Немаловажным фактором в повышении роли и значимости работников службы психологического обеспечения было то, что каждый психолог был не только кабинетным работником, он сам проходил все те шаги, что и рядовые бойцы, в том числе ходил в атаку, отстреливался в окопах, сидел в засадах — иначе бойцы не будут доверять его рассказам и рекомендациям. Хотя и не в первых рядах, но все-равно — всегда был рядом. Наряду с политруками и корреспондентами психологи стали тем дополнением, что сцементировало нашу армию, сделало ее однородным организмом, направленным на победу над врагом.
Эти три информационные вертикали не только доносили политику до рядовых бойцов, но и позволяли четко отслеживать ситуацию в воинских коллективах. Теперь у командиров уже не было возможности зажать невзлюбившегося бойца или покрыть просчеты любимчиков — эта информация сразу становилась доступна и такие проблемы решались уже на более высоком уровне. Естественно, командиры были не особо рады такому положению дел, но и с ними постоянно велась разъяснительная и воспитательная работа, да и, что уж говорить, многие видели и пользу от этих вспомогательных служб — далеко не всегда у командира хватало сил или времени, чтобы поддерживать своих бойцов. Так что в общем и целом процесс хоть и со скрипом, но налаживался, а особо упорствующих в нежелании работать по-новому мы как минимум не продвигали дальше, а то и заменяли на более вменяемых командиров, передвигая упрямцев на должности, не связанные непосредственно с работой с людьми, а то и понижая в звании или должности. Естественно, при этом учитывалась и эффективность действия этих командиров — в ряде случаев лучше было наоборот — оставить под командой такого командира только тех людей, с которыми он как-то мог взаимодействовать, а остальных вывести в другие подразделения — мы старались не выплеснуть с водой и ребенка. В любом случае, взаимодействие командира подразделения и психолога в случае конфликта сводилось к тому, чтобы прежде всего разбираться в ситуации, с целью не наказать, а выправить ее.
К апрелю же мы вполне отладили и процессы подбора под людей военно-учетных специальностей и боевых заданий.
Подбор ВУС выполнялся на основе тестов, которыми мы выявляли особенности человека — подходимость к конкретным ВУС, устойчивость в бою, склонность к трусости, способность подчиняться и командовать, нервно-психологическая неустойчивость — склонность к срывам при больших физических и психологических нагрузках. Естественно, все эти тесты проходили не одномоментно, а за два-три подхода — человек мог просто разнервничаться или растеряться в незнакомой обстановке, и тем самым показать совсем не те результаты, на которые он способен. Поэтому в учебке он проходил тесты ежедневно — каждый день по два-три теста, с повторением каждую неделю — так и мы отслеживали динамику, и человек, привыкнув к новой обстановке, мог сосредоточить внимание на самих заданиях, а не на том, что о нем подумают если он ошибется или вообще каких-то отвлеченных вещах — той же потертости от неправильно намотанной портянки. Но и в дальнейшем тестирование так же повторялось — человек ведь развивался, узнавал что-то новое, овладевал новыми навыками — все это, естественно, отражалось и на его настрое, знаниях, целеустремленности. Поэтому-то мы и отслеживали с помощью тестов изменения в человеке, чтобы при случае направить его еще на какие-то курсы, и так получить еще более подготовленного бойца или командира.
Подбор командиром военнослужащих к решению задач по их волевым и психологическим качествам также проходил с учетом свойств конкретного бойца — не было смысла посылать неторопливого увальня в разведку, пусть лучше таскает пулемет и гвоздит фрица из окопа. А чтобы человек не застаивался, получал возможность развиваться, командир и психолог под каждого подбирали задания, с которыми они смогут справиться и вместе с тем которые будут развивать самого человека. Уж воспользуется он или нет предоставившейся возможностью — лежало целиком на самом человеке, но саму возможность и соответствующие установки ему предоставлялись. Не сидеть постоянно в окопе, а сходить в группе огневого прикрытия разведки, не рубить постоянно дрова в хозвзводе, а оборудовать окоп, отразить атаку — людям постоянно предоставлялась возможность попробовать и узнать что-то новое.
