружительном прогрессе средств вооружения те методы проектирования, которые нашел наш Петр Васильевич, совершенно необходимы. Разве можно в наше время проектировать по старинке, когда между созданием проекта пушки и выпуском ее проходило два-три года? Ведь при таких медленных темпах оружие устаревает еще до выхода в массовое производство и надо проектировать новое, более совершенное. Вот почему конструктору нужно с самого начала исходить из технологических задач. Петр Васильевич так и сформулировал в свое время: конструктор должен мыслить технологически. И вот он за это-то особенно и похвалил меня...
Он продолжал говорить и улыбался матери, которая в это время вошла в комнату. Нина Леонидовна была видная собой, красивая женщина с надменным, усталым лицом. Она недовольно повела своими черными красивыми бровями, не желая вникать в непонятный ей разговор. Леонид замолчал, подошел к ней и обнял, она поцеловала его в русые, сильно поредевшие волосы.
— Лысеешь, лысеешь, — неодобрительно и заботливо-нежно говорила она, гладя сына по голове
Леня развел руками и засмеялся:
— Все умственный труд, мамочка, папа ведь тоже рано облысел!
Мать села в кресло.
— Я не хочу вмешиваться в ваши с отцом умственные труды, — капризно сказала она. — Но я всю жизнь свою отдала, чтобы дома у нас был порядок, без которого работа отца была бы невозможна. Взамен же я требую только одного: минимального соблюдения правил приличия. Ты назначил Галочке прийти сегодня вечером, поиграть с ней в четыре руки. Девочка приходит в назначенное время, ждет тебя три часа, а ты мало того что опаздываешь, но не считаешь нужным извиниться...
— Мама, я извинился и все объяснил!
— Извинение само собой, еще бы ты не извинился! Но что тебе стоило сесть с ней за рояль и сыграть какую-нибудь маленькую пьеску? А то девушка убежала вся в слезах...
— Но, мамочка, я ведь устал, ты бы все-таки пожалела меня. Вот я только что рассказывал папе, у меня сегодня такой трудный, ответственный день... — говорил он, краснея, так как ему въявь представилась действительная причина его опоздания: то, как чудесно было танцевать с этой странной, непонятной и чем-то привлекательной Викой Курбановской.
— Но ведь ты сам условился с Галей! — настойчиво повторила мать.
Отец, с усилием собиравший с ковра бумаги и в порядке укладывавший их на письменном столе, с улыбкой взглядывал на сына. Видно было, что он сочувствует ему, но не считает нужным вмешиваться в разговор.
— Я ведь не знал, мама, заранее, как сегодня сложатся обстоятельства, — пробормотал Леонид.
— Я знаю одно, — твердила мать, — с девочкой из порядочной семьи нельзя так поступать.
— Ты говоришь так, как будто есть девушки из каких-то других семей, с которыми можно поступать непорядочно! — вдруг с раздражением, внезапным для него самого, крикнул Леонид. Ему въявь представилось милое Викино лицо, ее особенная, еле приметная и долгая улыбка. И замечание матери показалось ему оскорбительным по отношению к Вике. — И что ты о Галиной семье знаешь? — продолжал он с раздражением, обращаясь к матери.
— Володя, ты слышишь, что он говорит? — с негодованием спросила Нина Леонидовна, обращаясь к мужу. — Илья Афанасьевич и Анна Маркеловна — она, правда, простая женщина, но ведь Илья Афанасьевич Матусенко, он такой коммунист... У него такие заслуги перед государством...
— О его заслугах мы знаем только от него самого. А то, что он садовые скамейки к себе на дачу из Берлина привез, об этом по всему дачному поселку слава идет. И хотя у них там везде цветы, мне кажется, что у них там воняет из каждого угла! — упрямо продолжал Леонид.
— У них воняет? — с недоумением и негодованием переспросила Нина Леонидовна. — У них такая чистота и гигиена. И какие еще скамейки?