«Что угодно сделаю! — задыхаясь от бега, думала она. — Все равно я лучше вас. Я такая, какая есть, а вы все ломаки и кривляки! Отобью вашего Володю, да, да, отобью…»
Она где-то вычитала это жестокое слово или услышала его от Татьяны, но оно сейчас годилось ей, хоть Антонина толком не понимала, что это такое — отбить.
«Вот вам ваши шляпы, и тешка с душком, и мамина простокваша, и шикарная ваша жизнь! — бессмысленно не то думала, не то угрожала, не то шептала Антонина. — Ах, какие вы добренькие, меня с собой на дачу повезли, пригласили, удостоили! Ах, ах, ах! Может быть, вы даже мне ваши платья дадите поносить? Или туфли? И за стол с собой посадите?»
Поезд сердито лязгнул буферами и двинулся.
Антонина долго стояла в тамбуре и думала. Одна бровь ее лукаво приподнялась, глаза заблестели, она чувствовала себя сильной, красивой, умной, страшно хитрой. Про таких удивительных девушек она читала в приложениях к «Ниве» за тысяча девятьсот одиннадцатый год.
— Я вам всем еще задам! — тихонько сказала она. — Задам! — И повторила в такт, под, стук колес: — За-дам! За-да-дам! За-да-да-дам, зада-дам, зада-дам!
Потом вошла в вагон.
На первой же станции она пожаловалась на духоту и сказала, что в тамбуре лучше.
— И мне душно, — сказал Володя.
— Пойдем в тамбур?
— В тамбуре то же, что здесь, — сказала Валя, — сидите лучше, а то ваши места займут.
— Как вы думаете, Володя, займут? — спросила Антонина.
— Я оставлю кепку на своем месте.
— А на моем?
— А на ваше мы поставим корзину.
— Так собираетесь, точно сутки там стоять будете, — сказала Валя, — разговору не оберешься. Ну, или идите, или оставайтесь!
— Идем, идем, — сказала Антонина, — тут совсем дышать нечем. Пошли!
В тамбуре Антонина не осталась, а, взяв Володю за руку, повела его во второй вагон, из второго в третий, из третьего в четвертый. Он покорно шел и улыбался. В последнем вагоне она открыла наружную дверь и села, поставив ноги на ступеньки. Володя стоял сзади.
— Что же вы не садитесь? — спросила она. — Тут много места.
Он вынул из кармана газету, расстелил и молча сел.
— Теперь Валя будет ревновать, — сказала Антонина, — правда, Володя?
— Не знаю…
Поезд с воем летел под уклон. Сквозь редкие сосны было видно, как серебрится залив. Пахло гарью и автомобилями. Рядом с рельсами тянулось шоссе, и поезд все время обгонял автомобили.
— Что это у вас в кармане? — спросила Антонина.
— Коньяк.
— Выпейте!
— Это зачем? — удивился Володя.
— Тогда, может быть, вы станете поинтереснее.
Володя косо взглянул на Антонину, но бутылку откупорил.
— Выпейте прямо из горлышка! — велела она. — Ляпните, или хватите, как это говорят мужчины. Или тяпните!
— Тяпну! — согласился он.
Отхлебнул и закашлялся. Пока он кашлял, она говорила, что больше любит ездить в автомобиле, чем в поезде.
— Вот как? — сказал Володя, мученически дыша.
— Да! Меня катал один знаменитый артист. Мы с ним были в ресторане. И нам подавал официант Оглы.
— С автомобилем… — опять кашляя, заговорил Володя. — С автомобилем можно устроить…
— У вас есть автомобиль?
— У папахена.
— А кто ваш… папахен?
— Мой отец — фабрикант! — раздельно не сказал, а произнес Володя.
— Ах, вот что…
— А что? — быстро и настороженно спросил Володя.
— Ничего.
— Я потому, — не глядя на Антонину, сказал Володя, — потому, знаете ли, что многие люди резко меняют ко мне отношение, узнав, что я сын фабриканта. Да, я сын фабриканта, я нигде не учусь, я нэпман, я болтаюсь по театрам, по кино, я даже играю во Владимирском клубе и вообще…
— Перестаньте! — сказала Антонина. — И ничего не «вообще». Вот у вас роман с Валей…