Мы еще и дополнили тягу к новому соответствующей системой вознаграждений, и не только денежными премиями, или наградами и нашивками, которые также влекли доплаты, но и повышением их статуса в коллективе — позволять больше вольностей, выделять их из массы путем прислушивания к их советам и возражениям, в том числе и публично — чтобы и остальные захотели, чтобы они могли поступать так же. Но и не позволять садиться на шею — командиров учили делать внушения корректно, чтобы не ранить ценного бойца и вместе с тем чтобы воздействие достигало своих целей.
А если уж кто-то и после такого подхода все время старался спрятаться в тину, прикрыться товарищем — тут уж не взыщи — сначала — месяц в штрафной роте, чтобы прочувствовал альтернативу, а потом — и вплоть до суда и расстрела за проявленную трусость — как ни ценен каждый человек, но хитрожопость сразу и мгновенно деморализует весь коллектив — когда все видят, что можно схитрить и пересидеть в безопасности, то многие так и начинают делать — "а чем я хуже?" — и тогда потери возрастают многократно — просто перестает хватать стволов, чтобы надежно перекрыть все сектора стрельбы — и привет — немцы подбираются и закидывают гранатами. Поэтому-то и приходилось действовать порой жестоко, да еще и описывать подобные случаи в газетах и боевых листках, чтобы остальные, кому придет в голову "умная" мысль схитрить за счет товарищей, сто раз подумал, прежде чем решиться на такое. Риск погибнуть от хитрожопости становился выше риска погибнуть в бою.
Но все эти поощрения и наказания были лишь дополнением к основной движущей силе. Мы старались сделать мотивацию к действиям, направленным на общественное благо. Этому способствовала разработка пирамиды целей, о которой постоянно писалось в газетах, и которая была не отвлеченной абстракцией, но к ней привязывались конкретные задачи, которые командиры ставили перед подчиненными товарищами. Самый верхний — стратегический уровень — включал в себя базовые для нашего общества цели — как насущные, так и отдаленные на каждом из этапов — какие вообще цели хотим достичь, и соответственно создание общего настроя, способствующего достижению этих целей. Естественно, сейчас главной целью была победа в войне, соответственно, под нее и подгонялся настрой общества, который кратко можно было охарактеризовать двумя словами — "Всех порвем". Но и про более долгосрочные цели мы не забывали — обеспечение достойной жизни — "уважаем своих и помогаем им, всячески вредим врагам". Тактический уровень — какие есть подцели в достижении цели. Уничтожить врага в таком-то квадрате, обстрелять колонну, построить дом — вот подцели, которые вели к основным целям стратегического уровня. Ну и, на оперативном уровне, рассматривались уже конкретные действия, от которых зависело достижение тактических целей — взять высоту, подбить танк, обучить новобранцев. И на каждом из уровней пирамида целей обеспечивалась соответствующим настроем и мотивацией бойцов и сотрудников, с по возможности соответствующим обеспечением их ресурсами и навыками.
И мы постоянно обучали командиров, чтобы они четко встраивали текущие задачи в эту пирамиду, чтобы бойцы видели, как выполнение приказа продвинет их к глобальным целям. Такая уверенность в полезности приказов очень повышала мотивацию к действиям — бойцы видели, что их усилия не напрасны, а это много значит для человека. И мы постоянно продвигали эти мысли через печатные органы, начальников и командиров, психологическую службу, партийные органы, общественные организации, куда входит человек, коллектив, его актив, общество, клубы, семью — для каждого из путей воздействия мы старались разработать методики продвижения взглядов, направленных на достижение поставленных нами самими целей. Так что каждый человек находился под постоянным прессом, который не давал ему забывать, для чего он прилагает столько усилий на боевом и трудовом фронте.
Единственное, на что я надеялся, что наш идеологический пресс, в отличие от советского, все-таки более конкретный, привязанный к повседневной жизни людей, отчего он был более понятным каждому человеку, и соответственно легче им воспринимался — не набивал оскомину своими пустыми лозунгами, а закалял характер, давал подпитку, когда встречающиеся трудности начинали превышать возможности конкретного человека. Мы старались добраться до активного начала каждого человека, старались его пробудить и направить на достижение нужных обществу целей и отвлечь от ненужных. Проблема была в том, что у каждого человека свои побудительные мотивы к действию — кто-то верит в светлое будущее, кто-то хочет, чтобы на его улице было чисто и горело освещение, а кто-то — просто чтобы не искать еду и в доме было тепло и сухо. И к каждой группе подходили свои доводы, мы лишь пытались совмещать их в одних статьях и радиопередачах. Но делали это постоянно, день за днем, чтобы у людей стержень нарастал в нужную нам сторону.
