— Разойдись! — прокричали начальники блоков. — Кому идти за едой, шаг вперед!
Ветераны осторожно отнесли Пятьсот девятого и Бухера в барак. Хандке с ухмылкой наблюдал за этим.
— Эти оба, что у вас, из фарфора, а?
Никто ему не ответил. Он еще немного постоял и потом тоже ушел.
— Вот свинья! — пробурчал Вестгоф и сплюнул. — Грязная свинья!
Бергер внимательно разглядывал его. Вестгофа уже некоторое время одна мысль о лагере приводила в бешенство. Утратив спокойствие, он таинственно размышлял о чем-то, разговаривал сам с собой, затевая всякие споры.
— Поспокойнее, — резко бросил Бергер. — Не шутите. Мы все знаем, что происходит с Хандке.
Вестгоф уставился на него.
— Заключенный, такой же, как мы. А такая свинья. Ну прямо…
— Это каждому знакомо. Есть десятки в его положении, которые еще хуже. Власть развращает, тебе это уже давно пора знать. Вот, а теперь помоги-ка нам.
Они приготовили Пятьсот девятому и Бухеру каждому по кровати. Для этого шестерым пришлось лечь на пол. Одним из них был Карел, мальчик из Чехословакии. Он помогал втаскивать обоих.
— Шарфюрер ничего не понимает, — сказал он Бергеру.
— Ну?
— Не вылетит их прах в трубу. Завтра это не произойдет. Это точно. Можно было бы спокойно заключать пари.
Бергер посмотрел на него. Маленькое личико было полно взрослой деловитости. «Вылететь в трубу» — это было лагерное выражение о тех, кого сжигали в крематории.
— Послушай, Карел, — сказал Бергер. — С эсэсовцами можно заключать пари только тогда, когда уверен, что проиграешь. Но и тогда лучше не стоит.
— Завтра они не вылетят в трубу. Причем оба. Те, что там, другое дело. — Карел показал на трех мусульман, которые лежали на полу.
Бергер снова окинул его взглядом.
— Ты прав, — сказал он.
Карел кивнул не без особой гордости. Он неплохо разбирался в этих вещах.
На следующий вечер к ним вернулся дар речи. Их лица были истощены, поэтому припухлостей не было. Кожа была иссиня-черной, губы разодраны, но глаза — живые.
— Не шевелите губами, когда говорите, — сказал Бергер.
Это было несложно. Они освоили такую премудрость за годы, проведенные в лагере. Каждый, посидевший продолжительное время, умел говорить, не напрягая ни один мускул.
После того как принесли пищу, раздался неожиданный стук в дверь. У всех сжались сердца. Каждый про себя задал вопрос: «Неужели они все же пришли, чтобы забрать обоих?»
Стук повторился, осторожно и едва слышно.
— Пятьсот девятый! Бухер! — прошептал Агасфер. — Делайте вид, что вы мертвые!
— Открой, Лео, — прошептал Пятьсот девятый. — СС приходят не так.
Стук прекратился. Несколько секунд спустя в бледном свете окна выросла тень, сделавшая знак рукой.
— Открой, Лео, — проговорил Пятьсот девятый. — Это из трудового лагеря.
Лебенталь открыл дверь, и тень впорхнула внутрь.
— Левинский, — сказал он в темноту. — Станислаус. Кто не спит?
— Все.
Левинский пытался на ощупь приблизиться к говорившему в темноте Бергеру.
— Где? Я боюсь на кого-нибудь наступить.
— Стой на месте. Подошел Бергер.
— Здесь. Садись сюда.
— Оба живы?
— Да. Они лежат слева рядом с тобой. Левинский что-то сунул в руку Бергера.
— Здесь вот кое-что…
— Что?
— Йод, аспирин и вата. Здесь еще моток марли. А это перекись водорода.
— Прямо настоящая аптека, — сказал удивленно Бергер. — Откуда у тебя все это?
— Стащили. В госпитале. Один из нас там делает уборку.
— Хорошо. Все пригодится.