— По-моему, та станция еще никак не называется, — отозвался Кондуктор. — Но вы ее не пропустите.
И с этими словами он захлопнул дверь.
Поезд тотчас же тронулся. Ниггль откинулся на спинку сиденья. Маленький паровозик, пыхтя, полз по глубокой выемке. По обе стороны от нее поднимались высокие зеленые склоны, а сверху раскинулось синее небо. Через некоторое время — довольно скоро — паровозик свистнул, затормозил и встал. Там, где он остановился, не было ни железнодорожной станции, ни какой-либо вывески — лишь лестница, поднимающаяся на насыпь. Наверху виднелась аккуратная изгородь, и в ней — калитка. У калитки стоял велосипед Ниггля. По крайней мере, он выглядел в точности так, и к рулю была прикреплена желтая бирка с большими черными буквами:
«НИГГЛЬ».
Ниггль распахнул калитку, вскочил на велосипед и помчал вниз по склону, освещенному ярким весенним солнцем. Вскоре Ниггль обнаружил, что тропинка, по которой он ехал, исчезла и теперь его велосипед катит по чудной траве, зеленой и густой. Ниггль мог разглядеть каждую былинку. Ему почудилось, будто он уже где-то когда-то видел такую дивную траву — быть может, во сне. И окружающий пейзаж тоже казался Нигглю знакомым. Да, точно — вот сейчас дорога выровняется. А теперь, конечно, снова подъем. Вдруг огромная зеленая тень заслонила солнце. Ниггль поднял глаза — и свалился с велосипеда.
Перед ним стояло Дерево, его Дерево, полностью законченное. Если, конечно, так можно сказать о живом Дереве: листья его распускались на глазах, а ветви вырастали и трепетали под ветром — именно так, как ощущал и представлял себе Ниггль. Сколько раз он пытался это передать — но тщетно. Ниггль, не сводя глаз с дерева, медленно раскинул руки.
— Это дар! — воскликнул он. Это восклицание относилось и к его искусству, и к результату. Но сейчас Ниггль употребил это слово в его прямом смысле.
Он все смотрел и смотрел на Дерево. Там были все листья, над которыми он когда-либо трудился, — такие, какими он их себе представлял, а не такие, какими ему удалось их передать; и те, что лишь возникали в его воображении, и множество тех, которые Ниггль мог бы вообразить, если бы у него хватило времени. Листья не были подписаны — это были просто красивые, безымянные листья, — и все же Ниггль мог бы точно сказать, когда создан каждый из них. Несколько самых прекрасных листьев — и причем самых типичных, самых совершенных образчиков стиля Ниггля, — были явно созданы в сотрудничестве с мистером Пэришем — по крайней мере, иначе не скажешь.
На Дереве гнездились птицы. Удивительные птицы. Как они пели! Они спаривались, высиживали птенцов, а те вставали на крыло и с песнями улетали в Лес — и все это происходило на глазах у Ниггля. Только теперь он заметил, что Лес тоже тут — тянется в обе стороны и уходит вдаль. А за ним сверкали Горы.
Через некоторое время Ниггль свернул к Лесу. Не то чтобы он устал от Дерева — нет! — но Ниггль уже успел полностью охватить его взглядом и теперь представлял его себе все целиком — как оно растет, как меняется, — даже не видя. Отправившись дальше, Ниггль обнаружил странную вещь: Лес, конечно, был далеким, но к нему можно было приблизиться и даже войти в него, и от этого его чары не развеивались. Прежде Нигглю никогда не удавалось вступить в дальние дали, не превратив их в самые обычные окрестности. Это придавало прогулке особое очарование: здесь по мере продвижения вперед перед вами раскрывались все новые и новые горизонты — двойные, тройные и даже четверные, вдвое, втрое, вчетверо заманчивее. Здесь можно было идти и идти, и при этом вся эта огромная страна помещалась в саду — или в картине, если вам так проще и понятнее. Вперед и вперед — хотя, наверное, не до бесконечности, потому что на горизонте высились Горы. Они приближались, но очень медленно. Казалось, они не из этой картины — они только связывали ее с чем-то иным — с чем-то большим. Но это была уже другая картина.
Ниггль бродил по округе. Но он не просто бил баклуши. Он внимательно осматривался по сторонам. Дерево было завершено, хотя и не закончено. «Вот теперь все с точностью до наоборот!» — подумал про себя Ниггль, но в Лесу еще оставалось множество мест, над которыми нужно было поразмыслить и потрудиться. Здесь не было ничего неправильного и ничего не требовалось изменять, но лишь продолжать и развивать — и Ниггль точно знал, как именно.