Естественно, мы полагались не только на пропаганду в газетах, по радио, на собраниях и в разборе бытовых ситуаций. Основным средством нашей пропаганды я считал конкретные дела. Вся наша система обучения была направлена на то, чтобы снизить энергетические затраты человека в конкретных ситуациях. Ведь чем меньше человек подготовлен, тем непривычнее для него обстановка и тем меньше его способности к адаптации — слишком много новых факторов распыляют его внимание и он просто теряется — мозг не успевает обработать поступающую информацию — ведь по каждому факту надо сделать множество вещей — распознать его, оценить степень опасности, выработать алгоритм противодействия или использования в своих целях. Естественно, даже если все это множество факторов приятно и полезно, человек все-равно впадает в ступор — "столько много счастья!!!". Что уж говорить, когда эти факторы опасны — напряжение в человеке нарастает, его психика истощается — тупо перестает хватать нейромедиаторов, вырабатываемых мозгом — человек внешне начинает "тормозить", хотя попросту у него перестает хватать химических веществ для передачи сигналов и выстраивания в мозгу новых связей, которые будут обрабатывать конкретные ситуации.
Поэтому мы вводили новобранцев, в том числе и из освобожденных из плена и уже повоевавших бойцов, в новую для них среду постепенно. С первых же дней службы они приучались к рваному ритму жизни — постоянные тревоги, марши, сборы, во время которых мы старались максимально воспроизвести постоянно присутствующую опасность — делали холостые взрывы, организовывали заход нашей авиации в атаку на маршевые колонны и окопавшиеся подразделения, производили танковые атаки на расположение — только заранее предупреждали противотанкистов и зенитчиков, чтобы те не приняли учебную атаку за настоящую. Имитация действий диверсантов, распускание слухов об успешных действиях противника — все было направлено на то, чтобы человек привыкал к звукам, запахам, ощущениям боевой обстановки, учился быстро выбирать правильную последовательность действий. Учебное поле должно быть более зловещим, чем поле боя. Дым, сжигание покрышек и ведер с бензином, резкие хлопки взрывпакетов, звук пуль, которые пролетали поверх голов, немецкие трупы — настоящие, и наши — в виде муляжей, "ранения" товарищей с фонтанирующей кровью — мы старались воспроизвести поле боя как можно точнее. Но вводили все эти элементы постепенно, по одному-двум за раз, чтобы человек смог сначала с ними познакомиться, а потом, после повторений, если и не привыкнуть, то хотя бы смириться с их наличием. Темп тренировок также постепенно наращивался до запредельного — командами, вводными, имитацией появления противника — командиры учебок день ото дня все быстрее и быстрее грузили бойцов этой информацией, постоянно изощрялись в продумывании все более злокозненных тренировок. Дым, пыль, шум от взрывов, который перекрывает команды и звук летящих снарядов, выстрелов, свиста пуль — все это дополнительно мешало воспринимать команды и обстановку. Так боец выстраивал в своем мозгу цепочки из нейронов, с помощью которых затем быстрее, практически на автомате распознавал разные факты и ситуации боевой обстановки, и уже не тратил время на них, просто отмечая фоном "это мне известно, как действовать — знаю". Все — на выработку психологической устойчивости.
Ведь чем больше энергетических усилий требует ситуация для своего распознавания, тем больше снижается психический ресурс. При экстремальных нагрузках человек просто не знает как поступить и цена неудачи для него очень высока. Все из-за того, что новое — это неизвестное, оно пугает своей неизвестностью, возможными страданиями, ущербом. И мы своими тренировками старались зародить в бойцах ощущение того, что новое таит неожиданности, с которыми человек справится, так же как он и раньше справлялся с другими неожиданностями. Ожидание успешного действия в неожиданной ситуации, или — в ожидаемой, но неизвестно когда именно наступающей, а потому внезапной — это и было целью всех этих тренировок. Мы старались снизить напряженность — предвосхищение негативных последствий, уменьшить негативное ожидание, постоянно держать чувство позитивного ожидания, что все будет хорошо. Ожидание удачи, успеха — вот что было целью всех тренировок.
