— Чем отличается моя позиция от вашей, уважаемый Брион, — тут Левер чуточку привстал из кресла и отвесил издевательский поклон, — так это тем, что и пророки, и мессии, на мой взгляд, к созданию мифологем Истории причастны очень опосредованно. Роль их личностей, пока они живут, практически равна нулю. Все начинается потом…
— Пока не вижу разницы, — сказал я раздраженно.
— А ты вдумайся! По-твоему, есть некие условные фигуры, мало значащие сами по себе, которые вещают здесь, сейчас, смущая тихих обывателей какою-то особенной крамолой, но в действительности произносят не свои слова и поступают не по зову собственного сердца, а лишь следуют секретным указаниям могущественных личностей или сообществ, остающихся в тени. Своеобразный тайный заговор, извечная попытка управлять людьми и государствами как бы неявно, исподволь, чтоб в случае внезапной неудачи невозможно было пальцем указать на настоящего виновника. По-твоему, мессии и пророки — лишь удобное орудие в борьбе за власть. И сами по себе они — фигуры подставные, ролевые, ежели угодно. Ведь за страждущими и блаженненькими, пламенно взывающими к массам, эти массы двинутся с гораздо большим воодушевлением, чем за обычными, ничем не примечтельными, но весьма толковыми людьми, которые конечно же преследуют свои, сугубо прагматические интересы. Интересы стада пастырем в расчеты не берутся, если только вдруг не совпадают — по нечаянности, в некий промежуток времени — с тем целеполаганием, каким в своих поступках руководствуется пастырь.
— Ну и что? — спросил я, все еще не понимая, куда клонит Левер.
— А вот то! — провозгласил он с торжеством. — И в этом наше расхождение. Весьма принципиальное, имей в виду. Ты хочешь убедить меня: пророков и мессий их современники прекрасно знают, не догадываясь, впрочем, что они собою представляют. Видят только маску. Оттого и следуют за ними, оттого и помнят много лет спустя. Ну, разве некоторые факты, чересчур уж однозначные и, так сказать, сиюминутные, любовно облекают в более красивые и более условные одежды мифа…
— Да, — после краткой паузы признал я, — что-то вроде этого. Но разница, похоже…
— Самая принципиальная! — восторженно заверил Левер. — Потому что я считаю: ни пророков, ни мессий, известных людям, не было совсем.
— Ах вот как…
— Безусловно, были некие учителя, творцы неканонических систем. Но что особо важно: никаких чужих идей они не выражали! Не служили ширмой для кого-то там —реального, но тайного властителя умов. И все поступки совершали сами — на свой страх и риск. Хотя… и не такой уж риск. Ведь современники их, в сущности, не знали: слишком одиозными, несвоевременными были эти самые учителя… Конечно, у них был какой-то узкий круг друзей и почитателей, возможно, даже преданных учеников. Я думаю, это естественно. А вот насчет того, чтобы пророки изменяли ход Истории, своим примером непосредственно влияя на события и на сознание людское… Не было такого, не могло быть!
— Но случалось же! — парировал я.
— В течение их жизни — никогда. А если и происходило, то гораздо позже, когда в мир иной переселялись и учителя, и те их современники, которые могли бы загореться новыми идеями. Пружины запускали не учителя, отнюдь. На этом поприще вовсю трудились верные ученики, позднее — толкователи учеников, потом — различные адепты. Ты учти: разумное учение — не дело рук учителя, а плод усилий множества учеников. Они все оформляют, придают учению понятный, надлежащий вид и расставляют в нем необходимые акценты, о которых сам учитель вряд ли и догадывался. И пророк становится фигурой лишь потом, когда его канонизируют другие — те, кто как-либо сумел обосновать все тезисы его учения, кто эти тезисы представилв качестве учения. А до того пророка нет, верней, он существует, но не как пророк еще — как рядовой смутьян, зачинщик беспорядков. Это — в лучшем случае. А может жизнь прожить и вовсе незаметно, никого не задевая…
— Старый тезис: свита сотворяет короля! — заметил я пренебрежительно.
— И тем не менее, — упрямо отозвался Левер. — Если есть необходимость, и пророка, и мессию, и учителя всегда можно создать задним числом.
