Он шагнул на дорогу, ведущую к гостинице, а Ганга побежала в другую сторону, заливаясь смехом, словно журчащий ручей, падающий в солнечный день на камни.
Встречные крестьяне невольно улыбались, глядя на девушку. Она была украшением деревни и привлекала всех не только своей красотой — веселый нрав, жизнерадостность, столь необычные среди суровых горцев, — все эти качества делали ее общей любимицей.
А тем временем в студенческом лагере началось собрание. Профессор созвал всех своих подопечных, рассадил на поляне перед гостиницей и, дождавшись, когда стихнет шум, объявил:
— Друзья мои, к несчастью, проливные дожди размыли дорогу на Ганготы. Пока ее не восстановят, проезд закрыт.
Студенты разочарованно загомонили — это означало, что им придется ни с чем возвращаться домой. Но профессор тут же приободрил исследователей:
— Мы останемся в лагере. — Перекрывая восторженные крики, профессор закончил свое краткое выступление: — Постарайтесь не терять зря времени. Изучайте нравы местных жителей, их обычаи, легенды…
Кое-кто был раздосадован неожиданной задержкой в лагере, но только не Нарендер. Молодого человека переполняла необъяснимая радость, захлестнувшая его, словно священные воды Ганга. Он все больше верил в неслучайность встречи с девушкой, спасшей ему жизнь на краю пропасти. Сама судьба благоприятствует им!
Все это не укрылось от его приятеля Вишну — флегматичного парня в огромных очках, который так сладко спал в автобусе, не разделив с Нарендером восторг по поводу горных красот.
— Слушай, что с тобой происходит? — удивился Вишну. — Ганготы словно околдовали тебя!
— Ты угадал! — рассмеялся Нарендер, повергнув приятеля в еще большее изумление — никогда он не слышал от него такого звонкого, жизнерадостного смеха.
Наступил вечер. Зеленоватое светящееся небо усыпали бесчисленные звезды, повеяло холодом.
Нарендер сидел у костра, закутавшись в шерстяное одеяло, и задумчиво смотрел на огонь. По другую сторону расположился Вишну, укутанный точно так же, как и его друг, да еще прибавивший к своему одеялу теплую шапку.
Как настоящие любители природы, они устроились не в гостинице, а в палатке. Конечно, в деревянном домике было теплее и комфортнее, но, хотя он мало напоминал городские отели, друзья решили отказаться от его услуг.
Впервые попавший в горы Нарендер строил смелые планы — жить простой, аскетичной жизнью в палатке, кипятить на костре чай, тушить в нем коренья и плоды. Вставать с первыми лучами солнца и после короткой гимнастики бежать к реке, чтобы окунуться в ее прохладные освежающие воды.
Он говорил так красноречиво, так живо описывал скромный, но здоровый быт, что увлек обычно осторожного Вишну, не склонного к авантюрам. И вот теперь несчастный дрожал у пылающего костра, с завистью посматривая на окна гостиницы, освещенные электрическим светом, который теперь казался ему недостижимым благом цивилизации.
Вишну тяжело вздохнул и попытался поудобнее устроить на коленях учебник биологии.
Услышав вздох, Нарендер вздрогнул и тоже тяжело вздохнул. Весь день он еще надеялся на встречу с красавицей Гангой. А сейчас не мог уснуть. Глядя на пляшущие языки пламени невидящими глазами, юноша вспоминал встречу у обрыва.
— Скажи, — произнес он, — ты веришь в судьбу?
— Конечно, — серьезным голосом ответил Вишну. Молодой человек любил во всем порядок и считал, что порядок существует и во всей вселенной, иначе она погибла бы в хаосе.
— До сегодняшнего дня я в судьбу не верил, — тихо сказал Нарендер, — но вот сегодня я встретил свою новую жизнь.
— «Новую жизнь»? — Вишну так удивился, что даже отложил на время свой учебник.
— Да. Она спасла меня от смерти. Значит, теперь моя жизнь принадлежит ей.