И тренировки "ощущениями" дополнялись теоретическим и практическим материалом. Негативные состояния ведь возникают и при отсутствии навыков адекватной оценки критических ситуаций. И КМБ включал рассказы про различные поражающие факторы и как их избежать. Про обстрел снарядами — бойцам объясняли поражающие действия снарядов и у человека появятся знания, как их избежать. Про ранения — как происходят ранения, к каким последствиям они приводят, как минимизировать негативные последствия — главное — не потерять много крови, треть — вполне допустимо — тут рассказывали про депо крови в печени и селезенке, за счет которого организм частично компенсирует резкую потерю крови при ранениях. Про стрельбу — учили оценивать — откуда могут стрелять, как уйти от выстрела — двигаться перебежками, чтобы противник не успел прицелиться, и зигзагом, чтобы затруднить прицеливание и заставить взять неверное упреждение, использовать укрытия, чтобы или бойца просто не было видно немецкому пулеметчику, или чтобы пули попадали в землю и изменяли траекторию или хотя бы теряли энергию. Рассказывали, как бронежилет снижает вероятность серьезных поражений за счет снижения энергии осколков и пуль и сколько энергии нужно, чтобы серьезно повредить человека.
То же — про танки — что нужно сделать, чтобы танк был подбит и был поражен экипаж — о мертвой зоне, в которой бойца не видно из танка, о непростреливаемой зоне, из которой бойца не достать, об уязвимых местах — как гранатой порвать гусеницу или сбить каток и тем самым обездвижить танк, как закинуть бутылку с зажигательной смесью на жалюзи двигателя, чтобы горящая смесь протекла вниз и сожгла, расплавила уплотнения и трубопроводы, подпалила топливо и масло, или — просто закинуть на те же жалюзи гранату, чтобы она перебила топливопроводы осколками и взрывной волной. То есть в процессе подготовки мы старались сформировать у воина максимальное количество образов действий и ситуаций, с которыми он может встретиться на войне, в этом случае эти ситуации уже не будут для него новыми и он не впадет в ступор или еще какие-то неадекватные действия.
А при адекватной оценке ситуации снижается и стресс — у более-менее обученного новобранца попадание в боевую обстановку приводило уже не к ступору, а к обычному мандражу. Тут уже начинали работать методики по саморегуляции психики и поддержка коллектива. Так, бойцов обучали отслеживать свое внутреннее состояние, и, как только оно станет непривычным — тут же пытаться выяснить, что именно не так. Сам по себе стресс — это нехарактерный набор реакций на внешние раздражители. Соответственно, отследив, что он вдруг стал вести себя как-то по-другому, боец понимал, что у него наверняка стресс — само наблюдение уже частично его разрушает, и оставалось только подкорректировать свое состояние поиском подходящих ощущений, чтобы более-менее прийти в норму. Каждого учли приему — отследить появление мысли, ощущения — страха, скованности — и подумать — "а с чего это он появился? из какой области мозга?" и найти — откуда он появился, понаблюдать за ним — от этого страх тает. И при тренировках — бойцов внезапно спрашивали — какие он испытывает ощущения, где именно — так у них в голове откладывалась привычка следить за своим состоянием, знать, в каких именно ощущениях проявляется страх. И учить преобразовывать его в приятное чувство. Бесстрашие — не отсутствие страха, а его преодоление. Каждый воин должен определить — как именно он ощущает страх, что он при этом чувствует, и затем преобразовывать его в ощущения радости, подъема. "Страх — это радость!" — бойцы справлялись со страхом в том числе и такими мантрами, вбитыми им в голову многократным повторением — ведь не всегда есть возможность сосредоточиться на ощущениях, и тогда такие якоря давали временную передышку. Тем более что мы постоянно твердили бойцам, что страх — это нормальная реакция, не надо бояться, что кто-то увидит что вы боитесь — ваша задача — победить врага несмотря на свой страх. Если это получится — вы молодцы. "Страх не может помешать", "Страх не мешает", "Страх. Мне. Не. Мешает.". "Убить источник страха". "Убьешь источник — страх пропадет". Приветствовалось для снятия страха и подшучивать над собой. Можно и над знакомым, если знаете друг друга уже давно и у вас хорошие взаимоотношения — тогда он не воспримет это как оскорбление.
