— Где? В какой машине?
— На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет.
Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: «В жизни раз бывает…» В груди противно заболело.
Вошли инженер с Настей.
Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово.
— Все? — спросил он.
— Все, — ответил инженер.
Настя улыбнулась.
— Вот так, — сердито сказал Пашка. — Будьте здоровы. — Он пошел к выходу.
— Куда ты? Погоди!.. — запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел.
Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: «Прости меня, но я не виноват».
Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.
Пошел мелкий дождь.
У Игринева, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился.
Подбежали молоденький офицер с девушкой.
— До Салтона подбрось, пожалуйста! — Офицер был чем-то очень доволен.
— Садись!
Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.
Пашка искоса разглядывал девушку — хорошенькая, белозубая, губки бантиком — прямо куколка! Но до Насти ей далеко.
— Куда это на ночь глядя? — спросил Пашка.
— В гости, — охотно откликнулась девушка. И высунулась из кабины — опять говорить со своим дружком. — Саша? Саш!.. Как ты там?!
— В ажуре! — кричал из кузова лейтенант.
— Что, дня не хватает? — опять спросил Пашка.
— Что? — Девушка мельком глянула на него и опять: — Саша? Саш!..
— Все начисто повлюблялись, — проворчал Пашка. — С ума все посходили. — Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом — чужая. И эта чужая.
— Саша! Саш!..
«Саша! Саш! — съехидничал про себя Пашка. — Твой Саша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас — вперед машины побежит».
— Я представляю, что там сейчас будет! — кричал из кузова Саша.
Девушка так и покатилась со смеху. «Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время», — сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее.
— Саша! Как ты там?!
— Порядок! На борту порядок!
— Скажи ему — там под баллоном брезент есть — пусть накроется, — сказал Пашка.
Девушка чуть не вывалилась из кабины.
— Саша! Саш!.. Там под баллоном какой-то брезент!.. Накройся!
— Хорошо! Спасибо!
— На здоровье, — сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу.
В начале августа в погожий день к Байкаловым приехал сын Игнатий. Большой, красивый, в черном костюме из польского крепа. Пинком распахнул ворота — в руках по чемодану, — остановился, оглядел родительский двор и гаркнул весело:
— Здорово, родня!
Молодая яркая женщина, стоявшая за ним, сказала с упреком:
— Неужели нельзя потише?.. Что за манера!
— Ничего-о, — загудел Игнатий, — сейчас увидишь, как обрадуются.
Из дому вышел квадратный старик с огромными руками. Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
— Игнашка!.. — сказал он и пошел навстречу Игнатию.
Игнатий бросил чемоданы. Облапали друг друга, трижды — крест-накрест — поцеловались. Старик опять вытер глаза.