Через месяц этим же рейсом Москва — Северный полюс — Америка проследовал и другой самолет, с летчиками Громовым, Юмашевым, Данилиным, но к тому времени льдина уже далеко отошла от полюса, так что и шума моторов не довелось услышать.
Полярное лето подходило к концу. Угасал полярный день. 10 сентября впервые пришлось зажечь керосиновую лампу. Зимовщики оделись потеплее, в зимние костюмы. Наконец солнце послало прощальный привет: наступила полярная ночь. В небе заиграло полярное сияние. В ясные дни появлялась на небе луна. В ее призрачном свете знакомые окрестности приобретали какой-то особенный, фантастический вид.
«Быстро несутся по светлому небу причудливые облака, — записывал в своем дневнике Ширшов. — Черными длинными языками вытягивались сугробы на застывшей белизне снега. Ребрами каких-то чудовищ выглядели мачты и воткнутые в снег лыжи».
От тепла керосиновой лампы начал таять лед на стенах палатки, и все же в ней было уютно. На дворе метет метель, но приходится выходить наружу, делать наблюдения. И так манит к себе огонек, что мерцает в иллюминаторе.
Тишина… Одиночество… Льдина двигается и двигается понемножку. Зимовщики делают свои ежедневные наблюдения, хотя пурга слепит глаза и тьма, кромешная тьма часто накрывает экспедицию. Все чаще становятся сжатия. Скорость движения нарастает. Края льдины погружаются в воду. Приходится необходимые вещи держать поближе к себе. Становится тревожно…
Скорость по-прежнему нарастает. Льдина уже просто несется, тринадцать километров в сутки — не шутка! И по пути она неуклонно уменьшается.
3 февраля впервые выглянуло солнце, как раз в это время морозец сковал льдину. Все повеселели. Старая палатка на гагачьем пуху порвалась, ее решили заменить снежным домиком — иглу. В новом домике было совсем сухо, и зимовщикам он показался сущим раем. Вот любопытно, как сама природа подсказывает людям лучший вид жилья. В Гренландии, где нет деревьев, эскимосы всегда строили иглу, иногда обширные и комфортабельные, этакие снежные дворцы, освещаемые жировыми лампами.
Через несколько дней зимовщики впервые увидели на горизонте горы. Гренландия! А еще немного спустя вахтенный Кренкель разбудил товарищей радостным возгласом: «Огонь! Огонь на горизонте!» То был спасительный мощный прожектор ледокольного парохода «Таймыр». Вместе с другим ледоколом, «Мурман», он давно уже покинул северный порт Мурманск, и оба они спешили на выручку к товарищам на дрейфующей льдине.
Полярная станция «Северный полюс-1», «СП-1», сделала свое замечательное дело.
С тех пор исследования высоких северных широт ведутся на дрейфующих льдинах. Люди теперь живут не в палатках, а в домиках со всеми удобствами, с лабораториями, с электрическим светом, так как ветряки заряжают аккумуляторы. Сколько уже насчитывается этих ССП? Много. Больше двух десятков. Именно на станции «Северный полюс» было сделано замечательное открытие, самое крупное из всех: подводный хребет, который получил название хребта Ломоносова. Может быть, пока пишется книга, мы услышим о новых открытиях. В добрый час!
Один из членов царствующего дома северной арктической пустыни решил, что ему пора отправиться на охоту. В его царских закромах было пусто. Он сел на свою царственную яхту — на льдину — и отправился в плавание. Место, где сейчас вероятней всего он найдет больше дичи, ему было известно, и туда он держит курс!
Этот царь — белый медведь, огромный красивый зверь, его часто называют царем Арктики, потому что он здесь самый сильный, а раз так, то все ему подвластно. Он никого не боится, может быть, только человека с ружьем. Немало его собратьев пало жертвой этих странных существ, которые неизвестно зачем приходят в его владения и даже чувствуют себя в собственном его, медвежьем, царстве достаточно уверенно.