Естественно, такое возможно только при умеренных нагрузках, которые со временем приводят к адаптации. Чрезмерные же нагрузки быстро приводили к срывам — за этим уж следили более опытные товарищи и психолог. Они первое время отслеживали состояние новичка и, заметив странности, заводили с ним разговор, чтобы он выговорил свои переживания, тем самым освободившись от них, пусть и частично. Тут главное сильно не давить — мягкий обволакивающий разговор, и уже в конце — можно немного и встряхнуть человека. Тогда уж он и сам был способен взять себя в руки. Вообще, большинство новичков сначала перед выполнением заданий боялись и нервничали, но уже через некоторое время шли на то же самое уже с шуточками. Страх скорее всего оставался, но уже не мешал боевой работе. А командир и психолог следили, чтобы на новичка не наваливать сразу слишком много — ведь ситуация для него новая, ему еще неизвестны или непривычны пути ее преодоления, и если к нему применить слишком высокие требования, у него возникнет дисбаланс между этими требованиям и недостатком собственных возможностей, пусть и мнимым — дело-то субъективное, и если нет веры — нет и возможностей. Поэтому новичков вводили в дело постепенно — каждый раз требовали все больше и больше, но не намного — только чтобы человек взял следующую планку, такую, которая кажется достижимой. А для этого ему объясняли, почему она уже достижима — исходя из его текущего опыта и прежних достижений — и как он может улучшить свои действия, чтобы взять новую высоту.
Собственно, именно так мы выстраивали и нашу армию — постепенно, мелкими шажками, от простого к сложному. Новичков ведь тоже не бросали сразу в пекло — сначала просто побыть под обстрелом, бомбежкой, посмотреть на них со стороны или переждать в надежном укрытии, потом — поучаствовать в отражении атаки в задних линиях. Было замечено, что уже в четвертом-пятом бою влияние внезапности, неожиданности, опасности, новизны снижается в полтора-два с половиной раза, так что достаточно перетерпеть первые два боя — и тревога упадет на треть, пять боев — в два раза, десять — уже в четыре. Главное — обкатать новобранцев в этих боях — не ставить их на опасные направления, пусть успеют привыкнуть.
Парни в общем были такими же, как и в мое время — кто-то не испытывал страха и рвался в бой, кто-то наоборот трусил, но крепился, чтобы не потерять лица. Так что все разговоры про то, что вот раньше были люди, а в мое время — трусы — ерунда. Так было всегда. Да и разговоры, что в Великую Отечественную повыбили весь генофонд — тоже странные. Про Гражданскую тоже говорили, что повыбили лучший генофонд, но кто же тогда победил фашизм во Второй Мировой? Вот так-то. Да и потом герои не переводились. Так что всегда на смену одним придут другие. Главное — идеология и настроение общества.
Эти два момента тоже уже активно использовались в воспитании бойцов. И мы усиливали мотивацию к бою на всех трех уровнях мотивов — социальных — любовь к родине, ненависть к врагу, чувство долга; коллективных — товарищество, взаимовыручка, страх группового презрения, и индивидуальных — премии, награды, возможность повысить свой статус, испытать свои силы. Проще всего вырабатывались коллективные уровни мотивации — коллектив как никто другой мог оперативно оказать влияние и воздействие на индивида. Но уже от них боец рос и до социальных, а уже если подключались еще и индивидуальные из направленных на личностный рост, то можно было считать, что психолог, командир и коллектив поработали просто отлично. Наши мотивы, цели, настроения, воля должны были быть сильнее, чем у противника.
