Гринголл сделал еще один глоток.
— Ты, видимо, раньше меня заподозрил, что Патриция Аллардайс приложила здесь свою руку, усовершенствовав сцену преступления по своему вкусу.
Кэллаген улыбнулся, подумав о Патриции с необычной теплотой. Что за девушка! Настоящее чудо. Вслух он произнес:
— Теперь многое проясняется, а как вы догадались об этом?
— Если бы я не был занят другими проблемами, я давно бы подумал о такой возможности. Видишь ли, по вполне понятным причинам я обязан был заняться изучением всех членов семьи, но я упустил это милое дитя из виду, не подумав, что Патриция обожает всевозможные театральные эффекты, и у нее развилась мания переносить сценические трюки в повседневную жизнь. То, что случилось, — вполне в ее стиле. Глупость, конечно, но что с нее взять?
Кэллаген укоризненно покачал головой.
— Значит, она призналась? — спросил он.
— Призналась, — проворчал Гринголл. — Между нами говоря, она сама до смерти напугана неожиданными последствиями своего поступка. А выяснилось все вот как. Сегодня днем я отправился в «Темную рощу» и имел продолжительный разговор с мисс Ваймеринг. Я попросил ее во всех подробностях припомнить события того дня. Как я и предполагал, она была потрясена случившимся и в считанные минуты поспешила покинуть место трагедии. О том, чтобы прикоснуться к трупу не могло быть и речи. Все, что она сумела припомнить, это чувство страха, охватившее ее при виде тела полковника, распростертого на полу. Кстати, она не сомневалась в его самоубийстве.
— Разумеется, — сказал Кэллаген. — Смерть полковника была для нее тяжелым ударом, а при мысли, что кто-то из близких приложил к этому руку, бедняга сошла бы с ума.
Гринголл допил виски, аккуратно поставил стакан на стол, взял трубку и принялся набивать ее.
— Я намекнул ей, — продолжал он, — что кто-то, по-видимому, попытался изменить сцену преступления и, возможно, имел серьезные основания для этого. Я добавил, что после Саллинса к телу подходили только вы двое, причем в разнос время. Следовательно, кто-то из вас лгал мне. Извини меня за ошибку, но согласись, что основания для подозрений были немалые. Не секрет, что тебе и прежде случалось баловаться с уликами только потому, что они по какой-то причине не укладывались в твою схему. Однако мисс Ваймеринг решительно отвергла подобную возможность, заявив, что не понимает, какую цель ты мог бы преследовать подобными действиями. Я возразил, что факт остается фактом: кто-то по-своему усмотрению изменил сцену трагедии. И если она отрицает свою вину, то подозрения падают на тебя…
— Логично, — пробормотал Кэллаген. — Что же произошло потом?
Гринголл рассмеялся.
— Дверь неожиданно открылась, — сказал он, — и на пороге вся в слезах появилась Патриция Аллардайс, бледная, как полотно. Жуткая пародия на Теда Бара в каком-то старом фильме. По-видимому, она с самого начала подслушала наш разговор и, естественно, перепугалась не на шутку. Она мямлила и заикалась, но под конец призналась, что убрала платок, лежавший у тела полковника, потому что это был ее собственный платок с инициалами, который она одолжила полковнику примерно неделю назад, когда старику потребовалось протереть очки. Потом она вспомнила, что много раз держала в руках и пистолет, когда отчим демонстрировал его членам семьи. Она, видите ли, опасалась, что на рукоятке могли сохраниться отпечатки ее пальцев. Маленькой идиотке было невдомек, что к этому времени все прежние отпечатки были перекрыты более поздними. Короче, она решила, что ее могут заподозрить в убийстве, и прибежала в беседку. Она вытерла пистолет и забрала носовой платок. Ясное дело, она была слишком напугана, чтобы распространяться о своем подвиге, но, услышав о моих подозрениях, пришла в еще больший ужас и решила, что лишь чистосердечное признание сможет облегчить ее участь.
Я прочел ей небольшую лекцию на этот счет, но решил оставить ее поступок без последствий. В итоге моя задача еще более осложнилась.
— Ясно, — задумчиво сказал Кэллаген. — Фактически, вы вернулись к исходной точке.
Гринголл уныло кивнул.
— К сожалению, ты прав, хотя, может быть, еще не все потеряно, если ты захочешь помочь мне. Ответь, почему ты сказал Мэнстону из полиции Брайтона, что работаешь на меня, когда наводил у него справки о Корине Аллардайс?
— Надеялся, что это поможет мне побыстрее получить нужную информацию, — ответил Кэллаген. — Мои надежды оправдались: я узнал, что Аллардайс вышла замуж за человека по фамилии Донелли, ныне владельца «Марден-клаба» неподалеку от Роттингена.
