− Сегодня утром вы говорили о моей мудрости. Полагаю, ее я могу брать с собой, или вы бы предпочли, чтобы я оставил свой ум дома?
− Поразмыслите, как следует: если вы будете вмешиваться в мои дела, можете убираться вместе со своим умом.
− Мне нужно не много ума, чтобы определить, где заканчиваются мои дела и начинаются ваши.
− Ваши дела еще не начались, а мои все еще остаются при мне. До свидания.
Прежде чем мистер Торнтон миновал дом миссис Баучер, Маргарет вышла из дверей. Она не заметила его, а он шел за ней следом несколько ярдов, восхищаясь ее легкой и элегантной походкой, ее стройной и грациозной фигурой. Но внезапно это простое чувство удовольствия было погублено, отравлено ревностью. Ему хотелось догнать ее, поговорить с ней, посмотреть, как она ответит ему — теперь она должна знать, что и он знает о другой ее привязанности. Ему также хотелось — но именно этого желания он и стыдился — чтобы она узнала, что он оценил ее мудрость, когда она направила к нему Хиггинса просить работу, и что он раскаивается в своем утреннем решении. Мистер Торнтон подошел к ней. Она вздрогнула.
− Позвольте мне сказать, мисс Хейл, что вы довольно преждевременно выразили свое разочарование. Я взял Хиггинса на работу.
− Я рада, — холодно ответила она.
− Он рассказал мне, что повторил вам мои слова, которые я произнес утром о… — мистер Торнтон замешкался.
Маргарет продолжила:
−…o том, чтобы женщина не вмешивалась. Вы с полным правом можете выражать свое мнение, совершенно справедливое, я не сомневаюсь. Но, — продолжила она чуть более настойчиво, — Хиггинс не сказал вам всей правды.
Слово «правда» напомнило ей о собственной неправде, и она внезапно замолчала, чувствуя себя неловко.
Мистера Торнтона поначалу озадачило ее молчание, но потом он вспомнил ложь, которую она произнесла, и все, что ей предшествовало.
− Всей правды! — повторил он. — Всю правду говорят редко. Я уже перестал надеяться на это. Мисс Хейл, вы не хотите мне объяснить? Вы должны понимать, что я думаю.
Маргарет молчала. Она раздумывала, не нарушит ли любое объяснение ее преданности Фредерику.
− Нет, — сказал он. — Я больше не буду спрашивать. Возможно, я поддаюсь искушению. Я сохраню ваш секрет. Но, позвольте мне сказать, вы подвергаете себя большому риску, поступая так неосмотрительно. Я говорю только как друг вашего отца. Если у меня и были другие намерения или надежда, то, конечно, все прошло. Меня это больше не интересует.
− Я знаю об этом, — сказала Маргарет, заставляя себя говорить безразличным, беззаботным тоном. — Я знаю, что вы обо мне думаете, но это секрет другого человека, и я не могу его открыть вам, не причинив ему вреда.
− Я не имею ни малейшего желания выведывать секреты другого джентльмена, — сказал он, начиная сердиться. — Мой собственный интерес… просто дружеский. Вы можете мне не верить, мисс Хейл, но несмотря на преследование, которым, боюсь, я угрожал вам когда-то… Все закончилось. Все прошло. Вы верите мне, мисс Хейл?
− Да, — ответила Маргарет тихо и печально.
− Тогда, в самом деле, я не вижу никакой причины для нас идти дальше вместе. Я думал, возможно, вы сможете мне все объяснить, но я вижу, нам нечего сказать друг другу. Если вы вполне убеждены, что мое глупое чувство к вам совершенно прошло, я попрощаюсь с вами, — и он ушел очень поспешно.
«Что он имеет в виду? — думала Маргарет. — Что он имел в виду, когда говорил так, будто я всегда думала, что он любит меня, хотя я знаю, что это не так. Его мать расскажет ему все эти ужасные вещи обо мне. Но я не буду любить его. Я хозяйка своему сердцу и смогу контролировать это нелепое, странное, несчастное чувство, которое искушало меня предать моего дорогого Фредерика, чтобы я могла восстановить себя в его добром мнении — добром мнении человека, который причинил мне столько боли, сказав мне, что я ничего для него не значу. Успокойся, бедное сердечко! Будь веселым и храбрым. Мы сумеем позаботиться друг о друге, если нас бросили и оставили в одиночестве».