Социальные факторы, как наиболее доступную для массовой пропаганды сторону психологического воспитания, мы продвигали всеми способами — статьи в газетах, выступления на радио, кинофильмы, спектакли — каждая единица культмассовой продукции поднимала те или иные стороны и вопросы — составление правильного — священного и освободительного — образа войны в глазах общества, правильного, нацеленного на победу над врагом, отношения к войне — все эти вопросы раз за разом поднимались и разжевывались в многочисленных произведениях и статьях. Отмечу, что в первые недели и месяцы войны эти образы в глазах людей были достаточно негативны — и по причине наших поражений, и по причине особенностей, и это мягко сказано, поведения значительного количества представителей советской власти. Поэтому-то и приходилось преодолевать отсутствие энтузиазма — настрой был негативный, и мы его выправляли фразами "вот суки что делают, ну ща мы им вломим, раз не хотят по-хорошему". К армии и к нам отношение тоже было негативным, у многих она потеряла доверие, ее воспринимали как нахлебника, который не смог справиться с врагом, хотя ее так много кормили. Поэтому по-началу в отношении к нам бывали и такие настроения, что "вы тут воюете, а нас потом из-за вас убьют". С такими разговорами мы справлялись в легкую — "не, дед — убьют тебя не из-за нас, а из-за того, что они на нас напали".
Образ немцев тоже по-началу был не слишком-то и мрачным, и нам приходилось бороться с этим образом культурной европейской нации — "да они сжигают деревни и расстреливают раненных", с образом братского пролетариата — "этот пролетариат только и ждет, чтобы стать барином — им обещали наделы, а ты на них будешь горбатиться батраком — вот и будет тебе пролетарское братство. Ты пойми — они сейчас отравлены своей буржуазией — та влила им в уши, что их жизненное пространство на востоке — думаешь, почему они подержали Гитлера? А вот — захотели землицы. Ну мы им обеспечим… пару метров — больше-то и не надо" — "А-гагагагга". Так мы постепенно растили образ ненавистного врага, посягнувшего на нашу свободу. Правда, на это тоже находились возражения — "А у нас можно подумать больше свободы" — "Так ты же за нее не дрался — так с чего тебе немцы ее дадут? Дерись — и будет тебе свобода". Против возражений "эта война нужна только коммунякам" делалось возражение, что "гитлеровцы воюют не против коммуняк, а против народов СССР — им нужно жизненное пространство независимо от того, есть ли здесь коммунисты, и мы тут в любом случае — лишние — им не нужно столько людей, чтобы обслуживать новых помещиков. А разговоры что они воюют против коммуняк — это их пропаганда, чтобы разделить наше общество — выделить самых нестойких и сделать из них предателей. Ты хочешь быть предателем? Хочешь предать соседа, брата? Чтобы твоя сестра прислуживала немцам?". Так, постепенно, уже к зиме сформировался прочный настрой нашего общества на победу, который был подкреплен и нашими успехами.
И эти успехи базировались не только на обеспечении и тренировках, они базировались и на том, что мы прививали бойцам особый настрой — давить врага всеми силами и средствами, не считаясь ни с какими законами человечности. Врага надо убить. Точка.
Постепенно мы пришли к тому, что объектом противоборства для нас стали не сами немцы, а прежде всего их способность и воля к сопротивлению. Именно на подавление воли были направлены множество акций — массированные и короткие обстрелы, снайперский террор, когда одну часть загоняли под перекрестный огонь снайперов, и не давали выйти из-под него несколько часов, вместе с тем не позволяя другим частям фрицев прийти к ним на помощь. А потом отпускали выживших, чтобы они разносили панические настроения. Дополнительно до немцев довели, что если случится попадание в санитарный БТР или в госпиталь — уничтожаем всю часть и пленных не берем. И это работало — за все время было уничтожено под корень только три немецких полка. И еще два — из-за расстрела пленных. Причем если немец переходил в другой полк — на тот полк тоже распространялось проклятие — про него доводили до немцев. С летчиками разговор тоже был коротким — если хоть одна бомба упадет на жилое здание — в течение недели уничтожается вся эскадрилья — перекидывали на этот участок фронта усиление и вырезали, уничтожали их снайперами, засадами, фугасами. Даже раненных из этих частей. Сбивали в воздухе выпрыгнувших с парашютом. Правда, это удавалось не всегда — последнего летчика из последней такой эскадрильи уничтожили только в 1969 году, в Сиэтле.
