- Потому что посредничество между людьми в их отношениях к богу - мой долг. А отношение человека к богу нужно только для того, чтобы он чувствовал себя человеком в полном смысле слова. Поэтому я не отделяю отношение человека к богу от отношения человека к другому человеку. В принципе это одно и то же отношение - отношение единства. Поэтому всякое посредничество между людьми в принципе является для меня естественным. Единственное условие, которое я для себя при этом ставлю, чтобы это посредничество вело к добру и осуществлялось добрыми средствами.
- Даже если оно будет злом для нашего государства?
- Вы вынуждаете меня давать общие оценки. Вы прекрасно понимаете, что, если государство строится на насилии, я, как духовное лицо, не могу одобрять его в принципе. Конечно, я хотел бы, чтобы люди жили иначе, чем они живут. Но если бы я знал, как этого добиться! В принципе я хотел бы, чтобы те люди, которые сейчас составляют национал-социалистское государство, остались живы и все составляли бы какое-то иное единство. Мне не хотелось бы никого убивать.
- По-моему, предательство страшно, но еще страшнее равнодушие и пассивное наблюдение за тем, как происходит и предательство и убийство.
- В таком случае, может быть только одно участие в этом - прекращение убийства.
- Сие от вас не зависит.
- Не зависит. А что вы называете предательством?
- Предательство - это пассивность.
- Нет, пассивность - это еще не предательство.
- Это страшнее предательства…»
Айсман почувствовал, как здание стало сотрясаться. «Наверное, бомбят совсем рядом, - подумал он. - Или кидают очень большие бомбы… Странный разговор…»
Он позвонил дежурному. Тот вошел - иссиня-бледный, потный. Айсман спросил:
- Это была официальная запись или контрольная?
Дежурный тихо ответил:
- Сейчас, я должен уточнить.
- Бомбят близко?
- У нас выбило стекла…
- А в убежище вам уйти нельзя?
- Нет, - ответил дежурный. - Это запрещено.
Айсман хотел было продолжать прослушивание, но вернувшийся дежурный сообщил ему, что Штирлиц запись не вел; это осуществлялось по указанию контрразведки - в целях контрольной проверки сотрудников центрального аппарата.
Шелленберг сказал:
- Это были тонные бомбы, не меньше.
- Видимо, - согласился Штирлиц. Он сейчас испытывал острое желание выйти из кабинета и немедленно сжечь ту бумагу, которая лежала у него в папке - рапорт Гиммлеру о переговорах «изменников СД» с Западом. «Эта хитрость Шелленберга, - думал Штирлиц, - не так проста, как кажется. Пастор, видимо, интересовал его с самого начала. Как фигура прикрытия в будущем. То, что пастор понадобился именно сейчас, - симптоматично. И без ведома Гиммлера он бы на это не пошел!» Но Штирлиц понимал, что он должен не спеша, пошучивая, обговаривать с Шелленбергом все детали предстоящей операции, никак не высказывая волнения.
- По-моему, улетают, - сказал Шелленберг, прислушиваясь. - Или нет?
- Улетают, чтобы взять новый запас бомб…
- Нет, эти сейчас будут развлекаться на базах. У них хватает самолетов, чтобы бомбить нас беспрерывно… Так, значит, вы считаете, что пастор, если мы возьмем его сестру с детьми как заложницу, обязательно вернется?
- Обязательно…
- И будет по возвращении молчать на допросе у Мюллера о том, что именно вы просили его поехать туда в поиске контактов?
- Не убежден. Смотря кто его будет допрашивать.
- Лучше, чтобы у вас остались магнитофонные ленты с его беседами, а он… так сказать, сыграл в ящик при бомбежке?
- Подумаю.
- Долго хотите думать?
- Я бы просил разрешить повертеть эту идею как следует.
- Сколько времени вы собираетесь «вертеть идею»?
- Постараюсь к вечеру кое-что предложить.
- Хорошо, - сказал Шелленберг. - Улетели все-таки… Хотите кофе?
- Очень хочу, но только когда кончу дело.
- Хорошо. Я рад, что вы так точно все поняли, Штирлиц. Это будет хороший урок Мюллеру. Он стал хамить. Даже рейхсфюреру. Мы сделаем его работу и утрем ему нос. Мы очень поможем рейхсфюреру.
- А рейхсфюрер не знает об этом?
- Нет… Скажем так - нет. Ясно? А вообще мне очень приятно работать с вами.
- Мне тоже.
Шелленберг проводил штандартенфюрера до двери и, пожав ему руку, сказал:
- Если все будет хорошо, сможете поехать дней на пять в горы: там сейчас прекрасный отдых - снег голубой, загар коричневый… Боже, прелесть какая, а? Как же много мы забыли с вами во время войны!
- Прежде всего, мы забыли самих себя, - ответил Штирлиц, - как пальто в гардеробе после крепкой попойки на пасху.