Царь арктической пустыни хорошо знает законы Арктики. Зимой и летом бродит он среди льдов и по ледяным островам, разыскивая добычу. Песцы? Нет, они, пожалуй, слишком для него малы. Другое дело — тюлень. Этот огромный зверь, если ветер дует не в его сторону, позволяет подойти к себе просто вплотную: он, бедняга, плохо видит.
Нансен часто рассказывал, как. тюлени подплывали к ним, когда они с Иогансеном ставили палатку у воды, и «пялили на них глаза». Наверное, потому, что мало были знакомы с человеком. Другое дело морж. У моржа довольно неприятные длинные клыки; медведь, во всяком случае, старается не связываться с ним, а то еще нарвешься на беду, распорет тебе живот!
Шкура отлично греет белого медведя. Боды он не боится, вряд ли она его промочит до кожи — слишком густой и теплый у него мех и много жиру. Путешествовать по своему царству медведь может куда хочет, главное — где больше поживы, корма. Ходит он пешком, плавает и на льдинах. Ни буря, ни ветер ему не страшны.
У белых медведиц жизнь немного иная, на них лежат серьезные обязанности матери семейства. На зиму они устраиваются где-нибудь прочно, на твердой земле, в хорошо замаскированной берлоге. В Арктике есть острова, которые шутя называют «родильными медвежьими домами». Больше всего их на Земле Франца-Иосифа, на острове Врангеля, Де-Лонга, на Северной Земле. В своем зимнем доме медведице тепло и спокойно, ее никто не потревожит. А в феврале появляются малыши — одно заглядение, какие они веселые, пушистые, ласковые.
Вначале медведица кормит их своим молоком. Самой-то приходится голодно, но что делать! Потом, в середине марта, она осторожно выводит пушистых озорников на волю; здесь для начала им можно дать поесть мох, вырыв его из-под снега. А в конце марта мать с детишками отправляется на дрейфующий лед, и тут. начинается школа жизни, полная беспокойства и опасности. Всего страшнее встреча с человеком. Фритьоф Нансен не только первоклассный ученый и смелый человек, но и отличный писатель. У него много в дневнике мастерски написанных сценок охоты на белых медведей. Мне запомнилась, пожалуй, больше других одна охота на медведицу и медвежат. У путешественников на пути к Шпицбергену плохо стало с продовольствием, и они очень ждали, когда наконец появится возможность пустить в ход свою ловкость и умение.
Раннее утро. Иогансен и Нансен завтракали. Неподалеку лежали два оставшихся в живых от всей упряжки пса. Медведица учуяла поживу — она была здорово голодна! — и стала подкрадываться к собакам. Они залаяли. Нансен быстро обернулся и неподалеку увидел громадного зверя. Не теряя времени, путешественники кинулись в палатку за ружьем. Первым выстрелом Нансен ранил медведицу. Зверь, круто повернувшись, побежал прочь. За ним вдогонку — Нансен, а за Нансеном — Иогансен. Это было великолепное состязание на скорость.
Вдруг путешественники увидели, как две головы с беспокойством выглядывают из-за тороса.
«То были двое медвежат, — вспоминает Нансен. — Они стояли на задних лапах и высматривали мать. Медведица шла к ним, пошатываясь и оставляя за собой кровавый след. Затем все трое, и мы за ними, побежали через полынью, и началась дикая погоня по торосам, полыньям, по ровному льду и по всякой чертовщине… Удивительная вещь охотничья горячка! Это все равно, что поджечь порох. Там, где при обычных условиях путник пробирается с трудом, медленно и осторожно, проваливаясь по колено в снег, останавливаясь в раздумье, не решаясь переправиться или перепрыгнуть, он, охваченный охотничьей горячкой, несется сломя голову, как по ровному гладкому полю. Медведица была тяжело ранена и, волоча переднюю лапу, бежала не очень быстро, но все же бежала, и мы с трудом поспевали за ней. Медвежата с беспокойством прыгали около матери, большей частью забегая вперед, как бы маня ее за собой. Они не могли понять, что с ней случилось. Время от времени все трое вдруг оборачивались на меня, и я изо всех сил бежал за ними вдогонку. Наконец медведица, взобравшись на высокий холм, повернулась ко мне боком и… упала… Медвежата, когда она свалилась, участливо поспешили к ней. Прямо жаль было глядеть, как они обнюхивали ее, толкали и убегали в отчаянии, не зная, что делать…»
Такой трагический конец для медвежат бывает, разумеется, далеко не всегда. Большей частью из симпатичных пушистых зверушек вырастают громадные великолепные звери арктических пустынь. Они бродят по всему своему огромному пустынному царству, пересекают ту заветную точку, «вокруг которой все вертится», куда с таким тяжким трудом добирались отважные путешественники.