И боевая устойчивость немцев после этих акций начала снижаться — если вначале они были боеспособны при потерях до 70 %, то к весне 42го уже и 20 % потерь выводило из боя все подразделение — они просто знали, что если уж пошли такие потери, то за них принялись всерьез, и просто остаться в живых, пусть даже и в плену, будет чудом. Тем более неизвестно — вдруг кто-то из их полка накосячил, вот нас из-за него и мочат — все эти слова немцы уже отлично знали из листовок, в которых мы рассказывали — кого и за что конкретно замочили. Был период, когда мы и присочиняли истории — тогда фронт немецкого полка порой рушился после первых же выстрелов. Но продолжалось это недолго — расстрелами и отправками в штрафбаты немецкое командование снова заставило солдат бояться себя больше, чем нас. Но и то хлеб.
Одновременно мы всячески способствовали повышению духа и устойчивости наших бойцов, и не только тренировками. Прежде всего, мы старались снизить число стрессоров, которые воздействуют на бойцов на поле боя. Вот почему много сил и средств мы тратили на уничтожение артиллерии и авиации. Если остальные виды огневого поражения еще как-то были терпимы, то взрывы снарядов, прилетавших неизвестно откуда и неизвестно в какой момент, или бомб, которые своей разрушительной силой были просто огромны по сравнению с маленьким человечком, сильно снижали воинственный настрой. И мы всячески старались снизить давление внешних условий на психику бойца.
Чтобы человек не тратил силы хотя бы на борьбу с предметными проблемами — надо организовать его предметное окружение — тогда у него будет больше сил на решение собственных проблем. Но нужно знать — как те или предметы отражаются в его психике — может оказаться так, что их изменение никак не повлияет на его психику. Например, привычность территории — для нас более привычен лес, для немцев — открытая местность. Поэтому для боев мы старались выбирать местность, подходящую нам. В Красной Армии почему-то не учитывалось, как окружающая среда, обстановка, динамика ситуации влияет на человека — там считалось, что важен только дух. Ну да — дух-то важен конечно, без него никакие благоприятные условия не помогут, но и дух — не всесилен, лишь у малого количества людей дух может победить все обстоятельства. Но воюют-то не только они, так вот для остальных — кто менее силен духом — и важно создавать благоприятные условия, учитывать, как они влияют на это дух и при необходимости создавать условия, которые укрепят это дух — да просто пролететь звеном истребителей над войсками — уже укрепит дух, покажет, что про них не забыли, их поддерживают. Перекинуть пару крупнокалиберных батарей, показать на пару часов танковую роту — это сильно повышает устойчивость бойцов. Не надо рассматривать людей как машины — включил — и поехала. Машины, и те ломаются, что уж говорить о людях. Нужна профилактика их психического состояния.
Мы старались найти средства укрепления психики, чтобы даже в самые критичные моменты боя подразделения и бойцы сохраняли боеспособность. Сейчас немецкая армия находится на пике своих возможностей — предыдущие два победных года подняли их воинский дух на небывалую высоту. Соответственно, нам надо в ближайшее время опустить их на землю и ниже, обломать так, чтобы в следующие тысячу лет у них не возникало даже мысли чтобы хоть как-то пытаться на нас напасть. Для этого и нужно укреплять воинский дух — как специальными методиками, так и победами — постепенно, не торопясь, но и не задерживаясь. Поэтому мы и уделяли столько внимания психопрофилактике и психогигиене — отслеживание изменений в психике военнослужащих — как психологами, их командирами и коллегами, так и самими бойцами, и созданием комфортных условий — не бросать в бессмысленные атаки, обеспечивать боеприпасами, гарантировать эвакуацию при ранении, гарантировать прикрытие в случае неблагоприятного развития ситуации, объяснять приказы, обучать нужным навыкам, объяснять варианты поражающих факторов и как их избежать, обеспечивать сносные бытовые условия, хорошая кормежка, спиртное, ротация частей, отпуска чтобы повидаться с родными — такие технические моменты психопрофилактики, которые можно сделать независимо от психики бойца, мы старались использовать на всю катушку, чтобы только снизить нагрузку на психику.