Ниггль уселся под большим, изумительно красивым, не слишком подробно выписанным деревом — оно было нарисовано по образцу Большого Дерева, но все же обладало своим, особым характером, который непременно проявится, если немного постараться, — и принялся обдумывать, с чего начать работу, чем закончить и сколько времени на это потребуется. Но план как-то не выстраивался.
— Ну конечно же! — воскликнул Ниггль. — Мне нужен Пэриш! Здесь надо разбираться в земле, растениях и деревьях. Я в этом ничего не смыслю, а он как раз смыслит. Ведь тут же не мой личный парк. Мне нужна помощь и совет; жаль, я раньше этого не понимал.
Ниггль встал и отправился к тому месту, с которого решил начать работу. Он снял куртку. И тут в небольшой тенистой ложбине Ниггль заметил человека, который растерянно оглядывался по сторонам. Он опирался на лопату, но явно не понимал, что ему делать.
— Пэриш! — окликнул его Ниггль.
Пэриш закинул лопату на плечо и зашагал ему навстречу. Он все еще чуть-чуть прихрамывал. Они не стали разговаривать — просто кивнули друг другу, как обычно делали, встречаясь на улице. Но дальше они пошли, взявшись за руки. Они без лишней болтовни договорились, где следует поставить маленький домик и разбить сад — сад непременно понадобится!
И теперь, пока они работали вместе, стало ясно, что теперь из них двоих Ниггль лучше умеет распоряжаться временем и планировать работу. Как ни странно, именно Ниггль уделял больше времени постройке дома и разбивке сада, в то время как Пэриш частенько отвлекался, чтобы полюбоваться на деревья, и в особенности на Большое Дерево.
В один прекрасный день Ниггль трудился, высаживая живую изгородь, а Пэриш лежал рядом на травке и внимательно рассматривал прехорошенький желтый цветок. В свое время — давным-давно — Ниггль насадил множество таких цветов у подножия Дерева. Внезапно Пэриш поднял голову: его лицо сияло под солнцем, и он улыбался.
— Это великолепно! — воскликнул он. — На самом-то деле мне не полагалось быть здесь. Спасибо, что ты замолвил за меня словечко.
— А, чепуха! — отмахнулся Ниггль. — Не помню, что уж там я сказал, но в любом случае от меня-то ничего не зависело.
— Да нет же, зависело, — возразил Пэриш. — Благодаря этому меня отпустили пораньше. Этот Второй Голос — ну, ты его знаешь, — велел послать меня сюда. Сказал, что ты хотел повидаться со мной. Так что я перед тобой в долгу.
— Нет. Ты в долгу перед Вторым Голосом, — сказал Ниггль. — Мы оба перед ним в долгу.
Так они и жили и трудились вместе — уж не знаю точно, как долго это продолжалось. Нельзя отрицать, что в первое время они иногда ссорились, особенно когда уставали, — а поначалу они и вправду иногда уставали. Как выяснилось, их обоих снабдили укрепляющим средством. На бутылках красовалась одинаковая этикетка:
«Растворить несколько капель в воде из Родника и выпить перед отдыхом».
Они отыскали Родник в глубине Леса: Ниггль его как-то раз представил, но так и не нарисовал. Теперь он понял, что Родник питал озеро, поблескивающее в отдалении, и всю окрестную растительность. Несколько капель тонизирующего снадобья придавали воде чуть горьковатый, вяжущий и в то же время бодрящий вкус — от этой смеси прояснялось в голове. Выпив ее, они отдыхали поодиночке, а потом снова вставали и радостно принимались за дело. В такие моменты Ниггль придумывал новые прекрасные цветы и растения, а Пэриш всегда точно знал, как их нужно сажать и какое место для них лучше всего подойдет. Еще задолго до того, как укрепляющее средство закончилось, Ниггль и Пэриш поняли, что больше в нем не нуждаются. Пэриш больше не хромал.
По мере того как работа приближалась к концу, Ниггль и Пэриш все чаще позволяли себе просто бродить по лесу, любуясь деревьями и цветами, формами и красками и всем вокруг. Иногда они пели дуэтом. Но Ниггль обнаружил, что его взгляд все чаще и чаще обращается к Горам.
И вот настало время, когда дом в ложбинке, сад, трава, лес, озеро — словом, все окрестности — почти обрели завершенность и все стало именно таким, каким ему надлежало быть. Большое Дерево стояло в полном цвету.
