В один прекрасный день Ниггль стоял перед картиной и разглядывал ее — пристально, как никогда, и в то же время отстраненно. Художник никак не мог понять, что же он сам думает об этой картине, и жалел, что у него нет друга, к которому можно было бы обратиться с этим вопросом. Он был ею абсолютно недоволен, и в то же время она казалась ему очень красивой, единственной по-настоящему прекрасной картиной в мире. Чего Нигглю хотелось в тот момент, так это чтобы в сарай вошел его, Ниггля, двойник, похлопал его по плечу и сказал (со всей очевидностью, от души): «Великолепно! Теперь я понял ваш замысел. Пожалуйста, продолжайте, продолжайте работать и ни о чем больше не беспокойтесь! Мы дадим вам государственную субсидию, чтобы отныне вы ни в чем не нуждались».
Однако на самом деле жалованье Нигглю никто давать не собирался. И одно он понял твердо: необходимо сосредоточиться и работать, много и неустанно работать, чтобы довести картину до ума, даже при нынешних ее размерах. Ниггль закатал рукава и взялся за дело. Несколько дней он старался не думать ни о чем постороннем. Но на него тут же, как назло, градом посыпались события, требующие его внимания: в доме у него все пошло наперекосяк; подошла его очередь исполнять обязанности присяжного заседателя; один его друг, проживающий в другом городе, серьезно заболел; мистер Пэриш слег с прострелом, и вдобавок гости продолжали валить валом. Стояла весна, и знакомым Ниггля хотелось немного отдохнуть на природе: Ниггль жил в славном маленьком домике, в нескольких милях от города. Ниггль мысленно проклинал гостей, но ничего не мог поделать, поскольку сам же их наприглашал — еще давно, зимой, когда походы в магазин и чаепития со знакомыми не казались ему помехой. Он пытался проявить твердость, но безуспешно. Ниггль почти никогда не мог прямо сказать «нет», даже если не считал какое-то дело своей прямой обязанностью. А некоторые дела он просто вынужден был исполнять, вне зависимости от своего отношения к ним. Кое-кто из гостей намекал, что его сад очень запущен и что к Нигглю, чего доброго, в один прекрасный день нагрянет Инспектор. Конечно, мало кто из гостей знал о картине Ниггля, но даже если бы они и знали, это мало что изменило бы. Я сомневаюсь, что они сочли бы ее чем-то заслуживающим внимания. Пожалуй, это и вправду была не очень хорошая картина, несмотря на несколько удачных фрагментов. Во всяком случае, Дерево было весьма любопытным и на свой лад даже уникальным. Как и сам Ниггль — при том, что в целом он был самым обыкновенным и даже чуть глуповатым человеком.
Наконец счет для Ниггля пошел буквально на часы. Его знакомые из соседнего города все чаще вспоминали о том, что ему предстоит отправиться в путь, и кое-кто уже начал прикидывать, как надолго ему удастся оттянуть тягостное путешествие. Они размышляли, кому достанется дом Ниггля и станут ли новые хозяева лучше ухаживать за садом.
Наступила осень, очень дождливая и ветреная. Однажды художник работал у себя в сарае. Он стоял на лестнице, пытаясь передать отблеск заходящего солнца на снежных пиках гор — Ниггль только что краем глаза заметил этот отсвет слева от пышной ветви Дерева.
Ниггль знал, что скоро должен будет уехать — возможно, в самом начале будущего года. Времени на то, чтобы в общих чертах закончить картину, оставалось в обрез: художник понимал, что в некоторых углах он успеет набросать лишь слабое подобие того, что ему на самом деле хотелось бы изобразить.
Раздался стук в дверь.
— Войдите! — резко отозвался Ниггль, спустился с лестницы и остановился, крутя в руках кисть. Это пришел сосед Ниггля, Пэриш. Можно сказать, что это был его единственный настоящий сосед, поскольку все прочие жили довольно далеко. Однако Ниггль не слишком дружелюбно относился к Пэришу: отчасти потому, что у того постоянно случались неприятности и приходилось ему помогать, а еще потому, что Пэриш совсем не интересовался живописью, зато хорошо разбирался в садоводстве. Когда Пэриш смотрел на сад Ниггля (что бывало часто), то видел там главным образом сорняки, а когда смотрел на картину Ниггля (что случалось редко), то видел лишь какие-то дурацкие полосы и пятна — зеленые, серые и черные. Он по-добрососедски частенько выговаривал Нигглю за сорняки, а по поводу картины предпочитал помалкивать. Пэриш про себя думал, что это очень любезно с его стороны, не понимая, что любезность эта довольно куцая. Лучше бы он помог Нигглю управиться с сорняками или похвалил картину — хотя бы из вежливости.