— Да почему же — так-то? Разве нынче — не найти?
— Не тот эффект. Учитель, явленный из прошлого, всегда глядится убедительней. Его сторонники, ученики приобретают как бы легитимность. Всегда можно выбрать из предполагаемых кандидатур — в зависимости от потребы времени — или… создать из ничего. А уж ученики, реальные или фиктивные, своими коллективными усилиями непременно слепят образ той фигуры, каковой и будут поклоняться миллионы.
— Стало быть, по-твоему, роль личностив Истории почти и не важна?
— Ну, роль военного вождя или правителя, как правило, весьма важна. Они творят событияв Истории. А роль вероучителя — иная. Он никого и никуда не направляет, никого не завоевывает — только поясняет, как необходимо жить с достоинством и как воспринимать весь этот мир, чтоб чувствовать себя в гармонии с ним. Для подобной роли личность не важна. И даже не нужна. Мешает тем, кто ставит пьесу.
— А вдруг автор будет несогласен? — мне и вправду это показалось интересным.
— Автор пьесу-то и ставит! — возразил высокомерно Левер. — Прикрываясь именем учителя. И это надо помнить. Так что ни пророков, ни мессий при жизни не бывает, ими делаются лишь потом, когда такое выгоднокому-то. Всякое учение при жизни — ложь, которой можнолишь впоследствии придать черты благонамеренного откровения. И создается миф, и создается ореол… Желательно, чтоб были очевидные, понятные всем унижения и разные страдания — они снимают деловитость с предприятия и придают ему особую окраску человечьей теплоты… И тут все дело — за учениками. Или теми, кто себя готов причислить к ним… Кто сочиняет пьесу…
— Ты уже мне это говорил. Буквально только что… Забыл? — сказал я настороженно и сухо.
— Не забыл. Все верно. И готов еще раз повторить!
— Зачем?
— Да все затем, что чувствую: фигура этого Барнаха тебя здорово тревожит, будоражит. Ты его стремишься возвеличить — чтоб придать вес собственным поступкам, чтобы нужный персонаж, а может, оппонент, всегда был под рукой, — и вместе с тем боишься, как бы он не вышел из-под твоего контроля. Зря все это. Возвеличить не удастся и бояться — тоже глупо. Нет необходимого масштаба. Потому я и советую тебе и всем твоим соратникам: покуда живы те, кто лично зналБарнаха, не носитесь с ним, хотя теоретически он может быть полезен вам, не сотворяйте культ — еще не время… Погодите. Если это будет вправду нужно,все произойдет само собой — учение оформится и будет тщательно закреплено, вам, без сомнения, помогут.
— Стало быть, ты все же признаешь: Барнах — не только ширма для спецпатриотов и не просто дутая фигура? — Я ехидно посмотрел на Левера. — А? И не важно, кто на самом деле ошибается: ты — со своими мессианско-историческими выкладками — или я. Грядущее в конце концов рассудит. Но попробуй меня правильно понять и осознай всю озабоченность мою! Ведь я же не противник нового и не тупой фанатик прежних догм. Однако кроме пресловутого Барнаха, как бы мы к нему ни относились, могут появиться и другие, тоже радикально мыслящие, тоже претендующие быть властителями дум…
— Ну, претендующих всегда хватало. Это — не проблема… Главное, чтовыпадет в осадок.
— Но отслеживать необходимо с самого начала! — убежденно заявил я. — Будет очень скверно, если нечто, что мы нынче проглядели, разовьется в будущем в кошмарную химеру. Нам потомки не простят.
— А что простят? Мы это знаем? — Левер скорчил скорбную гримасу.
— Знать — не можем, но предвидеть… Отчего же нет?! Не слишком сложно вычислить, куда кривая заведет того или иного… благодетеля. Крикливого и страждущего — тут ты правильно подметил, что страдающий всегда внушает уважение к себе. Хотя я убежден: страдающий всерьез — в пророки не годится. Голова должна быть ясной, а страдания ее туманят. Чтобы истинную мудрость изрекать, необходимо быть здоровым, сытым и спокойным… Могут быть полеты мысли, но их надобно подпитывать, всемерно ублажать — тогда, пожалуй, будет прок. Все остальное в срок присочинят. И в этом я опять с тобой согласен. Важно только, что присочинят! Конечно, время сбора урожая не приспело. Не сезон пока. Но предстоит серьезная прополка!