Этим вечером Маргарет почти напугала мистера Хейла своей веселостью. Она непрерывно шутила, словно ее природное чувство юмора вдруг обострилось до чрезвычайности. И хотя в том, что она говорила, был оттенок горечи, и хотя ее воспоминания об обществе на Харли-стрит были приправлены сарказмом, отец не стал поправлять и упрекать ее, потому что был рад видеть дочь такой беззаботной. В разгаре вечера ее позвали вниз переговорить с Мэри Хиггинс, и когда она вернулась, мистеру Хейлу показалось, что он заметил следы слез на ее щеках. Но, возможно, ему показалось, потому что она принесла хорошие новости — Хиггинс получил работу на фабрике Торнтона. Как бы там ни было, Маргарет чувствовала себя подавленной и поняла, что не сможет продолжать разговор так же оживленно, как это она делала до сих пор. В последующие несколько дней ее настроение часто менялось, и мистер Хейл уже начал беспокоиться за нее, когда они получили новости, предвещавшие некоторые перемены и разнообразие. Мистер Белл прислал еще одно письмо, в котором подтвердил свое намерение навестить их. Мистер Хейл надеялся, что ожидание его старого oксфордского друга придаст мыслям Маргарет новый приятный поворот, так же, как и ему самому. Маргарет пыталась проявлять интерес к тому, что радовало отца, но она была слишком слаба, чтобы заботиться о каком-то мистере Белле, будь он хоть двадцать раз крестным Фередерика. Ее больше воодушевило письмо от Эдит, полное соболезнований, изобилующее подробностями о ней самой, ее муже и сыне. И в конце письма говорилось, что хотя мягкий климат Корфу как нельзя лучше подходит для ребенка, миссис Шоу постоянно твердит о возвращении в Англию. Эдит считала, что, возможно, капитан Леннокс вскоре сменит место службы, и они будут жить, как прежде, в старом доме на Харли-стрит, который покажется им пустым и унылым без Маргарет. Маргарет тосковала по этому старому дому и безмятежному спокойствию той старой, упорядоченной, монотонной жизни. В те времена такая жизнь казалась ей утомительной. Но с тех пор, как судьба уготовила ей столько ударов, она почувствовала себя измученной, борясь с самой собой. Теперь Маргарет надеялась, что однообразная жизнь даст ей возможность отдохнуть и восстановить силы. Поэтому она начала задумываться о длительном визите к Ленноксам по их возвращении в Англию. В настоящее время ей казалось, будто вся ее жизнь так или иначе связана с мистером Торнтоном — она не могла забыть его, несмотря на все свои попытки. Если она ходила к Хиггинсам, то и там она слышала о нем. Мистер Хейл снова возобновил их совместные чтения и бесконечно цитировал его суждения. Даже визит мистера Белла заставил ее вспомнить о том, что мистер Торнтон был его подрядчиком. Мистер Белл писал, что ему, должно быть, придется провести много времени с мистером Торнтоном, согласовывая новые условия аренды.
«Я не ошибся в том, что отступил;
Ведь то, что не имел, нельзя забрать.
Отныне. Горькой правды не тая,
Своим несчастьем я вознагражден.
А тот, другой, должно быть, рад,
В награду получив любовь, которой я лишен.»
Томас Уайетт
Маргарет не ждала, что визит мистера Белла доставит ей удовольствие. Она лишь надеялась, что он обрадует ее отца, но когда приехал мистер Белл, они с Маргарет сразу же стали добрыми друзьями. Он признался ей, что в том, что она пришлась ему по сердцу, не было ее заслуги. Она обладала наследственным даром, благодаря которому и завоевала его уважение. Маргарет в ответ сказала, что ему нельзя отказать в бодрости и молодости, несмотря на то, что он носил профессорскую шапочку и мантию.
− У вас молодое сердце ― вот что я имею в виду. Боюсь, однако, я должна признать, что считаю ваши суждения самыми банальными и старомодными из всех, что я слышала за последнее время.
− Слушая вашу дочь, Хейл, можно сказать, что жизнь в Милтоне совсем ее испортила. Она — демократка, красная республиканка, член Мирного общества, социалистка…
− Папа, это из-за того, что я поддерживаю прогресс в торговле. Мистер Белл предпочел бы обменивать шкуры животных на желуди.
