— Ну что за… выходит — я последний болван!
Чтобы Маккуин ещё больше не набедокурил, его схватили за руки, когда он проходил за спиной у Глена, склонившегося над работой, поэтому ирландец только в сердцах плюнул в опилки. Джеху даже не поднял головы.
Руфь прошептала:
— Ты видела, малышка Полина? Верить ли своим глазам?
Темнокожий лестничный мастер наклонился к Джеймисону, о чём-то тихо предостерегая, но при этом не прервал работы. Джеймисон, судя по всему, собирался сказать что-то ещё, но потом, обернувшись к остальным, произнёс:
— Сегодня ведь не суббота? Если так, беритесь за дело.
По пути домой Руфь принялась напевать мелодию, которую где-то слышала очень давно. На следующее утро в Рейнолдс-сквере няня Сериз, услышав тот же мотив от неё, нахмурилась:
— Нечего петь песню повстанцев.
— Повстанцев? — переспросила Руфь.
— Не вздумай больше её напевать!
Руфь насупилась.
— Разве не знаешь, — прошептала Сериз, — что это песня гаитянских повстанцев? Белые господа приходят в ярость, когда слышат эту песню.
После обеда Полина спала во дворе в тени зонтика от солнца.
Создания прекраснее Джеху Глена Руфи встречать не приходилось. Где родился этот человек, как природа отлила такую совершенную форму? Ни одного лишнего движения, лишь точность и стремительность, когда стружка завивалась из рубанка и солнечные лучи вспыхивали золотом на его руках. Когда он сбривал волоски с них, чтобы проверить остроту стамески, Руфь хотелось крикнуть:
— Осторожней! Не порежьтесь!
Интересно, думала она, не проверял ли он так каждое лезвие напоказ для неё?
Назавтра и на следующий день она снова пришла на стройку. Однажды, когда Джеху зачем-то зашёл в дом, она коснулась лезвия его рубанка, тут же порезалась и сунула палец в рот, ощущая вкус горячей, сладкой крови.
В другой раз она спрятала в передник завиток вишнёвой стружки, и легкий аромат вишнёвого дерева витал той ночью у её лежанки.
Остальные няни тоже стали подвозить коляски к большому строившемуся дому. Старшие дети сооружали из обрезков форты и корабли.
Няня Сериз кое-что знала о свободном чернокожем мастере:
— Отец его был белым. Как-то он купил себе хорошенькую служанку — и вскоре повелось, как обычно. Когда подрос мальчик, отец освободил его и отдал в учение одному англичанину, который построил все большие дома в Чарлстоне. Когда англичанин умер, Джеху стал делать всё сам. Он о себе высоко думает.
— Так и есть, — улыбнулась Руфь.
— Но такой скаредный. Спит на скамье в каретном сарае, чтобы только не тратиться на комнату.
— Он практичный. Копит на свадьбу.
— Девочка, лучше тебе не заходить в каретный сарай, как стемнеет.
— Да я даже ни словом с ним не обмолвилась, няня Сериз. Ни единым словечком.
Соланж полагала, что Уэсли слишком долго задерживается на работе, и в один октябрьский вечер так и сказала ему за ужином. Она также считала, что он слишком много пьёт, но не стала говорить об этом.
Уэсли потёр глаза:
— Всем этим новоявленным агентам и покупателям непременно нужно «видеть меня», или «купить мне стопочку», или «понаблюдать, как я веду дело», то есть разобраться в области, где я хорошо понимаю, а они нет. Плантаторы из Верховий уже стонут от наплыва этих новоявленных агентов, которые предлагают цены, не оставляющие надежды на прибыль.
— Может, тебе следует поменьше работать. Больше перепоручать свои обязанности другим.
— Все стоящие люди при теперешнем буме завели своё дело.
Соланж сменила тему:
— Наша маленькая нянюшка влюбилась в твоего мастера по лестницам.
Уэсли осклабился:
— Он вовсе не мой, дорогая. Я бы и не узнал его, повстречайся он мне на улице. Это человек Джеймисона или, поскольку ты распоряжаешься этими делами, может быть и твой.
— Джеху — свободный цветной, поэтому сам по себе.
Он пожал плечами:
— А сколько сейчас Руфи? Пятнадцать или около того? Вполне взрослая, чтобы перескочить через метлу, если ей так хочется.
— До этого ещё не дошло. Она лишь мечтает о нём, вот и всё.
— Дойдём до реки — тогда и переправимся.
Он поднял бокал:
— Еще пару безоблачных лет, и я сколочу состояние для тебя с Полиной.
— Только с Полиной?
Он нахмурился: