Внешне Магеллан был суров и даже угрюм, но был он верен дружбе, как никто, и снисходителен и добр к своему рабу, малайцу с острова Суматра. Этот малаец, по имени Энрике, очень был привязан к Магеллану.
…Португальцы хорошо изучили новый морской путь в Индию вокруг Африки. Они знали каждый мыс, каждую мель, каждый риф, они научились обходить мыс Доброй Надежды, которому, право же, куда больше пристало имя, данное ему первооткрывателем Бартоломеу Диашем, — мыс Бурь. Делая большой крюк к западу, они однажды случайно увидели берега Бразилии, на несколько месяцев раньше, чем Висенте Пинсон, спутник Колумба. Португалия, достигнув Индии и островов Востока, безмерно наживалась на торговле пряностями, захватывала золото, серебро, драгоценные камни. Но, как говорят, аппетит приходит во время еды, они знали, что самые лучшие пряности родятся на Молукках, на Островах Пряностей, где они еще не обосновались. Это было не так-то легко сделать среди враждебных островов Малайского архипелага, на далеком Востоке.
Против них объединились не только мусульманские купцы, но и христиане-венецианцы, у которых Португалия вырвала лакомый кусок, а когда речь идет о золоте, тут уж не до религиозных распрей или объединений. Этот металл — золото — по своим химическим свойствам хотя и называется благородным, но его роль в жизни людей едва ли можно назвать благородной. Там, где золото, там кровь, там измена, там подлость.
Торговля португальцев была обагрена кровью матросов, кровью мирного населения, которое только в том и было виновато, что жило на богатых и великолепных райских островах, с райской природой. Но эти мирные жители меньше всего наживались на торговле; они за свои пряности, собранные под жгучим солнцем, получали гроши. А вот правителям, собирающим пошлины, купцам — им-то эти пряности приносили громадный доход, так же как наживались на своем разбое короли Португалии, капитаны, офицеры и меньше всего матросы. А каждая экспедиция была полна угроз и опасностей.
Другу Магеллана, Франсиско Серрано, надоели эти бесконечные схватки, эта настороженность, вечная неуверенность в завтрашнем дне. Лишь только представился удобный случай, Серрано променял беспокойную жизнь моряка и солдата на тихий остров Терпате на Молукках. Местный султан воспылал к нему любовью и сделал его своим великим визирем. Скоро у Серрано появился прекрасный дом с тенистым садом, жена-малайка и славные ребятишки. Серрано был счастлив и хотел, чтобы его удачливую судьбу разделил с ним и его близкий друг Магеллан.
Но спокойная жизнь почему-то не привлекала Магеллана. У него были свои планы. Разумеется, он хотел встретиться с другом, но только прибыв к нему своим путем, еще никому не известным, трудным и опасным, и потому особенно привлекательным для исследователя, каким и был Магеллан!
Магеллан считал, что до Молукк куда удобней и ближе добираться западным путем. Собственно, то же самое хотел сделать в свое время и его великий предшественник Христофор Колумб. Колумбу даже казалось, что он достиг Зипанго и Китая и что где-то неподалеку текут воды Ганга, настолько люди не представляли себе ни истинных размеров земного шара, ни истинных очертаний материков и островов. Теперь-то мы знаем, что уверенность Колумба была величайшим заблуждением, но известно также, что многие ошибки послужили причиной великих открытий.
Колумб открыл Новый Свет, и новый материк послужил препятствием на западном пути к Молуккам.
Сам Колумб надеялся на пролив, чтобы выйти в другое море, в Индийский океан. Знал о препятствии, разумеется, и Магеллан. И другие моряки. Многие мореплаватели искали прохода из Атлантического океана в Индийский, по безуспешно.
Несколько лет тому назад Васко Нуньес Бальбоа, испанский конкистадор, — а их множество устремилось вслед за Колумбом к берегам нового материка — увидел с высоты перевала на Панамском перешейке какое-то безграничное водное пространство. Что это? Бальбоа не знал. Он назвал его Южным морем, и это все, что тогда было известно.
Магеллан знал, что-путь его будет лежать через это неведомое Южное море, оно обязательно приведет его к Островам Пряностей, только нужно найти пролив. А в том, что этот пролив существует, в этом он не сомневался. И у него были для этого основания.
Выйдя в отставку, он подолгу просиживал в секретном архиве при дворе короля, читал донесения разных капитанов, изучал карты, особенно ту, что была вычерчена немецким картографом Мартином Бехаймом, где совершенно ясно был указан пролив под 40 градусом южной широты. Он был широк и многоводен, как свидетельствовали побывавшие там моряки. Некоторые из них даже плавали по этому проливу, только не дошли до выхода в Южное море. Но Магеллан знал, что он-то уж обязательно пройдет его до конца, а оттуда будет держать курс к Островам Пряностей.
