— Несомненно, мой отец скоро снова навестит меня, и вы, Ваше величество, можете хотя бы спросить у него совета.
— Нет, милая Мария. Даже за все золото Франции я не согласилась бы обидеть тебя, но только его совет тоже будет приказом, которого я боюсь: «Вступите в тот брак, который ваш венценосный брат сочтет наиболее полезным для Англии», — вот что он скажет. Ну уж нет! С меня довольно этого!
Ее пальцы так внезапно сжали руку Марии, что той стало больно.
— Я должна найти — и найду во что бы то ни стало — путь между Сциллой замыслов Франциска и зловещей Харибдой, новым браком за границей, что готовит мне брат. Ни за что!
Мария Тюдор отпустила руку девочки и встала — плотно закутанная фигура в полумраке опочивальни. В глазах Марии ее королева была странно похожа на привидение в белом одеянии, какое у французов принято носить в знак траура. Юная фрейлина ощутила, как у нее покалывает в пальцах, к которым снова прилила кровь. Ей хотелось возразить своей прекрасной госпоже, что ее отцу, конечно же, вполне можно доверять как полномочному посланнику короля и что Генриху тоже можно верить — ведь он добрый христианин и сдержит данное сестре слово. Мария своими ушами слышала его обещание! Однако знала она и то, что ее госпожа не доверяет ни одному из этих двоих, коль скоро речь заходит о ее горячей и безнадежной любви к герцогу Суффолку, а потому девочка прикусила язычок.
— Мне кажется, la petite blonde Anglaise, я смогу теперь уснуть. Я не допущу, чтобы новый король нашел меня усталой и измученной, с темными кругами под глазами и залегшими на лбу складками. И сделай, Господи, так, чтобы зубная боль перестала донимать меня, когда придется принимать монарха.
Изящная фигурка королевы скользнула прочь от Марии, к огромному ложу под балдахином, уже убранным в светло-коричневый и белый цвета, с изображением саламандры — символики нового короля Франциска I.
— Я скажу королю, что ты должна остаться при нашей беседе завтра утром, Мария. Мне с тобой будет спокойнее, а он наверняка не станет лишать меня единственной оставшейся фрейлины-англичанки. Добрых сновидений, Мария.
— Да хранит Господь Бог нас обеих, Ваше величество, — послышался шепот Марии Буллен, и темная опочивальня снова погрузилась в тишину.
«В декабре даже свет дня выглядит морозным», — подумала Мария Буллен, глядя на свинцово-серое небо, нависшее над каменными балюстрадами особняка Клюни. По крайней мере, можно закутаться потеплее и снова побродить по римским развалинам в заледенелом парке.
— Если бы этот особняк Клюни стоял на берегу реки, мы бы точно окоченели, Ваше величество, — заметила она своей госпоже; та напряженно застыла в резном дубовом кресле, ожидая прибытия нового короля. Тяжелые юбки из златотканой парчи, собранной в тугие складки, казались высеченными из мрамора, но Мария-то знала, что ее государыня вовсе не холодная статуя. Она видела, как от порывистого дыхания Марии Тюдор вздымается тесный корсаж цвета слоновой кости и колышется изящно ниспадающий на него с плеч каскад тюля и белого крепа. Ровно мерцали драгоценные камни на внешних парчовых рукавах и в их декоративных прорезях, открывавших такие же внутренние рукава, и на тяжелом поясе, с которого до самого ковра, до носков бархатных туфелек, свешивались длинные четки.
Сама юная фрейлина замерзла и казалась себе невзрачной в платье из бархата и парчи, которое четко обрисовывало пока еще миниатюрные формы, обещавшие превратиться со временем в пышные округлости женской фигуры. В комнате царила абсолютная тишина, пока не заговорила ее обожаемая королева и подруга.
— Боюсь, что мы все равно окоченеем, Мария, — во всяком случае, души у нас заледенеют, — если только не удастся в самом скором времени покинуть этот особняк. Франциск прекрасно понимает, что я не жду дитя. Как страстно я жажду сжечь у него на глазах эту бесцветную парчу, шелка, тюль и креп, а потом смеяться и танцевать на его коронации в Реймсе!
Ее горячность испугала Марию, она ощутила, как защемило сердце.
— Вы просто утомлены, Ваше величество. Скоро, совсем скоро придут добрые вести. Зубы у вас прошли?
— Болят, Мария, все сильнее и сильнее. Мятное масло с камфарой совсем не помогает. Впрочем, у меня все болит — кто поймет, в чем причина, кто пропишет лекарство? — Она как-то странно рассмеялась, и Мария даже обрадовалась, когда раздался стук в дверь. Она тихонько отступила к самой стене, чтобы казаться как можно менее заметной в грядущем столкновении царственных особ. Неожиданно громким показалось ей шуршание белых юбок.
Створки дверей бесшумно, словно сами собой, скользнули в стороны — и вот явился он, куда более высокий и величественный, чем она привыкла видеть его на банкетах, маскарадах и играх. Могучие плечи, казалось, готовы разорвать белый бархат дублета, а голова с гладко зачесанными черными волосами и точеными чертами лица смотрела чуть ли не из-под потолка на завороженную Марию. В этот потрясающий миг Мария думала только о том, чтобы не разинуть рот, и была не в силах оторвать глаз от стремительных крепких ног, не прикрытых белым бархатом короткого, отороченного мехом горностая плаща. Франциск мелькнул перед ней и быстро подошел к ожидающей Марии Тюдор. Его белые одежды — дублет, короткие штаны, узкие чулки — были сверху донизу покрыты вышивкой, кружевами, тончайшими складками, обшиты изысканной каймой. Франциск излучал тепло и жизненную силу, хотя был одет в белое, как и обе дамы, с головы до ног. Филигранно расшитые золотом подвязки подчеркивали каждое движение мускулистых ног. Он сдернул с головы горностаевую шапку, украшенную длинными снежно-белыми перьями цапли, а золотой пояс, кинжал и богато разукрашенный гульфик, хранивший его мужское достоинство, — все кричало о богатстве и дышало жаром, какого отнюдь не испытывали обе англичанки в своих траурно-белых одеяниях.
