— Да, это сиденье для того, чтобы облегчиться. Как на горшке. Точно так же.
— А потом?..
— А потом, моя дорогая, природа делает своё дело. Как видишь, комочки чёсаной шерсти подходят для… э-э…
— А потом…
— Бросаешь использованный комок в это приспособление, а затем…
Луиза дёрнула цепочку, свисающую с лакированного деревянного бачка наверху, и вода с оглушительным шумом закрутилась внизу.
— Но куда всё это уходит?
— В резервуар в подвале.
Миссис Севье приложила руку ко рту.
— Луиза, ты так… оригинальна.
Возможно, она выбрала не лучшие слова для похвалы. Глаза у Луизы наполнились слезами:
— Этот… этот неблагодарный англичанин. У нас он получил свой первый заказ в Америке. Наш дом стал бы его образцом для демонстрации. Простая вежливость… Обычные правила приличия… Можно было бы и появиться хоть ненадолго сегодня вечером!
— По-моему, этот… э-э… предмет совершенно чудесен. Как же я тебе завидую, Луиза. Как бы мне хотелось обладать твоим мужеством!
— Да, спасибо. Ну что ж. Хочешь попробовать?
Антония захихикала, прикрывшись веером.
— Если бы я была тобой, Луиза, но я всего лишь Антония. Ты наверняка припрятала несколько горшков для своих консервативных друзей.
Луиза вздохнула:
— В комнатке за библиотекой.
Дамы вышли. В малой гостиной, мимо которой они прошли, стоял такой густой дым, что у Луизы заслезились глаза. Мужчины, развалившись в креслах, храпели, открыв рты. Кто-нибудь обязательно здесь останется до утра.
Большие напольные часы пробили час. Антония подавила зевок.
Капитан Форнье с кузеном Филиппом топтались у чаши с пуншем, словно она могла убежать. В начале вечера пунш, приготовленный по рецепту матери Луизы, имел розоватый оттенок и благоухал цитрусом. Теперь, когда чаша была почти пуста, он приобрёл тёмно-коричневый цвет и разил спиртом.
Но оркестр до сих пор сохранял бодрость! Луиза услышала, как кто-то выкрикнул. О, боже! Неужели ирландцы заказали джигу?
— Рождественский бал у Робийяров, — напомнила Луиза подруге, — устанавливает новые стандарты в Саванне — нет, во всей Джорджии!
— Ну конечно же, дорогая, — вздохнула Антония. — Мы все так признательны.
Кроша в пальцах невидимую землю, капитан Форнье объяснял разомлевшему Филиппу, какой должна быть «хорошая почва — La Bonne Terre».
Дамы уводили мужей домой и благодарили Луизу.
А эта чернокожая служанка — крестница Пьера! — сидела, скрестив ноги, на оттоманке у окна, наполовину скрытая занавесками.
На её оттоманке! Крестница Пьера!
Луиза втянула воздух, словно волчица, почуявшая жертву, как бы ни потрясло её это сравнение.
— Бедняга, — сказала она, как бы про себя. — Если бы он только знал.
Было уже поздно, у Антонии начала болеть голова.
— Кто «бедняга», дорогая? Филипп?
— Что ты! Вовсе не он.
Они вошли в зал, где уставшие музыканты выжимали из себя остатки энтузиазма.
— Ах, стать бы снова молодой, — сказала Луиза.
— Кто? Кто «бедняга»?
— Хмм.
— Служаночка миссис Форнье такая миленькая.
— Хмм.
— Нетрудно понять, почему Пьер согласился… — Она хлопнула себя по губам. — Дорогая Луиза, ты ведь не была против, правда?
Эта крестница, этот капризный архитектор, абсурдные ватерклозеты — во всём виноват Пьер.
— Бедный капитан Форнье.
— Что? Капитан Форнье?
Луиза философски печально покачала головой, выказывая сожаление о многочисленных неудачных современных браках.