— Да! — секретарша подняла глазки на Ромашова. — Проходите, пожалуйста. Федор Иванович ждет вас.
Ромашов шагнул в распахнутые дверки шкафа.
Парторг был в кабинете не один. Здесь же сидел и Кузьмин.
— Ну, как? — весело спросил он. — Уже все порядки навел?
— Еще полчаса — и идеальный бы порядок был… — усмехнулся Ромашов.
— Вот как? — парторг удивленно поднял бровь. — Что же ты хочешь за полчаса совершить? Научи, сделай одолжение…
— Заявление можно за полчаса написать… — хмуро ответил Ромашов. — По собственному желанию. Статья тридцать первая КЗоТ РСФСР.
Усмешка погасла на лице парторга.
— Уже все статьи по номерам помнишь?
— Хоть это успел изучить. — Ромашов повернулся к Кузьмину. — Игорь Сергеевич, вы же знаете, что я не люблю разговоры вокруг да около. Говорите прямо. А то как-то неловко становится. Не за себя. За вас.
— С тобой хоть прямо, хоть вкось говори, все равно ты по-своему сделаешь… — вздохнул Кузьмин. — Ты всего несколько дней на складах, а жалоб оттуда на тебя больше, чем за все годы на сборке, поступило.
— Окраина… — сказал Ромашов. — Склады — это заводская окраина. И народ там тоже подобрался такой — окраинный. В основном жители деревень. Маятниковые мигранты… Здесь, на складах, своя специфика.
— Спе-ци-фи-ка… — передразнил его Кузьмин. — Ты сам и есть — главная специфика.
— Может быть… — Ромашов встал и подошел к окну. Солнце уже склонилось к заводской стене, и воздух словно бы сгущался в заводских переулках. Наступало то самое время, когда засыпают в неподвижном металле цеха и сны их разбредаются в сумерках по всему заводу. Впрочем, что сны? И наяву на этой заводской, покрытой асфальтом земле люди превращаются, как в самом страшном сне, в Медведей, Гвоздеглотов, Термометров… И кто же знает, если разобраться, где граница между днем и сумерками?
— У меня такое ощущение… — глядя в окно, сказал Ромашов, — такое ощущение, что времени осталось совсем мало. А мы ничего не видим, ничего не замечаем. Или просто стараемся не замечать. Закрываем глаза, чтобы ничего не видеть.
— Отчего же? — спокойно возразил парторг. — Только другой вопрос: а что делать? Идти и кричать? Ломать все? Но ведь это тоже не выход. Надо перестраивать и перестраиваться.
— Я и предлагаю перестраиваться… Вы уже познакомились, Игорь Сергеевич, с моей запиской?
— Да.
— И что скажете?
— Я ее передал директору. Пускай он познакомится.
— Директор? Он что же, во сне будет читать записку? У нас же директор спит все время.
— Не всегда… — голос Кузьмина прозвучал спокойно. — Когда нужно, он всегда просыпается.
— Я устал… — пожаловался Ромашов. — Устал ждать, когда наконец наступит это «когда нужно». Я думал сегодня с вами по-человечески поговорить…
— По-человечески мы дома поговорить можем… — усмехнулся Кузьмин. — А здесь — завод. Здесь мы, дорогой мой, не только человеки, но и инженеры. И если по-человечески я тебе сочувствую, то, как руководитель производства, согласиться с твоим предложением не могу. Ты просишь разрешить тебе сократить вдвое ненужные должности, а сэкономленный заработный фонд перераспределить между оставшимися. Ты думаешь, что никто раньше не предлагал такого, что это ты придумал?
— Ничего я не думаю… — пробормотал Ромашов.
— Предлагали, — перебил его Кузьмин. — Пробовали. Только ничего не получилось из этого.
— Я же сосчитал…
— Ты не то считал! Все эти твои прикидки со сквозными бригадами, с совмещением должностей, может быть, и будут осуществлены, и будут действовать, но только в этом году. А на следующий, когда срежут фонд зарплаты и когда все твои грузчики-кладовщики будут получать как самые обыкновенные кладовщики, все твои расчеты полетят к черту.
— Может, и не срежут…
— Срежут! — Кузьмин раздраженно хлопнул ладонью по столу. — Новатор хренов. Подведут заработки к нормативу, и все твои грузчики-кладовщики немедленно разбегутся. И тогда остановится завод. Вот первое следствие твоего эксперимента, которое я вижу. Я тебе и на конвейере не давал развернуться, и здесь поддерживать не буду.
— Спасибо и на этом… — криво усмехнулся Ромашов. — Ну а что же тогда делать?
— Дело делать! Для того тебя и назначили начальником. И думать, конечно. Но ду-мать, а не прожектировать. И еще. Делай какие хочешь перестановки в цеху, но тоже — думай.
— Постараюсь… — ответил Ромашов. — Сейчас приду в цех и сразу начну. Думать.
— Не остри… — Кузьмин нахмурился. — Подожди немного. Тебе еще предстоит разговор с директором. А до тебя с ним много народу о тебе говорить будет.
— Меня, я так понимаю, директор вызовет сразу, как только проснется?
— Когда это будет нужно… — поправил его Кузьмин, не улыбаясь. — Я тебе уже сказал, что он всегда просыпается, когда нужно.
Те, кого Ромашов называл маятниковыми мигрантами, были заводские рабочие, живущие в деревнях. Пытаясь решить проблему кадров, директор завода договорился с управлением железной дороги, и невдалеке от Дражненской проходной открыли платформу пригородных электричек. С кадрами на заводе сразу стало полегче. Многие деревенские устраивались грузчиками. Здесь и специальности не требовалось, да и работали в бригадах по двенадцать часов и после дневной смены отдыхали сутки, а после ночной — двое суток.
С годами образовался своеобразный профсоюз с главной конторой у Дражненского гастронома и отделениями у всех пивных ларьков на ближайших от города станциях. Почти все члены профсоюза знали друг друга, и если кого-нибудь выгоняли за пьянку или прогул, профсоюз не забывал человека в беде. Проходила неделя-другая — и снова видели изгнанного собрата, только теперь уже на другом заводе.
Профсоюз грузчиков пополнялся и за счет центробежных процессов, происходящих на самом заводе. Многие общежитские, постранствовав по заводу, перемещались постепенно сюда, на окраину…
Центробежные силы выбрасывали к заводской стене и людей, и не прижившееся в основных цехах железо. Разборчиво выбирал завод нужное для себя оборудование, а ненужное, куда бы ни завезли его, сбрасывал назад к заводской стене, возле которой и сидели сейчас пригревшиеся на солнце хлопцы.
«Как уж только его не перекидывали! — думал Сват, разглядывая груду металлолома. — И тарой это было, и вместо груза приспосабливали, а все равно лежит теперь у стены как полный хлам, пока на свалку не свезут… И люди, похоже, так… А которые грузчики, так те особенно. И там человек поробит, и этам, а незаметно все ближе сюда, на заводскую окраину, перемешивается. Да… Здесь и доржавливает…»
Сват вздохнул, прислушиваясь к разговору сбытовского грузчика Антона. Присев на корточки, с усмешкой разглядывал он хлопцев.
— Значит, ро́бите все? — спросил Антон. — За себя, как говорится, и за того начальника? Ну-ну! На дураках и земля держится.
И подмигнул Термометру, который как-то особенно сочувственно слушал его.