Мария затаила дыхание, боясь нарушить хрупкую тишину, царившую в комнате, пока никто еще не сказал ни слова. Если на госпожу этот король из дома Валуа произвел такое же впечатление, как на ее фрейлину, беседа обещала стать очень интересной!
Франциск учтиво склонился, поцеловал бледную женщину в обе щеки и долго не выпускал ее из объятий.
— Ma cherie Marie! Как вы себя чувствуете, прекраснейшая моя королева?
— Я уже не королева, Ваше величество, и вам это хорошо известно. Однако благодарю вас, я вполне здорова.
— Но вы так бледны! Как бы мне хотелось, чтобы Франциск сумел вызвать нежные розы на ваших устах и белых щечках!
Казалось, его голос был из того же бархата, что и плащ, а обращался он к собеседнице таким ласковым и доверительно-нежным тоном, что Мария даже смутилась, увидев, каким ярким румянцем вспыхнули щеки ее госпожи под пристальным взглядом короля.
— Ваше величество, я прошу, чтобы моей английской фрейлине было позволено остаться. Она очень дорога мне.
Франциск плавно повернул гладко причесанную голову, и его пронзительные черные глаза обратились на Марию. Такого она еще не испытывала: эти глаза в один миг обежали ее всю, пронзили насквозь, оценили. Но присесть в реверансе она не забыла.
— La petite blonde Anglaise Boullaine. Oui. Помню. Она растет настоящей Венерой, верно?
Чувственные губы, над которыми нависал длинный, с горбинкой нос, без запинки выговорили эту фразу, и сердце у Марии ухнуло куда-то вниз. Еще бы — такого комплимента ее удостоил сам король Франции! Она подумала, что он просто старается быть, как всегда, обворожительным. «Что за глупая девчонка эта “petite Boullaine”», — твердо сказала она самой себе.
Новый король и недавняя королева сели рядом у окна, под большим гобеленом, изображавшим Орфея и Эвридику, пытающихся вырваться из темной бездны Аида. Мария примостилась на позолоченном стуле в уголке и стала усердно делать вид, что не обращает ни малейшего внимания на их оживленную беседу.
— Вам совершенно нечего страшиться, Мари, — уверял своим звучным голосом Франциск. — Я позабочусь, чтобы у вас всего было в полном достатке.
После секундной паузы королева ответила просто, хотя голос ее чуть дрожал:
— Merci, мой король.
— Вам известно, что вы будете получать восемьдесят тысяч франков ежегодно и налоги с Сентонжа. Вы ни в чем не будете знать нужды. И я хочу, чтобы вы всегда оставались здесь, с нами, окруженная любовью и защитой как своего супруга, так и боготворящего вас короля.
Мария Тюдор, до сих пор старавшаяся оставаться спокойной, на миг задохнулась. Хотя взгляд его стал чуть более настороженным, царственный Франциск крепко держал бледную женщину за руку и развивал свою мысль дальше:
— Дорогая моя, герцог Савойский принадлежит к семье моей достопочтенной матушки. Он честен, прямодушен и будет обожать вас.
Королева так энергично замотала головой, что иссиня-черные локоны выбились из-под обшитой белыми кружевами шапочки с острыми углами. От волнения она не могла говорить, и Марии захотелось подбежать к ней и обнять за плечи, успокоить. Но вместо ее рук дрожащие плечи Марии Тюдор обхватывала мускулистая рука короля Франции.
— Нет, cherie? Он вам не по сердцу? Тогда, быть может, тот, с кем вы ближе знакомы и кто неизменно любил вас, — герцог Лотарингский? Такой белокурый, такой высокий и красивый! Вы прежде не раз были веселы в его обществе.
Вдовствующая королева теперь разглядывала свой сжатый кулак, лежавший на колене, тогда как другую ее руку захватил в плен Франциск. От усталости и уныния ее молодое тело обмякло, его сотрясли рыдания, но слезы не брызнули из глаз. Мария Буллен в ужасе приросла к своему стулу.
— Вы получите в придачу большие доходы от Блуа и станете жить как настоящая королева! Мари, ma cherie, которого из них вы выберете?
Тогда слезы полились потоком, и девочке показалось, что она слышит, как каждая из них падает на нежный белый атлас платья, оставляя на материи серебристые дорожки. И все же доведенная до отчаяния женщина упорно не отводила глаз от своего сжатого кулака. Марии стало страшно за нее.
Король сидел неподвижно, как статуя, потом вдруг резко встал, потряс за плечи рыдающую женщину.
— S’il vous plaît, Мари, Мари!
Тело его напряглось, будто круп сказочного коня, который вот-вот встанет на дыбы. Тут уж Мария Буллен не смогла больше молчать, чем бы это ей ни грозило.
— Прошу вас, Ваше величество! — шелестя шелками юбок, она устремилась к своей госпоже. — Ей дурно спалось, у нее невыносимо болят зубы и ей… ей так необходим верный друг!
Она опустилась на колени рядом с королевой, не обращая внимания на неудовольствие стоявшего перед ними короля, погладила одной тонкой ручкой ее вздрагивающие плечи, а в другую взяла залитые слезами кулаки.