− Нет, нет. Я бы копался в земле и выращивал картофель. И я бы стриг шерсть животных и ткал бы из нее полотно. Не преувеличивайте, юная леди. Но я устал от этой суеты. Все стремятся опередить друг друга в погоне за богатством.
− Но не каждый может сидеть в уютных комнатах колледжа, позволяя своему богатству расти, и не прикладывать никаких усилий. Без сомнения, многие здесь были бы рады, если бы их богатство росло, как ваше, а они бы не беспокоились о нем, — сказал мистер Хейл.
− Я не думаю, что они были бы рады. Им нравится эта суета и борьба. А что до того, чтобы сидеть спокойно и учиться у прошлого или создавать будущее, добросовестно придумывая пророчества…Что ж! Уф! Я не верю, что в Милтоне найдется хоть один человек, который умеет сидеть спокойно. А это — великое искусство.
− А жители Милтона, я полагаю, думают, что оксфордцы не умеют двигаться. Было бы неплохо, если бы они немного пообщались.
− Это пошло бы на пользу жителям Милтона. Им идет на пользу многое из того, что не доставляет удовольствия другим.
− А разве вы не считаете себя жителем Милтона? — спросила Маргарет. — Я думала, вы гордитесь своим городом.
− Признаюсь, что не вижу, чем можно гордиться. Если вы приедете в Оксфорд, Маргарет, я покажу вам места, которыми можно гордиться.
− Вот! — сказал мистер Хейл. — Мистер Торнтон придет к нам сегодня на чай, а уж он гордится Милтоном так же, как вы — Оксфордом. Вы оба должны постараться отнестись друг к другу более терпимо.
− Я не хочу быть более терпимым, благодарю вас, — ответил мистер Белл.
− Мистер Торнтон придет к нам на чай, папа? — тихо спросила Маргарет.
− Либо к чаю, либо чуть позже. Он не уточнил. Он попросил нас не ждать его.
Мистер Торнтон решил, что не будет спрашивать у матери, удалось ли ей поговорить с Маргарет. Он был бы вполне удовлетворен, просто зная, что этот разговор состоялся. Рассказ матери о том, как все прошло, только рассердил и огорчил бы его, хотя он все время осознавал, как выглядит случившееся с точки зрения миссис Торнтон. Он старался не упоминать имя Маргарет. Обвиняя, ревнуя, отрекаясь от нее, мистер Торнтон мучительно любил ее против своей воли. Он видел ее во сне. Ему снилось, как она, танцуя, подошла к нему с распростертыми объятиями и с той легкостью и веселостью, из-за которых он возненавидел ее, несмотря на то, что был очарован ею. Но образ Маргарет, утративший самую суть ― ее самобытный характер, как будто какой-то злой дух вселился в ее обличье, так глубоко поразил его воображение, что когда он проснулся, он едва ли мог отличить Уну от Дуэссы, и антипатия, которую он испытывал к последней, казалось, скрыла и обезобразила первую. И все же мистер Торнтон был слишком горд, чтобы признаться в своей слабости, избегая встреч с Маргарет. Он не станет намеренно искать возможности оказаться в ее обществе и не будет уклоняться от встреч с нею. Чтобы убедить себя в силе своего самообладания, в этот день он затягивал все дела. Он заставлял себя совершать каждый шаг медленно и обдуманно. И когда он пришел к Хейлам, время перевалило за восемь. В кабинете он обсудил несколько деловых вопросов с мистером Беллом. Мистер Белл, сидя у огня, продолжал разглагольствовать, хотя все дела были решены, и они уже давно могли бы подняться наверх. Но мистер Торнтон ни словом не обмолвился о том, что им пора перейти в другую комнату. Он сердился и считал мистера Белла самым скучным собеседником. Мистер Белл, в свою очередь, втайне вернул ему комплимент, решив, что не встречал более грубого и неучтивого человека, чем мистер Торнтон, утратившего и разум, и манеры. Услышав легкий шум в комнате наверху, они наконец поднялись туда. Войдя, они увидели, что Маргарет, держа перед собой раскрытое письмо, страстно пересказывает его содержание отцу. Когда вошли джентльмены, она немедленно отложила листок в сторону. Но обостренный слух мистера Торнтона уловил несколько слов, которые мистер Хейл сказал мистеру Беллу.