— Сегодня вечером мы все закончим, — сказал однажды Пэриш. — А потом сможем погулять в свое удовольствие.
На следующий день они отправились в путь и шли все вдаль и вдаль до тех пор, пока не добрались до Грани. Конечно же, она была невидимой — там не было ни борозды, ни забора, ни стены. Но путники знали, что пришли к границе этой местности. Им навстречу с зеленого, уводящего к горам косогора спускался человек, похожий на пастуха.
— Вам нужен провожатый? — спросил он. — Вы хотите идти дальше?
На мгновение между Нигглем и Пэришем пролегла тень: Ниггль понял, что действительно хочет идти дальше и, в определенном смысле слова, даже должен идти. А Пэриш идти не хотел и пока что не был к тому готов.
— Мне надо подождать жену, — сказал Пэриш Нигглю. — Ей ведь будет очень одиноко… Я почти уверен, что ее рано или поздно пришлют сюда, когда она будет готова и когда я все тут для нее подготовлю. Дом теперь достроен, и мы сделали все, что могли, но мне очень хотелось бы показать все это жене. Мне кажется, она сможет тут многое улучшить — придать уютности. Я надеюсь, ей тут тоже понравится. — Пэриш повернулся к пастуху. — А вы — проводник? — спросил он. — Вы не подскажете, как называются эти места?
— А разве вы не знаете? — удивился проводник. — Край Ниггля. Это Картина Ниггля — по крайней мере, большая часть этой местности. Ну, и еще немного Сад Пэриша.
— Картина Ниггля?! — изумленно воскликнул Пэриш. — Так, значит, это ты все это придумал? Вот уж думать не думал, что ты такой умный! Что ж ты мне-то не сказал?
— Когда-то давно он пытался вам об этом сказать, — заметил пастух, — но вы не слушали. Тогда он располагал лишь холстом и красками, а вы хотели залатать ими свою крышу. Вы с женой обычно называли все это «Нигглевой чепухой» или «той мазней».
— Но ведь она выглядела совсем не так, как тут, она не была такой… такой настоящей… — пробормотал Пэриш.
— Да, она была всего лишь отблеском здешней картины, — согласился пастух, — но вы могли бы уловить этот отблеск, если бы вам хоть раз пришло в голову попытаться.
— Ну, это уж я сам виноват, — вмешался Ниггль. — Я ведь даже не пытался тебе ничего объяснять. Про себя я называл тебя Старым Кротом. Да и какая разница? Мы жили и работали здесь вместе. Все могло сложиться иначе, но вряд ли — лучше. Но, боюсь, я все-таки должен идти. Думаю, мы с тобой еще встретимся — мы еще много чего сможем сделать вместе. Счастливо!
Он от души пожал Пэришу руку. Рука была сильная и надежная. На мгновение Ниггль обернулся и посмотрел назад. Цветущее Большое Дерево сияло, подобно пламени. Вокруг него летали и пели птицы. Потом Ниггль улыбнулся, кивнул Пэришу и зашагал прочь вместе с пастухом.
Ему предстояло побольше узнать об овцах и о горных пастбищах, смотреть на бескрайнее небо и идти вперед, все дальше и выше в Горы. А что с ним было потом, я не знаю. Даже Ниггль, маленький человек, сидя в своем старом доме, мог уловить отблеск дальних Гор, и они возникли на заднем плане его картины. Но на что они похожи на самом деле и что лежит за ними, может сказать лишь тот, кто поднимется на них сам.
— Я так считаю, он был просто глупцом, — изрек Советник Томпкинс. — Даже хуже того: он был совершенно бесполезен для Общества.
— Ну, не знаю… — протянул Аткинс. Аткинс не был важной особой — всего лишь простой школьный учитель. — Я в этом не уверен. Все зависит от того, что вы подразумеваете под пользой.
— Он не приносил ни практической, ни экономической пользы, — сказал Томпкинс. — Осмелюсь заявить, из него могло бы выйти что-нибудь путное, если бы вы, школьные учителя, знали свое дело. Но вы его не знаете. Вот потому и вырастают бесполезные люди вроде Ниггля. Если бы этой страной управлял я, я бы взял таких, как Ниггль, и приставил их к какой-нибудь работе, на которую они годятся, — мыть посуду в общественных столовых, или еще что-нибудь в том же духе. И присматривал бы, чтобы они работали как следует. Или избавился бы от них. От Ниггля я бы уж давным-давно избавился!
— Избавились? Вы хотите сказать, что заставили бы его отправиться в путешествие до срока?