— Кому? — не понял Вишну. Он поправил очки, с интересом взглянул на взволнованное лицо друга, освещенное красноватыми отблесками.
— Той, у кого косы чернее ночной мглы. В ее улыбке свежесть цветов, в смехе — музыка, а в глазах — синева неба.
— А, — махнул рукой флегматик, — ты, очевидно, увидел какую-то местную девушку. Да, судя по описанию, ты тоже обратил внимание на присущую здешним жителям необычную голубую окраску сетчатки глаз. Эта особенность присуща тибетским народностям, живущим на северо-восточных склонах Гималаев. Как известно, — произнес он профессорским тоном, — потомки дравидийских племен, населяющих плоскогорья…
— Хватит, хватит, — прервал его лекцию Нарендер. — Послушай лучше, как поют ночные птицы, как шумит водопад.
— Да, — прислушался Вишну, — очевидно, это кто-то из отряда воробьиных.
— Пожалуй, из тебя выйдет хороший ученый, — сказал Нарендер, — если на тебя не действует красота здешних мест.
— Ну отчего же, — заметил тот, — красивый ландшафт тектонических разломов…
— Ладно, — вздохнул юноша, — давай спать.
В эту ночь не спалось не только Нарендеру. Лежа на чарпаи, Ганга смотрела в потолок комнаты, знакомый с детства до последней трещины. Через полоски жалюзи из тростника, которое разделяло комнату на две половины, проглядывал огонь, потрескивающий в очаге. Возле него сидел Тхакур — брат девушки, прикуривающий свою хукку от горящей ветки.
— Ты знаешь, Ганга, я набрал хвороста в лесу, сделал несколько вязанок и завтра отнесу их в гостиницу. Студентам, наверное, холодно с непривычки в наших горах, — он бросил ветку в огонь и подошел к столу, на котором грелся завернутый в подушку чайник со смесью зеленого чая, молока, масла и соли — обычного напитка местных жителей. Тут же стояла чашка с цзамбой — мукой из прожаренного ячменя.
Попыхивая хуккой, мужчина налил себе в чашку чая.
— Ты будешь пить? — спросил он сестру.
— Нет.
— Слушай, что с тобой такое? Не ешь, не пьешь… Уж не влюбилась ли ты? Может быть, тебя посетила богиня любви Лакшми? — усмехнулся Тхакур.
— Да, — еле слышно ответила девушка. — Я встретила Бога, и теперь он в моей душе.
Ганга закрыла глаза. Сна не было, но она хотела быстрее заснуть, чтобы пораньше проснуться и вновь увидеть того, кто завладел ее сердцем.
Ганга плохо помнила своего отца. В памяти осталось загорелое, обветренное лицо, пушистые усы, щекочущие ее шею. Отец был веселым, жизнерадостным человеком, и она унаследовала его характер. Как хорошо, светло было в их скромном жилище, когда приезжал отец!
Он работал погонщиком лошадей и проводил вьючные караваны через горные перевалы.
Вытянутой, извилистой цепочкой ползли крохотные, как муравьи, лошади. Животные сгибались под тяжестью неподъемных вьюков. «Караван смерти» — так называли погонщики перегруженных лошадей. Жадный купец хотел переправить как можно больше товара, но проводники наотрез отказывались идти с ним. Согласились лишь те, кто очень нуждался в деньгах и не боялся рисковать. В их числе оказался и отец Ранги.
Лошади шли по самой короткой дороге. Они часто оступались, иногда падали на сыпучих откосах, и тогда каменные потоки стекали вниз широкой волной.
Караван уже потерял одно животное. Тропа пролегала вдоль пропасти, а с другой стороны нависала сланцевая стена. Вьюки царапались о скалу, и, очевидно, перетерлась связывающая их веревка, потому что груз неожиданно сорвался, испуганная лошадь отпрянула от стены и покатилась в пропасть.
Погонщик успел соскочить и неминуемо разбился бы, но ему удалось ухватиться за выступ карниза, и он повис над пропастью.