Произошло это достаточно давно. Донелли тот самый человек, который послал анонимное письмо полковнику, а затем и его копию на ваше имя.
— Что ж, я не против, когда мое имя используется для добрых дел. Но знай, трудолюбивая пчелка, что я раньше тебя установил факт замужества Корины Аллардайс, так как Мэнстон уже рассказал мне об этом, когда я сам наводил справки о семействе. Вот почему он был так поражен, когда появился ты и начал задавать вопросы по поводу Корины, якобы по моему поручению. Мэнстон заподозрил неладное и позвонил мне сразу же после твоего отъезда. А теперь скажи, как тебе удалось установить автора письма?
— Машинка, на которой оно было напечатано, обнаружена в конторе Донелли. Мы сравнили шрифт с образцом, полученным от секретарши Донелли. Интересно, что Корина с самого начала подозревала своего мужа и попросила меня проверить ее предположение.
— Следовательно, вы работали и на Корину Аллардайс? — не без иронии спросил Гринголл. — Похоже, тебе пришлось побегать, Слим.
Кэллаген усмехнулся.
— Да уж, — признался он. — Кстати, даже если бы я не работал на нее, мне бы пришлось проверить машинку Донелли по собственной инициативе. Честно говоря, я недооценивал Корину. Донелли — достаточно мерзкий тип, но на ней негде пробы ставить…
— Ты недалек от истины, — сказал Гринголл. — Подозреваю, что это она перерезала телефонный провод накануне убийства полковника.
— Она сама призналась мне в этом, — усмехнулся Кэллаген.
— Как ты думаешь, зачем она это сделала? — поинтересовался Гринголл.
Кэллаген пожал плечами.
— Корина объяснила это тем, что подслушала разговор полковника с Николлзом и решила предотвратить появление частного детектива в «Темной роще» или, по крайней мере, оттянуть его прибытие до тех пор, пока она не узнает все о письме, полученном Стенхарстом.
— Ее интересовало содержание письма?
— Совершенно верно. Во всяком случае, такова ее версия.
— Ты не поверил ей? — поинтересовался Гринголл.
— Ни единому слову.
— Но почему? Ее объяснение звучало достаточно правдоподобно.
— Чушь, — сказал Кэллаген. — Впрочем, судите сами. Допустим, она подслушивает разговор полковника и узнает о существовании какого-то письма и о том, что Стенхарст намеревается поздно вечером предпринять новую попытку связаться с частным детективом. На что, собственно, может рассчитывать Корина, перерезав провод? Если полковник действительно очень хочет поговорить со мной, не так уж трудно найти другой телефон. Для этого нужно лишь выйти за ворота усадьбы, что Стенхарст и сделал: второй раз он попытался связаться со мной из телефонной будки рядом с дорогой.
— Твои слова не вызывают у меня возражений, но ты забыл о письме. Возможно, Корина рассуждала так: старик ночью не решится выходить из дома, значит я получу отсрочку, чтобы придумать какой-нибудь выход. Если же он все-таки отправится звонить, она надеялась воспользоваться его отсутствием, чтобы узнать содержание письма.
— Чушь, — повторил Кэллаген. — При всех своих странностях полковник был далеко не глуп. Как можно было надеяться, что полковник оставит письмо, содержащее информацию, способную изменить жизнь семьи, в таком месте, где всякий сможет его найти? Корина вряд ли рассчитывала на такую удачу.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Гринголл, — но у Корины могли быть в запасе и другие способы ознакомиться с содержанием письма. Невозможно в точности проследить за ходом ее мыслей.
— Хорошо, — сказал Кэллаген. — Допустим, существовал какой-то гениальный способ. В конце концов это ничего не меняет. Вернемся к перерезанным телефонным проводам. Зачем Корина так настойчиво утверждает, что их перерезала именно она? Да затем, что по каким-то соображениям ее устраивает, чтобы мы думали так, а не иначе.
— Но провода действительно были перерезаны, — возразил Гринголл.
— Разумеется, — согласился Кэллаген. — Но возникает вопрос: кто был больше всего заинтересован в этом?
— Для частного детектива мозги у тебя работают совсем неплохо, Слим, — заметил Гринголл.
— Мозгами шевелят иногда и полицейские, — заметил Кэллаген. — Просто иногда частный детектив находится в лучшем положении, чем они. Он располагает возможностями, которые недоступны простому полицейскому. Для него не существует официальных правил ведения расследования. Он может льстить, подкупать, угрожать. Словом — делать все, что не нарушает границы дозволенного, ибо в этом случае сам рискует оказаться в когтях закона.