Для белого медведя ни мороз, ни ветер — ничего не страшно. Ему хорошо здесь, у себя дома, в своем угрюмом, холодном царстве. И нигде больше, ни в каком другом месте земного шара, его не встретишь. Да царю арктической пустыни и незачем перебираться в другие края. Он здесь хозяин, постоянный житель — абориген!
Маленький кайренок только-только вылупился из яйца. Он жалобно попискивал, такой слабый, такой крохотный, — песчинка в этом огромном, суровом, безжалостном мире! Лежал птенец прямо на голой скале, кайра не удосуживается построить себе хоть какое-нибудь мало-мальски приличное гнездо. Так уж у них принято, из поколения в поколение. Зато с самой ранней весенней поры кайры стараются захватить для себя более удобное местечко, какую-нибудь впадинку на карнизе, откуда не скатилось бы крупное пятнистое яйцо, по форме напоминающее грушу. Сколько из-за этого места было крику, сколько ссор! Мама-кайра подралась со своей соседкой, в драке они, сцепившись, так и полетели со скалы в воду.
И все же мама нашего кайренка победила, за нею осталось более удобное местечко, где и лежал сейчас ее драгоценный птенец.
Это было в начале июля, время, когда выводится на свет много крохотных кайрят. Малышей некоторое время еще обогревают родители, как будто продолжая насиживать яички, но недолго. Птенчики быстро обсыхают, и теперь они похожи на темный пушистый шарик. Блестят бусинки-глаза, и торчат не по росту большие ноги, в общем, все как полагается, и родители не могут нарадоваться на своего детеныша. У кайр родительские обязанности несут вместе и папа и мама: вместе насиживают, вместе обогревают, вместе воспитывают свое единственное дитя. В те короткие минуты, когда мама и папа, меняясь обязанностями, встречались около птенца, они о чем-то пересвистывались. Легко догадаться, что речь идет об их малыше, — о чем же еще могут говорить родители! Можно поручиться, что мама-кайра говорила, что их младенец — самый чудесный в мире, а папа-кайра хотя в душе и соглашался, но в ответ только деликатно напоминал, что ребенку пора поесть и что очередь мамы лететь за добычей. И мама-кайра, очень недовольная, улетала, думая по дороге, что все отцы одинаковы, все они не понимают, что такое чувства.
И кайренок рос. Ему было тепло и хорошо под родительским крылышком, еды вдоволь, только успевай рот открывать.
Время шло… Пушок стал сменяться перышками, кайренок прибавлял в весе, но ростом все еще был мал, куда меньше своих родителей. Крылышки совсем слабые, они его не смогли бы удержать, вздумай он попробовать свои силы и подняться в воздух. А между тем приближался день, когда придется спуститься с высокой скалы на воду. Значит, что же — прыгать? Да. Родители это знают, и будущий прыжок беспокоит их. Птенец, разумеется, еще ничего не знает, но бессознательно и он беспокоится. Край скалы его пугает и притягивает. Как-то раз кайренок заглянул вниз и в ужасе отпрянул! Мама-кайра в это время была рядом с ним и легонько подтолкнула малыша. Но кайренок так испугался, так закричал, что его долго пришлось успокаивать. Мама-кайра терпеливо насвистывала малышу, что напрасно он так пугается, что тут нет ничего страшного, что она и сама когда-то тоже боялась обрыва, а потом все-таки прыгнула вниз и очень счастлива. Так будет и с тобой, говорила — она, и со всеми твоими сверстниками, вон их сколько на нашей скале! И она начала рассказывать, как хорошо в море, какой там простор, как весело качаться на волнах и в ясную погоду и в бурю. Не то что здесь, на тесной скале, где одна семья сидит едва ли не вплотную к другой. А в море, мечтательно повторяла она, чудо как хорошо! Она просто не дождется того дня, когда кайренок совершит свой первый мужественный шаг, и тогда они все трое уплывут далеко-далеко в море.