— Ну, Пэриш, в чем дело? — спросил Ниггль.
— Мне, наверное, не следовало бы вас отвлекать, — проговорил Пэриш (даже не взглянув на картину). — Вы, конечно, очень заняты…
Ниггль как раз собирался сказать что-то в этом духе, но упустил возможность. Ему оставалось лишь согласиться.
— Да.
— Но мне не к кому больше обратиться… — продолжал Пэриш.
— То-то и оно, — со вздохом произнес Ниггль. Вздохнул он как бы про себя, но при этом постарался, чтобы Пэриш его услышал. — Так что я могу для вас сделать?
— Моя жена болеет, вот уже несколько дней, и я начинаю беспокоиться, — сказал Пэриш. — А ветер сорвал с моей крыши половину черепицы, и теперь спальню заливает дождем. Сдается мне, надо бы вызвать доктора. И строителей, конечно, — только их ведь целую вечность прождешь. Вот я и подумал: может, у вас найдутся какие-нибудь доски и холст для починки — взаймы, всего на пару дней, чтобы на первых порах хоть как-нибудь перебиться?
И с этими словами Пэриш наконец-то посмотрел на картину.
— Охо-хо! — воскликнул Ниггль. — Ну надо же, какое несчастье. Надеюсь, у вашей жены всего лишь простуда. Я сейчас приду и помогу вам перенести ее на первый этаж.
— Большое спасибо, — весьма прохладно отозвался Пэриш. — Но у нее не простуда, у нее сильный жар. Из-за какой-то там простуды я бы вам докучать не стал. И моя жена и так уже лежит на нижнем этаже. Я не могу бегать с подносами вверх-вниз — с моей-то ногой. Но, вижу, вы и вправду очень заняты. Прошу прощения, что потревожил. Я просто надеялся, что у вас, может, найдется время, чтобы сходить за доктором — самому-то мне не добраться… И за строителями тоже, раз уж у вас нет лишнего холста.
— Конечно-конечно, — отозвался Ниггль, хотя в голове у него вертелись совсем другие слова. И чувствовал он себя сейчас не добрым, а попросту мягкотелым. — Я могу сходить. Я обязательно схожу, если вы действительно так беспокоитесь.
— Я очень, очень беспокоюсь! — сказал Пэриш. — Ах, если бы только не моя хромота…
И Нигглю пришлось идти. Видите ли, ему было неудобно отказать. Они с Пэришем были соседями, а другие дома располагались довольно далеко. У Ниггля был велосипед, а у Пэриша — нет, да он бы и не смог на нем ездить. У Пэриша была хромая нога, которая действительно здорово болела, и об этом было трудновато забыть, точно так же, как и о кислом выражении лица Пэриша, и о его плаксивом голосе. Конечно же, Ниггля ждала картина, а времени на ее окончание оставалось всего ничего. Но напоминать об этом было как-то некрасиво. Разумеется, об этом следовало подумать самому Пэришу — но Пэриш никогда не думал о картинах, тут уж ничего не поделаешь. Так что Ниггль лишь мысленно выругался и оседлал свой велосипед.
Было сыро и ветрено. Дневной свет уже угасал. «Все, сегодня больше не поработаешь!» — подумал Ниггль и всю дорогу то ругался про себя, то представлял, как проходится кистью по горам или по находящимся рядом ветвям — впервые Ниггль представил их себе еще весной. Руки его, стискивающие руль велосипеда, так и чесались вернуться к краскам. Теперь, оказавшись за пределами сарая, он совершенно точно понял, как следует изобразить поблескивающие сплетения ветвей, обрамляющие видение далеких гор. Но внезапно Нигглю сдавило сердце, и он со страхом подумал, что уже не успеет воплотить этого на полотне.