— То-то и оно! — заметил Левер, гневно глянув на меня. — А еще споришь и пытаешься представить себя неким либералом. Нет! Вот ты — как раз фанатик прежних догм, и можешь меня век разубеждать в обратном. Ведь иначе б ты не строил эти станции и здесь, сейчас со мной не говорил! Мы просто никогда бы и не встретились! Сидели б по своим углам…
— Что ж… Предположим, я не прав. А ты — наоборот… И что это меняет? — Я устало опустился в кресло против пульта. — Ожидания твои, увы, не оправдались. Так случается… Пока что на планете я — немаленькая сила. И я точно знаю, как мне поступать. Я вижу цель. Я даже представляю, как ее достигнуть. Ну, а ты? Неужто ты считаешь, что твое скоропалительное бегство от насиженного места, эта, в общем-то случайная, работа на Земле, нелепые попытки оправдать и правых и неправых, форменная каша в твоих мыслях, детское стремление, одновременно разрушая и топча, во что-либо уверовать — не важно, будет это все разумно или нет, — так вот, неужто ты считаешь, что подобное — и вправду истинное выражение высокой цели, точное свидетельство, что человек ты исключительно полезный и передовой?! Мне с этим трудно согласиться. Ты не обижайся, Левер… Может, что-то хочешь возразить?
Пока я говорил, он наконец-то встал и, повернувшись ко мне боком, что-то быстро подключал и отключал на пульте.
— Ты меня не слушаешь…
— Нет-нет, неправда, продолжай, — скорее машинально пригласил он, занятый своим. — Я просто делаю текущую работу, на которой ты настаивал. Пытаюсь доказать…
— К чему вся эта демонстрация, не понимаю? Чтобы мне — назло?! А мнедоказывать не надо. В комп заложена программа. Если что-нибудь не так…
— Да-да… — чуть сникнув, неожиданно поспешно согласился Левер. — В комп заложена программа… Так быть и должно. У нас у всех — отлаженная, четкая программа. Вплоть до мелочей. Как надо жить, как надо умирать. И что при этом говорить… Кому… Вот, полюбуйся! — он проворно отступил от пульта, чтоб я хорошенько видел центр-дисплей.
Все было в норме — станция работала без сбоев, четко. Правда, кой-какие малые параметры и приближались к пиковым, критическим значениям, но это не пугало — так порой случалось и в других местах, на прочих станциях, возможность допусков была широкой…
— Видишь, — произнес с насмешкой Левер, — комп нас радует. Он говорит: дышите, мальчики, спокойно — станция не пустит биксов никогда. Защита — высший класс.
— Но так оно и есть! — от возмущения я даже растерялся. — Было бы нелепо… И твой тон меня, ей-богу, удивляет. Что смущает, что не так?
— Да нет, я просто захотел продемонстрировать, что по-иному на проверку комп и реагировать не станет. Что бы там на самом деле ни происходило… Неполадок, сбоев — просто быть не может! Их машина не учтет.
— Так, по идее, и планировалось, — холодно кивнул я. — Базовая установка: чтоб машине было нечего учитывать. Чтоб был порядок — никаких помех, которые мешают слаженной работе… И никто, запомни, даже слова против не сказал, проект был утвержден единогласно.
— Я не сомневаюсь. Было б странно, если бы случилось по-другому.
— Неуместная ирония. В комиссии сидели далеко не дураки. К тому же подлинные патриоты, для которых безопасность человечества — превыше остального.
— Ну, какие патриоты заправляют в нынешней науке, мне известно. Если для спасения планеты дважды два понадобится приравнять к нулю — сгодится и такое.
— Я теряюсь, Левер, ты неисправим, ей-богу! — искренне посетовал я. — Каким уж образом ты смог попасть на станцию — не знаю. Это возмутительный прокол. Придется привлекать к ответу службу безопасности. Похоже, в это учреждение случайно затесался враг…