Несколько месяцев промелькнули незаметно. Целый ряд больших и маленьких удач, бессонные ночи, мимолетные сомнения, ожесточенные споры и захватывающие обсуждения, встречи и командировки. Наш институт работал над очень трудной и важной проблемой. Мы разрабатывали мгновенные нехирургические методы лечения травм на расстоянии. Короче, об этом можно рассказать так. Человек упал с высоты и разбился. Пока его доставят в ближайшую клинику, будет уже поздно. Мы разрабатывали методику и аппаратуру, которая позволяла этот мешок костей превратить снова в человека, так что он даже не успевал почувствовать боли. Человек падал с высоты и тут же вставал совершенно целым и невредимым.
Мы хотели уменьшить количество нелепых смертей. И у нас это уже получалось. Теперь я мог сказать: «Да, люди будут счастливее оттого, что я есть». Сказать только Сашке, то есть самому себе, и никому больше.
Только через полгода я смог выбрать время и купить билет в детство… Сашка на вокзал не пришел…
«Детская, нелепая выходка, - подумал я. - Обиделся, что я долго не приезжал». А я мог бы ему многое рассказать из того, о чем он мечтал.
Расстроенный, я вернулся в Усть-Манск. На вокзале меня снова пригласили в диспетчерскую.
- Что-нибудь с телеграммой? - с надеждой спросил я.
- Нет, телеграмму мы послали. Дело вот в чем… У вас не было детства… Это невероятно, но это так.
- Что за ерунда! Ведь я видел… я уже разговаривал с Сашкой.
- Это был не Сашка, то есть это были не вы в детстве. Это был Ролан Евстафьев.
Ролан Евстафьев? Я не знал такого, но фамилия была мне знакома.
- У вас не было детства.
- Но почему же тогда он приходил встречать меня? Да нет же! Это именно он, то есть я. Я это чувствую.
- У вас не было детства. Это случается по разным причинам. Очень редко, но случается.
Мне дали стакан воды. Наверное, вид у меня был растерянный и жалкий. Я плюхнулся в кресло, не в силах выйти сейчас на улицу. Меня не тревожили и больше ничего не говорили. Да и что они могли сказать? Они выяснили, что у меня не было детства. Почему и как это произошло, они не знают. И помочь тут мне ничем не могут.
Когда у человека бывает трудное детство, говорят, что у него не было детства. Война, тяжелая болезнь, жестокое отношение окружающих людей… Да! Но у меня-то не было детства в прямом смысле, как мне только что сказали.
Я немного пришел в себя. Настолько, чтобы нормально двигаться, не вызывая подозрительных взглядов прохожих.
Через час я добрался до своей лаборатории. Было уже довольно поздно, почти все разошлись. Я сел за свой стол и попытался собраться с мыслями. Через некоторое время лаборатория опустела. Может быть, перед уходом они что-нибудь и говорили мне, но я не слышал… Только за стеной раздавался стрекот печатающей машинки. Это Елена Дмитриевна перепечатывала материалы наших экспериментов.
Я сидел за столом и вспоминал. Выискивал в памяти факты и сопоставлял их, и вспоминал, вспоминал.
Двадцать лет назад я очень долго болел. Во время болезни я потерял память. Я не помнил ни друзей, ни знакомых, ни самого себя до этой болезни. Странно, но в моей памяти отчетливо сохранились все знания и опыт начинающего молодого ученого. Исчезло только то, что касалось лично меня. Я как бы родился заново. Ко мне часто приходила одна девушка, Лена Евстафьева. Елена Дмитриевна Евстафьева. Двадцать лет она работает моим секретарем. Однажды вечером, это было уже после болезни, примерно через год, она вдруг заплакала за своим столиком, заставленным телефонными аппаратами и заваленным деловыми бумагами и папками. Я приподнял за подбородок ее мокрое от слез лицо.
- Я все равно люблю тебя, - сказала она.
Это было так неожиданно. И потом, почему «все равно»?
Она встала и ушла. Впервые ушла с работы раньше меня. На мой безмолвный вопрос она ответила:
- Не спрашивай. Ничего не было.
И я ничего не спросил у нее. Почти два десятка лет мы работаем вместе, и я ни разу не нашел времени поговорить с ней самой обо мне. Нет… Я просто боялся услышать от нее что-то… Что? Не знаю…
Замуж она не вышла. Я был женат, но недолго и неудачно.
Лена Евстафьева…
Я не помнил первой половины своей жизни, но был уверен, что Лены в ней не было.
Я набрал номер справочной и попросил продиктовать мне список лиц, работавших в институте двадцать лет назад. Тогда это была просто большая лаборатория. Монотонный голос называл фамилии: Абрамов… Волков… Ролан Евстафьев.
Стоп. Он работал здесь же. Я продолжал вспоминать. Нет. Я не помнил такого.
Перебирая личные дела, я узнал, что Ролан Евстафьев умер в тот день, когда я потерял память. Потерял память?!
И тут я понял. Я никогда не терял памяти. Меня просто не было. Я возник… стал существовать в тот день, когда он умер.
Кто я? Киборг? Киборг, у которого вырезан аппендикс и который часто страдает насморком? Нет.
Его сознание, его Я вписали в мое тело? Нет.
Он создал меня и умер. Тут, конечно, ни при чем ни мое тело, ни даже клетки головного мозга. Он создал меня в каком-то более сложном, более совершенном смысле этого слова. Он создал мой образ мышления, мой интеллект. И я должен быть таким, каким он хотел видеть меня.
А этот мальчишка? Ведь он уже все продумал в свои десять лет, потому он со мной так странно и говорил. Он уже знал, что я - это то, что он создаст в будущем, когда поймет, что смертельно болен и уже ничего не успеет сделать сам.
Меня не должно было быть. Я не был предусмотрен штатным расписанием природы. Он создал меня.
У меня не было детства. Он подарил мне кусочек своего детства.
В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Дмитриевна взяла трубку.
Я никогда серьезно не любил женщину. Он подарил мне ее. Теперь я знаю. Я всегда любил ее. Я скрывал это от себя. Я обманывал и себя и ее.
Он, этот десятилетний мальчишка, сделал для меня все, ничего не попросив взамен… Лишь одну порцию мороженого.
Он только раз захотел встретиться со мной, чтобы проверить, правильно ли поступит однажды, когда-то в будущем.
Я слышу, как Лена встала со стула и идет к дверям моей лаборатории легкой походкой.
Ей тридцать семь лет. Она вдова Ролана Евстафьева, которому я обязан всем.
Сейчас она откроет дверь, и я все спрошу. Я спрошу ее, кто я.