Ниггль нашел врача и оставил записку строителям. Контора была закрыта, и подрядчик ушел домой, греться у камина. Ниггль промок до нитки и сам подхватил простуду. Врач, в отличие от Ниггля, не особенно спешил отправиться в путь. Он прибыл лишь на следующий день, что вышло для него очень даже удобно, ведь к этому времени ему пришлось иметь дело уже с двумя пациентами в двух соседних домах. Ниггль валялся в постели с высокой температурой, и ему мерещились дивные листья и ветви, сплетающиеся на потолке. Его не слишком утешило известие о том, что у миссис Пэриш действительно всего лишь простуда и что она уже поправляется. Ниггль отвернулся к стене и уткнулся лицом в листья.
В постели он пролежал довольно долго. Ветер продолжал бушевать. Он снес еще довольно много черепицы с крыши Пэришей и добрался до дома художника — теперь и у Ниггля начала протекать крыша. Подрядчик все не приходил. Ниггля это не беспокоило — по крайней мере день-два. Потом он выбрался из постели, поискать, чего бы поесть (жены у Ниггля не было). Пэриш не появлялся — от сырости у него разболелась нога. Его жена была занята: она собирала тряпкой воду и ворчала — неужели «этот мистер Ниггль» забыл зайти к строителям? Рассчитывай она позаимствовать у Ниггля что-нибудь полезное, она отправила бы Пэриша к соседу, невзирая на ногу, но взять с Ниггля было нечего, а потому он оказался предоставлен сам себе.
Где-то в конце недели Ниггль, пошатываясь, кое-как добрался до своего сарая. Он попытался взобраться на лестницу, но у него закружилась голова. Ниггль сел и посмотрел на картину. Сегодня ему не шли на ум ни листья, ни горы. Он мог бы нарисовать отдаленный пейзаж песчаной пустыни, но у него не было сил.
На следующий день художник почувствовал себя намного лучше. Он взобрался на лестницу и принялся рисовать. И только-только Ниггль начал втягиваться в работу, как раздался стук в дверь.
— Черт подери! — воскликнул Ниггль. Но с тем же успехом он мог бы вежливо сказать: «Войдите!» — потому что дверь все равно отворилась. На этот раз в сарай вошел очень высокий, совершенно незнакомый Нигглю человек.
— Это частная студия, — сказал Ниггль. — Я занят. Убирайтесь!
— Я — Инспектор Домов, — представился человек, протягивая служебное удостоверение, так, чтобы Ниггль мог увидеть его с лестницы.
Ниггль непроизвольно охнул.
— Дом ваших соседей находится в совершенно неудовлетворительном состоянии, — сказал Инспектор.
— Я знаю, — отозвался Ниггль. — Я давно уже оставил записку строителям, но они так и не пришли. А потом я заболел.
— Понятно, — сказал Инспектор. — Но теперь вы уже не болеете.
— Но я же не строитель. Пэришу следует подать жалобу в Городской Совет — пусть Аварийная Служба ему поможет.
— У них хватает хлопот с более тяжелыми случаями, чем этот, — сказал Инспектор. — В долине произошло наводнение, и множество семей остались без крыши над головой. Вы должны помочь вашему соседу произвести временный ремонт и предотвратить нанесение дальнейшего ущерба, устранение какового повлекло бы дополнительные расходы. Таков закон. Здесь у вас достаточно материала: холст, дерево, водоотталкивающие краски.
— Где? — негодующе спросил Ниггль.
— Вот! — ответил Инспектор, указывая на картину.
— Но это моя картина! — воскликнул Ниггль.
— Смею заметить, я это понял, — сказал Инспектор. — Но дома важнее. Таков закон.
— Но я не могу… — Ниггль не успел больше ничего сказать, потому что в это самое мгновение в сарай вошел другой человек. Он был очень похож на Инспектора, почти как двойник — тоже высокий и весь в черном.
— Идем! — сказал он. — Я Водитель.
Ниггль неуклюже спустился с лестницы. Похоже, его лихорадка снова вернулась: у художника закружилась голова, и его пробрал озноб.
— Водитель? Какой Водитель? — залепетал он. — Чей?
— Ваш и вашей машины, — отозвался человек. — Машина была заказана давным-давно. Она наконец прибыла. Она ждет. Видите ли, сегодня вы отправляетесь в путешествие.
— Вот так так! — огорчился Инспектор. — Что ж, ничего не поделаешь, придется вам ехать — хотя нехорошо начинать путешествие, оставив за спиной невыполненную работу. Однако мы, по крайней мере, сможем пустить в дело этот холст.