Магеллан добивается аудиенции у короля Мануэла. Король принимает его холодно. Холодно выслушивает он просьбу своего верного слуги — немного повысить ему пенсию — и отказывает ему в этом. Тогда, возможно, его величество король Португалии соблаговолит назначить его, Магеллана, опытного моряка, хорошо знающего Восток, капитаном какого-либо корабля из числа тех, что часто отплывают в Индийский океан? Но король отказывает ему и в этом, и в других его скромных просьбах. Зато Мануэл охотно соглашается отпустить Магеллана из Португалии, если тот пожелает. Мануэл считает, что Португалия легко обойдется и без Магеллана. Она решительно ничего не потеряет, если этот сумрачный человек окажется где-либо в другой стране. В этот час Мануэл и не подозревал, как сильно он об этом пожалеет, когда будет уже поздно. И король Мануэл забывает о Магеллане раньше, чем тот, прихрамывая — след от раны, полученной в бою, — окажется за пределами его замка, а там и вне его королевства.
Теперь Магеллан свободен и может все свое время посвятить разработке плана.
…Магеллан, подобно Колумбу, направляется к сопернице Португалии — в Испанию. Здесь он, как и Колумб, находит сильных покровителей, приобретает друзей. Он женится на Беатрисе, дочери Диего Барбоза, португальца на испанской службе, занимающего важный пост начальника арсенала. У Магеллана родится сын, он счастлив. Испания за короткий срок дала ему больше, чем за все предыдущие годы жизни родная Португалия, а ему уже за тридцать, и вся его жизнь — лишь подготовка к великому подвигу, который он должен совершить.
Испанский король, восемнадцатилетний Карл I, согласен принять его. Ему уже сообщили о португальском моряке и о его заманчивом плане. Карл согласен выслушать его. Готов последовать советам своих приближенных, которые хорошо разбираются в этих вопросах и сами не прочь заработать кругленькую сумму на торговле пряностями.
Молодому королю не внушает неприятных чувств этот суровый моряк, четырежды обогнувший мыс Доброй Надежды, хорошо знающий и свое дело, и Восток, имеющий связь с Молукками через своих друзей. С ним во дворец пришел и стройный малаец Энрике с далекого и таинственного острова Суматра.
Нет, этот португалец Магеллан положительно внушает к себе доверие, а Испания нуждается в золоте. Кто знает, не привезет ли он с собой в подарок испанскому королю золотого идола, потяжелее того, что преподнес в свое время своему повелителю Васко да Гама в честь открытия морского пути в Индию? А в том идоле было двадцать семь килограммов, да к тому же он был осыпан драгоценными камнями.
Окрыленный, возвращался из дворца Фернан Магеллан. Участь его экспедиции решена! Так пусть же дуют попутные ветры, пусть кормчие тверже держат руль, пусть поведут они корабли тем путем, который им укажет бывший неизвестный солдат, а ныне адмирал, кавалер ордена Сантьяго благородный сеньор Фернан де Магеллан!
Слух об экспедиции Магеллана скоро достиг королевских ушей Мануэла. Вот когда он пожалел, что выпустил из своих рук этого моряка! Теперь он дорого бы дал, чтобы задержать его, не дать ему возможности осуществить свой излюбленный план.
И вот Альвариш да Коста, посланник Португалии при испанском дворе, стоит перед троном Карла и ведет такую речь:
— Мой король, светлейший дон Мануэл, просил предупредить ваше величество относительно некоего Фернана Магеллана.
— Что вы имеете в виду, благородный доп Альвариш? — подняв брови, спросил король. — Мне не ясен смысл ваших слов.
— Ваше величество, если слухи правдивы, приняли к себе на службу Магеллана и оказали ему высочайшее доверие, назначив его начальником большой экспедиции? — почтительно осведомился дон Альвариш.
— Слухи эти совершенно справедливы, — небрежно ответил Карл. — Остается непонятным, благородный дон Альвариш, что тревожит моего царственного дядю и брата?
— Мой король, светлейший дон Мануэл, просил меня передать вашему величеству, что эта весть его удивила и огорчила, потому что Магеллан не заслуживает подобной чести. Мой король просит также передать его совет — отложить экспедицию хотя бы на год, с тем чтобы найти на место начальника одного из подданных вашего величества более достойного, чем Магеллан.
— Передайте же моему царственному родственнику, что я чрезвычайно благодарен ему за драгоценные советы и за его заботу о пашем благе.
— Кроме того, — продолжал Альвариш да Коста, — мой король выразил некоторое недоумение по поводу того, что Магеллану отказано в его просьбе вернуться в Португалию, тогда как…
— Как! — вне себя от изумления перебил сладкоречивого посланника Карл I. — О чем вы говорите, благородный дон Альвариш?! Не иначе как вы стали жертвой чьей-то неостроумной шутки! Магеллан никогда не просил моего разрешения вернуться в Португалию, он не заикался ни о чем подобном!
Удивление Карла было так велико, что Альвариш понял, что хватил через край! Версия его была столь смехотворна и невероятна, что теперь ему уже нечего ждать королевского указа об отмене экспедиции. Он выдал себя с головой, и даже неопытный молодой король понял, почему так нежелательна экспедиция Магеллана его королю Мануэлу.
