— Девятнадцать, Гортензия и Малышка. А-га.
— Хорошо. Черт побери, дорогой, мне жаль, что приходится заставлять тебя думать сразу о стольких вещах! Теперь только между нами. Прежде всего, ты никогда, никогда не должен говорить Людоеду о Джанки. Мы найдем здесь для него место и я не хочу, чтобы ты когда-либо разговаривал с ним, только со мной. Обещаешь?
Горти кивнул с широко раскрытыми глазами:
— А-га.
— Хорошо. И еще одна вещь, такая-же важная. Людоед вылечит твою руку. Не волнуйся, он хороший доктор. Но я хочу, чтобы ты передал мне каждый кусочек старого бинта, каждый кусочек ваты, который он использует так, чтобы он не видел. Я хочу, чтобы ни одной капли твоей крови не осталось в его трейлере, понимаешь? Ни капли. Я собираюсь предложить ему убрать потом — он будет рад; он терпеть не может это делать — а ты поможешь мне насколько сможешь. Хорошо?
Горти пообещал. Тут как раз постучали Банни и Гавана. Горти вышел первым, держа руку за спиной, и они назвали его Зиной, а затем танцуя вышла Зина, смеясь, когда они таращили глаза на Горти. Гавана уронил свою сигару и сказал:
— Ну-ну.
— Зи, он красивый! — воскликнула Банни.
Зина подняла крошечный указательный палец.
— Она красивая, и не забывайте об этом.
— Я чувствую себя очень странно, — сказал Горти, поправляя свою юбку.
— А где, скажи, ты взяла эти волосы?
— Две накладные косы. Нравятся?
— А платье?
— Я его купила и ни разу не одевала, — сказала Зина. — Оно мне тесно в груди… Пошли, ребята. Идемте разбудим Людоеда.
Они пошли между вагончиками.
— Иди более мелкими шагами, — сказала Зина. — Так лучше. Ты все помнишь?
— Да, конечно.
— Это хорошо — хорошая девочка, Малышка. А если он задаст тебе вопрос, а ты не будешь знать, что ответить, просто улыбайся. Или плачь. Я буду рядом с тобой.
Длинный серебряный трейлер был припаркован возле тента с ярким изображением человека в цилиндре. У него были длинные острые усы и из его глаз вылетали зигзаги молний. Ниже пылающими буквами было написано:
О ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ?
МЕФИСТОФЕЛЬ ЗНАЕТ
— Его зовут не Мефистофель, — сказала Банни. — Его зовут Монетр. Он был врачом, до того, как стал работать в карнавале. Все называют его Людоед. Он не возражает.
Гавана постучал в дверь.
— Эй, Людоед! Ты что, собираешься спать до вечера?
— Ты уволен, — прорычал голос из серебряного трейлера.
— Ладно, — сказал Гавана спокойно. — Выходи и посмотри, что у нас есть.
— Если только вы не собираетесь включить это в ведомость на получение зарплаты, — сказал сонный голос. Внутри послышалось какое-то движение. Банни подтолкнула Горти поближе к двери и махнула Зине, чтобы та спряталась. Зина прислонилась к стене трейлера.
Дверь открылась. Человек, который стоял там был высоким, бледным с впавшими щеками и длинной синеватой челюстью. В раннем утреннем свете его глаза казались просто черными впадинами на лице, глубиной в дюйм.
— Ну что?
Банни показала на Горти.
— Людоед, кто это?
— Кто это? — Он всмотрелся. — Зина, конечно. Доброе утро, Зина, сказал он, его голос вдруг стал вежливым.
— Доброе утро, — засмеялась Зина и танцуя вышла из-за двери.
Людоед переводил взгляд с Зины на Горти и обратно.
— О, мой худеющий счет в банке, — сказал он. — Выступление сестер. И если я не возьму ее, ты уволишься. И Банни с Гаваной тоже уволятся.
— Ты телепат, — сказал Гавана, подталкивая локтем Горти.
— Как тебя зовут, сестричка?
— Папа назвал меня Гортензией, — продекламировал Горти, — но все называют меня Малышкой.
— Я их не виню, — сказал Людоед добрым голосом. — Я тебе скажу, что я собираюсь сделать, Малышка. Я собираюсь назвать это блефом. Убирайтесь отсюда, и если всем остальным это не нравится, вы можете отправляться вместе с ней. Если я не увижу никого из вас на центральной аллее в одиннадцать часов сегодня утром, я буду знать, что вы решили.
Он закрыл дверь бесшумно и решительно.
— О — ну вот! — сказал Горти.
— Все в порядке, — заулыбался Гавана. — Он говорил это не серьезно. Он увольняет всех почти каждый день. Когда он действительно имеет это в виду, он платит деньги. Иди позови его, Зин.
Зина постучала костяшками пальцев по алюминиевой двери.