— Чего пишут?
— Простодушие. Растерянность. Ты чего-то боишься?
— Я высоты сильно боюсь…
— Это легко исправить — посмотри на себя из космоса.
Они стояли в объятиях вьюжного, порывистого ветра на самом краю похожей на аэродром крыши новой шестнадцатиэтажки. Внизу жили своей далёкой смешной жизнью армады ярких, крошечных светлячков. Вон там, далеко, целая колония разноцветных мигающих огоньков — это рекламы центральной площади. Друг за другом по нитям дорог ползут жучки-машины. Поднимается в гору трамвай-гусеница. Где-то сразу у подножия затерялся тусклый фонарик Янкиной хрущёвки.
— Эх-х!.. Лепота!
Агранович смотрел на Янку из-под лохматой рыжей шапки с лукавой нежностью. Длинный шарф, выбившийся из расстёгнутого пальто, развевался на ветру белым знаменем, как у Маленького Принца из сказки Экзюпери. Поцелуй, словно экстремальный аттракцион «Американские горки», зашкаливая допустимый уровень восторга, обжёг Янке губы. На долю секунды сознание оставило её, она будто провалилась в наркоз. Агранович ещё крепче прижал к себе девушку… и шагнул с крыши…
Янка не сразу поняла, что произошло. В области желудка образовалась невесомость и странное щекотание. Как вспышки замелькали отрывочные мысли: «Падаем! Разобьёмся… И всё… ЭТО ПРЕКРАСНО! Вот она, самая необычная на свете, самая неземная ЛЮБОВЬ! Пусть же и закончится так же внезапно и необычно. Мы НАВСЕГДА будем вместе. Наши имена теперь будут связаны смертью — это крепче, чем брак. Лучше, чем прожить долгую, нудную жизнь, ведущую от страсти к ненависти и неизменно к ещё более страшному — равнодушию… Даже через много лет люди будут вспоминать: «А слышали, двое влюблённых спрыгнули когда-то с крыши этого дома? Очень романтическая история!..» Что-то я уже слишком долго рассуждаю!»
— Мы падаем?
— Мы летим!
— Земля, прощай!
Янка гортанно захохотала, как безумная, открытым морозному воздуху ртом. Воздушные струи трепали щёки, делая их лица схожими с диснеевскими персонажами. Ветер дёргал за полы одежды, ерошил волосы. Нереальность происходящего наполнила всё Янкино существо эйфорией и электричеством. Она неистово махала руками-крыльями. Непроизвольно издаваемые ею в пылу самозабвенного полёта гортанные звуки, похожие на весеннее карканье, роднили её с огромной вороной-мутантом, вырвавшейся из постылого заточения в застенках исследовательского института, предусмотрительно прихватившей с собой такого же мутировавшего самца. Агранович по-отцовски бережно поддерживал обезумевшую от счастья «птицу», снисходительно наблюдая за постепенной адаптацией подопытного экземпляра к новым условиям обитания.
— А говорят, что у самоубийц, прыгающих с большой высоты, сердце разрывается ещё в падении, — отрывисто прокричала Янка, словно оглохшая.
— Точно, чуть не разорвалось. Не бойся, лети!
Он мягко оттолкнул Янку, предоставляя потоку нести её самостоятельно, как учат детей плаванию опытные мускулистые тренеры в престижных бассейнах. Открой же ты, наконец, глаза!..
— Янка, Янка! Открой глаза! Ты вставать собираешься или нет? Что тебе, на занятия не идти, что ли, сегодня? Ты знаешь, сколько времени уже? — мама Ира тормошила ошалевшую от ночных полётов дочь, частично-поисковым методом, свойственным опытным педагогам.
«Как я оказалась дома? Не помню. Сидели с Аграновичем в кафешке. Выпили вино цвета рубина, всего по одному бокалу, а не так чтоб «уехать» в никуда. Целовались на крыше. Ветер был сильный. Мы упали? Ничего не помню… Нет же, НЕТ!!! Это был только сон! На самом деле — проторчала «Под аркой» на ледяном ветру, пока не потеряла последнюю надежду. Замёрзла до слёз. Вернулась домой за полночь и рыдала в подушку, пока не провалилась в забытьё. До сих пор наволочка мокрая!»
День тянулся за днём, приближался мужской праздник. Зима злилась от осознания неизбежности того, что её официальная власть вот-вот закончится. Ей хотелось в последние дни своего правления вытворить нечто этакое и растрезвонить о своих проделках по всему свету, преувеличивая их до неузнаваемости.
Агранович исчез, будто его никогда и не было. Янка старательно отгоняла плохие мысли и успокаивала себя тем, что он занят неотложными делами и скоро появится. На улице, в салоне автобуса Янка безотчетно искала взглядом знакомый силуэт в пушистой рыжей шапке и каждую минуту была готова к чудесной встрече. Она постоянно вела с Аграновичем мысленные беседы, что-то доверительно рассказывая и представляя, что он отвечает. Янка не замечала, как странно выглядит со стороны, когда на её лице полярно и резко меняются выражения или надолго застывает загадочная улыбка.
Выходные она посвятила поиску подарка для Аграновича. После многокилометровых хождений по вещевому рынку остановила свой выбор на шикарном светло-сером джемпере и, ни на секунду не задумываясь, истратила на него две бережно сохранённые стипендии.