Птенец слушал как завороженный и снова подходил к краю, и снова отскакивал от него, неуклюже перебирая большими, не по росту, ногами, а мать осторожно, легонько подталкивала его… И вот наконец он решился! Эх, была не была! Он подошел к самому краю карниза и, закрыв бусинки-глаза, бросился вниз. Быстро-быстро перебирал он своими кургузыми крылышками, сердце у него бешено колотилось, и лишь тогда, когда он коснулся воды, он закричал громко, отчаянно! А счастливые родители уже подплывали к нему. Они радостно насвистывали и увлекали малыша подальше от подножия скалы, от хищников, парящих над головой, от сильного прибоя, бьющего о камни. И семейство кайр — родители по бокам, а малыш посредине — уплывало все дальше и дальше в море. В этом году они сюда уже больше не вернутся. Сами-то родители, наверное, явятся будущей весной выводить новое потомство, а их дитя обзаведется семьей еще не скоро, не раньше чем года через три. Но знаете, что забавно? Через два года молодая птица прилетит к той скале, где родилась, — такие скалы называются птичьими базарами, там морские птицы обзаводятся своим потомством, — но первый раз прилетит он просто так. Он сделает вид, будто насиживает яичко, а потом и выращивает птенца. Так молодые кайры присматриваются к старшим, набираются опыта!
Но это еще впереди. А сейчас всех троих ждет родная стихия, и там взрослые кайры продолжат воспитание малыша, который еще нуждается в опеке.
Счастливого пути!
…Это было на птичьем базаре нашего самого северного заповедника «Семь островов». Это могло быть всюду, на любом птичьем базаре, на любом острове Арктики, где гнездятся другие морские птицы.
У «Семи островов», вытянувшихся цепочкой вдоль Мурманского берега за Полярным кругом, своя длинная история. Еще со времен царя Алексея Михайловича их называли «государевой заповедью», и охраняли ее царские стражники. Охраняли они, разумеется, не кайр, а совсем другую птицу — хищника кречета из семейства соколиных. В старину любимым царским развлечением была соколиная охота, охота с кречетом, а птица эта редкая, живет далеко на Севере, на малодоступных вершинах гор, поблизости от птичьих базаров. Поймать кречета дело трудное, и это еще увеличивало ее ценность. Старинная летопись рассказывает, что московскому царю с величайшей осторожностью, на особых санях с далекого Севера ежегодно доставляли кречетов двести. Часть их царь берег для себя, а часть дарил другим властелинам. Случалось, с помощью такого дара улаживались важные государственные дела! Вот как ценили кречетов. Вот почему царская стража охраняла эту ловчую птицу.
Ныне у заповедников совсем другие задачи: там изучают жизнь птиц, их повадки, нравы. Защищают от истребления промысловых птиц, таких, например, как гага.
Наблюдая за жизнью тех же кайр, ученые узнали любопытные подробности об их приспособлении к нелегкой жизни на птичьих базарах. Давно уже заметили, что яйцо кайры обладает удивительной особенностью не скатываться со скалы при неловком толчке. Представьте — оно не падает, а вертится на месте! Но не всякое яйцо, а только хорошо насиженное!
Так сама природа мудро бережет потомство. Ведь если одно яйцо — ненасиженное — скатилось, то у птицы остается время снести другое, даже третье — если уж так не повезет и второе яичко тоже скатится. Тут, правда, остается опасность, что кайра не успеет вывести и спустить со скалы позднее потомство до холодов, и тогда все кончается печально: воспитание так и не удается довести до конца. Малыша приходится бросать — таков суровый закон природы, — и тот, разумеется, погибает. Но родители самоотверженно борются за его жизнь и делают все, что в их силах.
К основным «Семи островам» старинного птичьего заповедника присоединены теперь и другие. Эти клочки суши отличаются друг от друга и климатом и самим птичьим населением.