Не все еще потеряно, ободрял себя Альвариш. Придется пускать в ход другие средства. И он, полный решимости, бросается в атаку на ничего не подозревающего Магеллана, занятого всеми помыслами предстоящей экспедицией.
Долго было бы перечислять все козни, все ловушки, расставленные лукавым царедворцем. Но Магеллан с удивительным терпением улаживал неприятности, возникавшие по милости его соотечественника, который прикидывался добрым другом.
Умный и проницательный, Магеллан вскоре разгадал, по чьему наущению и для чего строит ему козни дон Альвариш. Магеллану приходилось теперь затрачивать много больше сил для дел экспедиции, чем это требовалось бы без любезного содействия хитрой лисы Альвариша. А Магеллану и без того приходилось трудно. Испанцы не слишком щедро снабжали его средствами, а затрат предстояло много. Список необходимых вещей и продовольствия был велик. Неизвестно, сколько времени пробудет в море экспедиция. И опытный, предусмотрительный моряк старался запастись по возможности всем необходимым.
Испания дала ему старые суда, неказистые с виду. Но, осмотрев их внимательнейшим образом от киля до грот-мачты, Магеллан остался ими доволен. Нужен был ремонт, только и всего. И после того как корабли привели в порядок, в гавани Севильи выстроились пять белоснежных красавцев, и не было человека, который не восхитился бы ими.
Разумеется, нарядный вид флотилии здорово испортил аппетит дону Альваришу. Но у него были припасены кое-какие сюрпризы для Магеллана. Посмотрим, как-то он их примет! Альвариш заранее потирал руки от удовольствия. Однако напрасно королю Мануэлу он потом доносил:
«…Полагая, что теперь пришло время высказать то, что ваше величество мне поручило, я отправился к Магеллану на дом. Я застал его занятым укладкой продовольствия и других вещей в ящики и коробы. Из этого я заключаю, что он окончательно утвердился в своем зловредном замысле, и, памятуя, что это последняя моя с ним беседа, еще раз напомнил ему, сколь часто я, как добрый португалец и его друг, пытался удержать его от той великой ошибки, которую он намерен совершить. Я доказывал ему, что… не в пример благоразумней было бы ему возвратиться на родину, под сень вашего благоволения и милостей, на которые он может смело рассчитывать… Я убеждал его наконец уяснить себе, что все знатные кастильцы отзываются о нем как о человеке низкого происхождения и дурного воспитания и что с тех пор, как он противопоставил себя стране вашего величества, его повсюду презирают как предателя».
В письме все было сказано прямо, без обиняков. Но в беседе с Магелланом Альвариш был изысканно-вежлив. Он ничего не утверждает… он просто высказывает предположения…
Известно ли ему, Магеллану, говорил дон Альвариш, что знатный кастильский гранд, Хуан де Картахена, главный контролер флотилии, не пылает излишней симпатией к своему адмиралу? А ведь он назначен самим королем, и Магеллану с этим придется считаться. Что он может сказать по поводу Луиса де Мендосы, тоже знатного кастильца, главного казначея экспедиции, человека дерзкого и заносчивого? А нравится ли ему капитан «Консепсиона» Гаспар де Кесада? Дон Альвариш ничего не хочет сказать дурного, упаси бог, но зачем посылать с Магелланом столько полицейских офицеров, альгвасилов, эскривано (нотариусов) и вообще этакую уйму чиновников. Разве его величество Карл не доверяет своему адмиралу?
— Верьте мне, — жужжал, как назойливая муха, дон Альвариш, — испанцы предпочли бы иметь на вашем месте своего испанского дворянина, а вам, право же, было бы совсем не худо вверить себя милостям нашего короля дона Мануэла…
Магеллан молчит, и Альвариш, взбешенный, что ничем, казалось бы, не может пронять этого удивительного человека, думает про себя: «Черт бы его побрал, это насупленное ничтожество! Что, у него языка нет, что ли? Или же он воображает, что каждое его слово весит не менее золотого дуката?»
Где-то за стеной послышался крик младенца и нежный голос Беатрисы, напевающей ему колыбельную песню. Суровое лицо Магеллана светлеет, но тут взгляд его падает на дона Альвариша, и оно снова становится замкнутым, угрюмым.
— Я должен поблагодарить вас, благородный дон Альвариш, — глухо произносит Магеллан, — но ваши предостережения пришли слишком поздно. Я не вернусь в Португалию, под сень благоволения короля Мануэла, даже если испанский король, как вы изволили заметить, плохо отблагодарит меня за услугу. Я не могу отказаться от экспедиции, когда все уже готово и скоро мы покинем Севилью.
Дон Альвариш и сам это прекрасно знал. Он знал, что Магеллан в церкви Санта-Мария де ля Виктория смелым и сильным движением развернул шелковое знамя экспедиции над головами двухсот шестидесяти пяти коленопреклоненных моряков, и они принесли клятву верности.
И дон Альвариш, любезно улыбаясь, а в душе проклиная Магеллана, принужден был покинуть его, так ничего и не добившись.