Татьяна помолчала. Глаза ее посветлели. Маленькой рукой она прижала щеку с такой силой, что пальцы побелели. Скворцов тяжело дышал.
— Дрянь, — сказал он наконец, — сука!
Потом он налил себе стакан рыжего вина и выпил залпом. Губы его вздрагивали, волосы блестели, татуированные руки сжимались в кулаки.
— Ну, — вдруг тихо, с улыбкой сказала Татьяна, — может, о загранице ей расскажешь, а? Как мне рассказывал. Про ихние рубашечки розовые, про ихние простынки, про то, как целуют тамошние бабы… Расскажи, Леня…
— Ударю, — хрипло пригрозил он.
— Ударь, да расскажи… Может, про меня… Как ты…
— Замолчишь?
— Чего мне молчать…
— Танька…
Антонина встала и сзади подошла к нему. Он замахнулся. Прикусив губу, она почти повисла на его руке. Он попытался ее стряхнуть, рукав его рубашки лопнул, но Антонина вцепилась в его плечо.
— Пусти!
— Не пущу…
Он тяжело дышал. Левая его рука была свободна — он мог ударить левой, но Антонине не было страшно.
— Зубы выбью!
— Ну ударь…
На столе у края лежала вилка. Она схватила вилку.
Когда он ушел, она заплакала. Ее всю трясло. Татьяна сидела над нею, гладила ее волосы мягкой и теплой ладонью и что-то шептала.
Всю ночь они шептались, лежа на одной постели и крепко обнявшись. Обе плакали, и обе утешали друг друга.
Было душно.
По-прежнему во дворе кто-то пощипывал струны мандолины. Этажом выше танцевали фокстрот — потолок размеренно и степенно охал. От сумеречного света белой ночи кафельные стены кухни порой мерцали то там, то здесь, — это было непонятно и страшновато. На столе стояли еще целая неоткупоренная бутылка вина, шоколад, мандарины…
Татьяна встала и, шлепая по полу босыми ногами, принесла в чашке вина и еды на тарелке.
— Ты что? — шепотом спросила Антонина.
— А ничего. Давай выпьем?
— Выпьем.
Татьяна отпила полчашки и протянула остальное Антонине.
— Мало, — так же шепотом сказала Антонина, — ты неровную половину выпила. Ну-ка, отпей-ка еще!
Дворничиха выпила и опять легла.
— Жарко, да?
— Жарко.
— А вы где сегодня были? — равнодушно спросила дворничиха. — С утра ушли, что ли?
— С утра.
— Гуляли?
— В зверинце были.
— А-а. Знаю. Ну, как там — ничего?
— Ничего.
— И слона видели?
— Видели.
— Мне так очень обезьяны нравятся. Смешные. Верно, смешные?
— По-моему, нет.
Потом они выпили еще и прижались друг к другу.
— Какая, ты все-таки полная, — говорила Антонина, — и крепкая. Плечи… Дай-ка я голову тебе на плечо положу… Широкие какие плечи. А у меня худые. Потрогай, верно, худые? Колются. Да?
— Нет…
— Ну что ты — «нет». У меня только шея красивая. Правда? Вот погляди-ка. Красивая?
Она села в постели и высоко подняла голову.