Самые благодатные острова — Айновы. Они расположены тоже за Полярным кругом, севернее древнерусского становища поморов — Печенги. Но все дело в том, что их омывает теплое Северо-Атлантическое течение, ответвление Гольфстрима, и этим все сказано: потому они зеленые, потому на них сравнительно тепло, климат мягче. И птицы там живут по-другому, не на голых скалах.
На Айновых островах растут пышные травы, высокие, густые; там полярная ива не стелется по земле, а вымахивает в рост человека. Там весело плещется морской прибой, во время прилива волны набегают на полосу невысокого берега, а с отливом обнажают его, и рыбы там, и всякого другого корма вдоволь! Летом жизнь ключом кипит на Айновых островах, как, впрочем, и на всех других, где гнездятся тысячи горластых квартирантов. Но на Айновы острова птицы прилетают раньше, и птенцов выводят раньше, и взрослеют малыши, естественно, раньше, и все потому, что климат здесь мягче, а значит, и жизнь легче. Что и говорить, теплое течение — от него идет вся благодать! Правда, под его ласковым влиянием находятся и основные острова заповедника, но они лежат подальше, к востоку, и там оно меньше чувствуется.
На Айновых островах, плоских, невысоких, птицы не ютятся где-то на голых скалах, а живут в гнездах — уютно, по-семейному. Нет высоких скал, нет и птиц-базарников вроде кайры. Зато велики колонии морской птицы — тупика. Здесь много торфа, а тупики его любят и роют в нем лапами и клювом норки, куда ведут длинные-длинные, едва ли не пятиметровые, коридоры. На невысоком обрывистом берегу видно много круглых отверстий, вроде бы иллюминаторов в несколько этажей, как на корабле. Это входы в жилище тупика, забавной птицы; ее называют еще и попугайчиком из-за веселого, смешного наряда. Вот как его описывают:
«Вообразите толстое круглое туловище с почти вертикальной посадкой на перепончатых лапах, толстую короткую шею и круглую голову с большим, высоким клювом, сплющенным с боков, словно лезвие широкого ножа. Он весь в поперечно пробегающих рубчиках ярко-красного цвета, с желтым основанием… Общий вид тупика настолько оригинален и комичен, что трудно без смеха смотреть на эту птицу. Большой ярко раскрашенный клюв чрезвычайно напоминает нос клоуна; уже по форме и окраске он кажется маской… Весь наряд тупика ярко сверкает: удивительный клюв, голубоватые выросты и карминовые ободки у глаз, ярко-оранжевые ноги. Но вот прошло лето, и маска спадает. Отваливаются желтые наросты у глаз, все краски тускнеют, ноги становятся тускло-желтыми, клюв — маленьким и низким, совсем не похожим на клюв попугая, от яркой окраски его ничего не осталось и в помине… Все его оригинальное убранство оказывается только временным костюмом для теплого и веселого лета».
Но вот тупик приготовил гнездо, снес свое единственное яичко, белое в крапинку, и теперь будет целый месяц прилежно насиживать его. А когда выведется птенец, у бедных родителей и минутки не остается свободной. Тут уж не до нарядов! Прожорливый птенец, ворча и негодуя, без конца требует рыбок, он дожидается родителей у входа в норку с открытым клювом. Впрочем, птенцы любой птицы прожорливы на диво! Маленький тупик только и делает, что заглатывает рыбок и при этом никогда не бывает сыт.
Но проходит и эта пора… А недель через пять-шесть птенец настолько вырастает, что покидает свое гнездо и выходит в море!
Много разных птиц гнездятся на Айновых островах, среди них самые примечательные — гаги: они знамениты своим необыкновенно теплым пухом. Им они устилают свои уютные гнездышки, разбросанные на южных склонах, среди густой, высокой травы.
Гага-отец — писаный красавец, гага-мама — скромная уточка. С конца июня в озерах, в тихих бухточках появляются первые выводки этих птиц. Гаги-птенчики не задерживаются в гнезде: только обсохнут — и тут же идут на воду, цепочкой плывут следом за мамой, которая учит их уму-разуму.