Загадочный возлюбленный исчез без всяких объяснений. Спрятался. Затаился и молчал, мотая на кулак нервы воздыхательницы, как и положено всем загадочным возлюбленным. Янка искала его в Интернете, требовала выдать его номер по «09», изучала телефонные справочники. Всё было тщетно. Испепеляющие душевные муки она выражала в диких графических зарисовках с неизменным центром композиции — пылающим в огне телефоном, ведь все надежды были возложены именно на этот глупый аппарат с трубкой.
Семейные вечера можно было бы назвать невыносимо скучными, если бы не обилие бодрящих актов устрашения со стороны мамы Иры. Несмотря на все ужасы домашней войны, Янка никуда не выходила, боясь, что в её отсутствие позвонит Агранович и тогда мама Ира, по своему обыкновению, начнет разговор с тренировки командного голоса: «Поздороваться бы не мешало для начала! Вас этому в школе не учили, молодой человек? Потрудитесь представиться, — с каждым словом резко повышая тон. — По какому поводу? Зачем? Для чего? А кто вы вообще?!» Надо быть законченным мазохистом, чтобы ещё хоть раз позвонить в подобный штаб НКВД.
— Сиди теперь на телефон медитируй, а он уж давно забыл, как тебя зовут! — шипел злобный внутренний голос.
— Нет! С ним что-то случилось. Обещал позвонить, значит, позвонит! Агранович — самый лучший на свете человек! Он очень занят! — горячился светлый оппонент, отстаивая своё мнение раз от разу всё неувереннее и печальнее.
— Ах, занят? Чем это, например?
— Может, он заболел и ему очень-очень плохо?
— Слинял, слинял, слинял! Как и все твои предыдущие ухажёры, — не унимался вредный внутренний скептик.
Однажды вечером, когда тонкая ниточка, на которой ещё кое-как держалась надежда, натянулась до предела, раздался телефонный звонок. Это был не просто звонок. Янка почувствовала мощные флюиды любви, исходящие вместе с его дребезжанием. Сорвав трубку, кинулась в свою кладовку, из которой, скрываясь от мамы Иры, вела особо важные телефонные разговоры. Но, не сдержавшись, нарушила на бегу необходимую конспирацию и почти закричала в трубку:
— Саша! Сашенька! Это ты?! Куда пропал? Почему так долго не звонил?
Но она жестоко ошиблась, приняв незнакомца за Аграновича.
— Извините, я, наверное, ошибся номером, — придавленно пролепетал парень на другом конце провода и повесил трубку.
Заботливая бабушка, воспитанная в духе средневековой морали, часто наставляла Янку, что мол, все мужики — кобели, как добьются своего — поминай как звали. Причём все коварные развратники напоследок объяснялись с безутешными родителями опозоренной девушки непременно одной и той же фразой: «Коню дают овёс — он не отказывается». Может, по законам Пламенеющей готики, резкая перемена в отношениях с Аграновичем была бы логична. Но, к большому Янкиному сожалению, пресловутого «овса» она ещё не успела ему предложить, если не считать несколько поцелуев на морозе.
Янка заперлась в тёмной кладовке, оглушённая и раздавленная. Со слезами на глазах долго и злобно хохотала, вспоминая, как придирчиво выбирала джемпер, как не раз опозорилась, путая имена, называла всех подряд Сашами. Изрисовала его портретами все тетради, да и в зарисовке обрубовочной головы, состоящей из углов и плоскостей, явно угадывались знакомые черты — вытянутый овал лица и нос необыкновенно красивой формы. Чтобы не разразиться безобразным криком, она заткнула себе рот перстнем, как соской-пустышкой. Долго посасывала прохладный гладкий камень, успокаиваясь таким грудничковым способом.
Вот она пришла, весна, как паранойя…
Да, я знаю, как сходят с ума.
Да, я знаю, как сходят с ума.
Да, я знаю, как сходят с ума…
«Справочное бюро» располагалось в торце облезлого здания, на втором этаже. Маленькое окошечко, напоминающее амбразуру вражеского дзота, помещалось на окрашенной «туалетным» цветом двери, но было наглухо запечатано фанеркой. Очевидный факт подтверждался ещё и надписью «ЗАКРЫТО». Немного удивившись столь закономерному явлению, наивная девушка долго стояла, осознавая, как неотвратимо облетают сжёванные лепестки мечты. Услышав за дверью слабые признаки присутствия жизни, Янка решилась постучать. В замурованной канцелярской норке усилился раздражённый шорох.
Янка очень боялась всех официальных контор. Перед любой административной дверью ей приходили на ум дикие фантазии, как даже самый ничтожный чиновник, а особенно чиновница, лишь завидев просителя, превращается в голодного вампира. Вытягиваются острые клыки. Загибаются чёрные ногти. Слабеет безвольная жертва, отдавая свою кровь какому-нибудь главному бухгалтеру.
Набравшись смелости, Янка постучала ещё раз, громче. Фанерный лаз безмолвствовал, но зато со скрипом отворилась сама дверь. На Янку с нескрываемым пренебрежением вопросительно смотрели две молодые девушки. Беспардонное вторжение нарушило их спокойное интимное чаепитие с половинкой кремового торта:
— Ну, и что вы, девушка, ломитесь, в самом-то деле? Ясно ж написано: «Закрыто»! Седьмое марта — короткий день. Приходите после праздников.
Янка осознавала, что если сейчас ничего не решится, то до «послепраздников» она просто не доживёт:
— Я вас прошу! Мне очень нужно. Срочно. Это очень-очень важно!
— Значит, вам важно, а что мы тоже люди и рабочий день у нас закончен, это для вас совершенно не важно?