— Я как раз это имею в виду. А ночью вас не проверяют?
— Практически нет.
— А днем эсэсовцы часто заглядывают в бараки?
— Почти никогда. Боятся вшей, дизентерии и тифа.
— А старший по блоку?
— Он приходит только на перекличку. Ему на нас наплевать.
— Как его зовут?
— Больте. Шарфюрер. Левинский кивнул.
— Старосты блоков не спят вместе со всеми в бараках?
— Только старшие по помещению.
— Ваш-то как?
— Да ты только что с ним говорил. Зовут Бергер. Лучше его не найти.
— Это врач, который сейчас работает в крематории?
— Да. Я вижу, ты все знаешь.
— Мы навели справки. Кто у вас староста блока?
— Хандке. Зеленый. Несколько дней назад он у нас одного насмерть затоптал. Но он мало что о нас знает. Боится чем-нибудь заразиться. Знаком только с некоторыми из нас. Столько лиц мелькает. Старший по блоку знает еще меньше. Контроль возлагается на старост по помещениям. Здесь можно делать, что угодно. Тебя это интересовало, а?
— Да, я хотел услышать именно это. Ты меня понял. — Левинский с удивлением посмотрел на красный треугольник на робе Пятьсот девятого. Для него это было неожиданностью.
— Коммунист? — спросил он. Пятьсот девятый покачал головой.
— Социал-демократ?
— Нет.
— Кто ж тогда? Кем-то ты ведь должен быть. Пятьсот девятый поднял взгляд. Кожа вокруг глаз еще оставалась выцветшей от кровоподтеков. От этого глаза казались светлее обычного; почти прозрачные, они блестели в свете огня, словно не имели отношения к темному избитому лицу.
— Кусочком человеческой плоти, если угодно.
— Что?
— Да ладно. Так просто. Левинский на мгновение оторопел.
— Ах, какой идеалист, — проговорил он с налетом добродушного презрения. — Ну ладно, как скажешь. Если только мы сможем на вас положиться.
— Сможете. На нашу группу. Те, что там сидят. Они дольше всех здесь. — Пятьсот девятый поморщился. — Ветераны.
— А остальные?
— Тоже можно не сомневаться. Мусульмане. Надежные, как покойники. Дай им только кусок жратвы да возможность умереть лежа. У них нет сил для предательства.
Левинский посмотрел на Пятьсот девятого.
— Значит, кого-нибудь у вас можно спрятать, по крайней мере на несколько дней? Это не бросится в глаза?
— Нет. Только если он не будет очень упитанный.
Левинский пропустил это ироническое замечание мимо ушей. Он подсел поближе.
— У нас что-то носится в воздухе. В разных бараках красных старост блоков заменили на зеленых. Идут разговоры о том, что будут увозить ночью и в тумане. Ты знаешь, что это такое?
— Да. Транспорты с людьми в лагеря смерти.
— Идут слухи и о массовой ликвидации. Эту новость принесли люди, которых доставили из других лагерей. Нам надо быть готовыми. Организовать свою оборону. Эсэсовцы так просто не исчезнут. До сих пор мы о вас в этой связи не подумали…
— Вы считали, что мы подыхаем здесь, как полумертвые рыбы, не так ли?
— Да. Но это только раньше. Вы еще пригодитесь. Если там запахнет жареным, чтобы на какое-то время спрятать нужных нам людей.
— В лазарете уже не безопасно? Левинский снова поднял взгляд.
— Значит, и тебе известно?
— Да, мне тоже.
— Ты там участвовал с нами в движении?
— Это не важно, — сказал Пятьсот девятый. — Как там сейчас?
— Лазарет, — проговорил Левинский с другой интонацией, чем прежде, — уже не то, что раньше. У нас еще остались свои люди; но с некоторых пор там вовсю лютуют.
— А как в тифозном отделении?