От его нравоучений мне почему–то стало легче, но в голову опять полезли странные мысли. Я подумала, что стоило бы довести Цэнгэла до бешенства и посмотреть, как он станет вести себя тогда. Вообще говоря, человеку несвойственно стремление творить зло. Поэтому я сама не могла понять, откуда во мне такое желание, не могла понять, что я хочу получить, разозлив Цэнгэла. В глубине души у меня таилась, конечно,, надежда, что Цэнгэл накричит на меня в сердцах, устанет от гнева и потом, может быть, пожалеет и приласкает. Ради этого и стоит попробовать взбесить его. Будь что будет. Я старалась виду не показать, о чем думала. Представляю, как потемнеют виски разгневанного Цэнгэла, как на скулах его начнут ходить желваки, как муж мой не будет знать, куда себя деть от злости, я даже улыбнулась про себя. Какие же слова могут довести его до бешенства? Долго я думала, даже вспотела?
— Говорят, у тебя есть женщина? — наконец решилась я.
Цэнгэл посмотрел на меня и захохотал, как безумный.
— Ты что, во сне это в прошлую ночь увидала? Ну и сны у тебя! — Он широко шагнул ко мне, так что даже пол заскрипел, и прижал мою голову к своей груди.
На душе у меня сразу полегчало, я глубоко вздохнула. Впервые он обнял меня в привокзальном скверике, там впервые прикоснулась к моим девичьим косам мужская рука. Это было давно, но жар тех дней еще не остыл, новизна тех памятных ощущений еще напоминала молодую листву.
— Ты меня любишь?
— Опять начинаешь ерунду говорить? Кто мы с тобой? Влюбленные, что ли, которые никак друг на друга не наглядятся?
Цэнгэл отошел от меня, сел к столу и принялся потягивать чай.
— Говорят, что ты завел другую женщину. Люди говорят. Ты, когда женился, хотел меня любить, а ничего постыднее меня для тебя сейчас нет!
— Если бы я тебя бил, тогда ты могла бы сказать — не люблю, мол.
— Как мы живем, это хуже чем бить.
— Иди–ка сюда, ко мне. Поцелую тебя. Давно не целовал… Вроде с того дня, как выпал первый большой снег?
— А сейчас лето. Утки уже прилетели.
— И в самом деле, черт возьми. Вон оно как!
Склонив набок голову, Цэнгэл удивленно уставился на меня. Потом подошел и поцеловал.
— Ну, довольно теперь?
У меня запылали щеки, странное ощущение разлилось по всему телу. Я и не представляла, что замужняя, взрослая женщина может так истосковаться по мужской ласке. Я почувствовала слабость, даже слова сказать не могла. Хотелось мне только глядеть и глядеть на Цэнгэла. А он стоял передо мной красивый, стройный, мужественный и спокойный. Цэнгэл глядел на меня, растерянную, беспомощную, губы у него шевелились, словно собираясь расплыться в улыбке, по лицу разливался какой–то новый свет.
— Я тебя… Знала, что ты только мой… Обманула я тебя… Соврала про наговоры. — С этими словами я обняла Цэнгэла и начала его изо всех сил щекотать.
— Да ты что, с ума сошла? — Цэнгэл изнемогал, стараясь увернуться от моих пальцев.
— Любишь меня? Будешь любить?
— Да люблю! Буду! Сказал же раз… Ну и пальцы у тебя! — смеясь, Цэнгэл, наконец высвободился, а отдышавшись, сказал:
— Жена–то моя еще в силе. Все подмышки исцарапала. Ты бы хоть ногти стригла
— Только вчера стригла, при чем тут ногти?
— Сегодня пораньше давай ляжем. А ты выстирай мою рубашку да приготовь загодя ужин и чай. Я только к Муна Гуаю схожу. Давно у него не был. Обидеться может старик. Он тут как–то съехидничал, что молодежь не та пошла. Вот раньше, мол, молодые так веселились, что старики под одеялами спокойно лежать не могли.
У самой двери он обернулся и напомнил:
— Постель ароматом сбрызни.
Я пошла на берег реки. Опустила руки в воду и долго сидела и думала, глядя на игривые перекаты. Теперь, когда я сумела привлечь Цэнгэла, кончились мои сомнения. В нем было мое счастье. Оказывается, мне просто нужна была нормальная жизнь, в которой все уместно — обиды и прощения, ласки и разговоры.
Вода в реке шумела Изредка проносились мимо меня листья и сухие ветки. Там, где быстрый поток набегал на скалы, в лучах солнца серебрились капли воды. Мне показалось. что я счастлива. И в то же время не покидало меня ощущение, что я прошла мимо чего–то отпущенного мне жизнью, что–то потеряла и теперь в тщетных поисках тешусь самообманом. Моя жизнь напоминала судьбу листа, который вместе с рекой несется невесть куда.
За спиной у меня послышались шаги.
— Добрый вечер, — с улыбкой поклонился Нацаг.
В руках у него был большой таз, и я сразу поняла, что он пришел на реку стирать.
— Хорошо стирать в реке, — сказала я.
— Конечно. Вот я и пришел сыну кое–что привести в порядок.
— Может, тебе помочь?
— Не надо. Ты лучше постирай рубашку, которую принесла.
— А, ладно. Никуда она не денется.
Нацаг присел рядом со мной и сунул руку в воду.
— Холодная–то какая… В такой воде и стирать нет смысла.
Нацаг вызывает во мне уважение и сочувствие. Разговаривать с ним мне всегда приятно. Он такой скромный, работящий и говорит разумно, уверенно и спокойно.
— А Содгэрэл не будет ругаться, что плохо выстирал одежду сына?
— Нет, она умеет ценить все, что я делаю. И мне это приятно. Кто не любит похвалы?
Я тут же попыталась вспомнить, был ли случай, когда я похвалила Цэнгэла. И не могла. Никогда я его не хвалила. Правда, и не хулила. А Нацаг, оказывается, просто не умеет думать про жену плохо. Она всем для него хороша. Содгэрэл же говорит, что он ее чем–то не устраивает. Странно… Если хочешь, чтобы тебя любили, надо ведь и самой любить. Такие мужчины, как Нацаг, не часто встречаются. Может, он дает жене слишком много счастья? Вполне возможно. Конечно, мы, женщины, в равных правах с мужчинами, но все–таки лучше, когда дома верховодит женщина. Одним словом, не разберешь, в чем ошибка Нацага.
Нацаг зачерпнул воды в таз и прищурился, глядя на солнце.
— Хороший денек сегодня выдался.