«Ну так почитай сама», — вертелось у него на кончике языка. Почему она не в состоянии читать? Она не так глупа, как другие ниггеры.
В комнату вошла Соланж. Её глаза вспыхнули, когда она заметила бокал в руках мужа, и он быстро его допил.
— А, — сказала она. — Ты дома.
Он выпрямился:
— Как видишь.
— Хорошо провёл вечер?
Огюстен пытался понять, что именно её интересует:
— Французское правительство требует от гаитян возмещения убытков.
Соланж вздохнула:
— Мы получим компенсацию за Ле-Жардан.
— Правда?
Они не обсуждали происшествие в оранжерее. Огюстен — потому, что не помнил, а Соланж — по той причине, что была неосмотрительна и отказывалась испытывать чувство вины за это.
— Миссис, пожалуйста, почитаете мне?
— Не сейчас.
— Торговка на рынке — та, что продаёт апельсины, — вот она говорит, что граф Монтелон очень их любит. Говорит, что граф спрашивает обо мне. Обо мне, миссис.
— Иди спать, деточка.
— Я так рада, что живу здесь, с вами и капитаном. Я единственная счастливая негритянка, да, я!
— Огюстен, — мягко сказала Соланж, — ты можешь узнать, какова наша доля в этих волшебных возмещениях? Я имею в виду, официально. Без глубокомысленных обсуждений со своими собутыльниками?
— Как?
— Ах да. Вот в том-то и дело.
Огюстен, налив ещё бокал, предложил его жене и был вознаграждён холодным взглядом, исполненным презрения.
— Я стараюсь сделать вас счастливыми! Вы единственная семья, которая у меня есть! — выкрикнула Руфь.
Огюстен почувствовал, что дрожь, начавшаяся в коленях, охватила всё тело. Его так трясло, что он едва смог выдавить из себя:
— Я по… по… посмешище. Я презренный ро… ро… рогатый муж.
— Миссис! Миссис! — закричала Руфь. — Я открою окно. Здесь так жарко!
— Конечно, я не стала отвергать знаки внимания со стороны Уэсли Эванса, — холодно сказала жена Огюстена Форнье. — По крайней мере, он — мужчина.
На следующее утро, когда Уэсли Эванс сортировал хлопок на складе Робийяра и Эванса, в дверях появился его партнёр в парадном виде и с торжественным выражением. Пьер положил Эвансу на письменный стол футляр из красного дерева.
Уэсли в этот момент объяснял плантатору из глубинки, почему его хлопок неважного качества.
— Если считаете, что можете получить лучшую цену, — говорил Уэсли, — попробуйте обратиться к другим скупщикам.
— Других тоже перепробовали, — отвечал плантатор. — Да я просто надеялся, что тут не очень станут придираться. — Он снял шляпу и энергично почесал лысину. — Но совсем забыл, что вы янки.
— И? — озадаченно спросил Эванс.
— Да вы, янки, ни на минуту не отвлекаетесь, глаз с весов не сводите. Ладно, принимаю ваше предложение.
Пока Уэсли отсчитывал деньги, рабы плантатора сгружали его товар.
Когда фургон плантатора укатил прочь, Уэсли повернулся к Пьеру:
— Итак, что, чёрт возьми, происходит?
— Вот именно затем я и пришёл.
Пьер достал сложенную газету из кармана пальто.
— У меня нет времени слушать новости, — сказал Уэсли. — Сейчас везут и везут. Передерживают хлопок на поле и всё равно хотят получить за него лучшую цену.
Робийяр сунул газету Эвансу, тыча пальцем в объявление.
— Что, чёрт возьми?
— Я не могу быть твоим секундантом.
— Секундантом? Из-за чего? Из-за того, что я взял миссис Соланж за руку, а её пьяный муж осыпал меня ругательствами, пока я не привёл его в чувство пощёчиной? Ничего не было. Пустое. Иди, Пьер. Я слишком занят, чтобы заниматься всякой чепухой.
— Для почтенного капитана это явно не чепуха.
Услышал ли Уэсли в голосе своего партнёра нотку удовлетворения?