Так, мы выяснили, что процесс адаптации к боевым действиям длится примерно две недели, после чего боец достигает пика морально-психологических возможностей — просто привыкает к боевой обстановке, входит в нее, становится внимательным, осторожным, агрессивным. Но после шести-семи недель наступает быстрый спад. То есть боец максимально действует две-три недели — потом его надо отводить на отдых. И мы снижали удельную интенсивность боевых действий, то есть просто чаще делали ротации, чтобы солдаты не начинали ускоренно переутомляться от постоянных боев. Нехватку солдат старались компенсировать техникой и вооружением, прежде всего автоматическим и осколочным, особенно минометами — мы прикинули, что один минометный расчет 60мм миномета заменяет взвод бойцов. Поэтому старались максимально насытить войска минометами, а автоматические роторные линии позволяли давать в войска мин "хоть залейся" — в апреле мы вышли на показатель производства в двадцать тысяч килограммовых мин в сутки. И наши старательно заливали немецкие позиции и колонны этими огурцами — прицельно или просто в беспокоящем режиме — не хрен тут спать. Тем более, что минометчики не видели результатов своей работы, поэтому им было проще заниматься такой механической деятельностью.
Но и "труп врага пахнет приятно", поэтому специальные команды как можно быстрее убирали наших убитых бойцов и подбитую технику, а немецкие — наоборот подтаскивали к маршрутам колонн. Надо было снижать страхи перед "непобедимыми" немцами, так пусть увидят, что эти "непобедимые воины" — обычные куски мяса. С этой же целью по подразделениям водили немецких пленных, чтобы народ видел, во что он может превратить этих "победителей Европы", что они тоже боятся, просто воевали-тренировались уже два года, поэтому у них и были временные успехи. А теперь — все, "Гитлер-капут". Ничего, мы их быстро нагоним и перегоним. Надо только поднапрячься, потренироваться, и сделать свою работу. "Вы делаете работу" — мы вбивали в головы эту речевку-мантру — "Мы делаем работу". Перед атакой, после атаки, в любой момент — чтобы это было якорем для человека в любую сложную ситуацию, требующую риска и убийства — "Мы делаем работу" — и "мы" — чтобы человек чувствовал, что это не только он, но и все делали ту же работу, поэтому и ответственность лежит не только на нем, а на всех, что это нормально — убивать врага, потому что это не прихоть конкретного человека, а необходимость для каждого защитника своей Родины.
Самым сложным элементом боя была для нас атака. По-началу в лучшем случае четверть бойцов вела осознанную деятельность — прицельно стреляли, целесообразно перемещались на поле боя. Остальные проявляли активность лишь на виду у командира, а при его отсутствии — прятались, ломали технику, "сопровождали" раненных в тыл. Решением как раз и стало создание боевых троек и пятерок во главе с опытным и бесстрашным воином — он мобилизовывал, подталкивал остальных на продолжение атаки. Самым сложным было подняться в атаку — в этот момент воин еще видит возможность не делать этого, вернуться обратно в такой безопасный окоп. А уж когда поднялся — другого пути нет как только вперед. И мы уделяли моменту выхода в атаку особое внимание — многократно проигрывали этот момент в тренировках, настрополяли, что этим он не бросит товарищей. После выхода в атаку мы старались, чтобы боец уловил чувство эйфории от того, что все-таки смог это сделать. И потом, перед очередными "атаками", также старались, чтобы воин стремился к этому чувству, которое он может получить, выйдя в атаку. Дальше, после выхода, тоже все непросто. На поле боя, пока боец бежит вперед, его страх усиливается, усиливается ожидание что сейчас его убьют. Но если он смог пробежать за 200 метров до врага — снова появляется эйфория, что вот не убили, и осталось немного — надо преодолеть броском, ворваться и кромсать сук. А после атаки наступает амнезия — боец не может вспомнить, что чувствовал. Поэтому психологам приходилось подлавливать моменты и делать многократные короткие опросы, чтобы составить психологическую картину атаки.
Так мы старались разработать технологическую систему по поддержанию высокого психологического ресурса, нужного для выполнения боевых, а впоследствии и трудовых задач. Этого ресурса должно быть достаточно и для выполнения боевой задачи, и для сохранения психического здоровья, и для обеспечения нормального возврата к мирной жизни.
— А Вы думаете, что все доживут до этой мирной жизни?
— Вот. — я указал пальцем на задавшего вопрос — Именно об этом я и говорю — вот что значит — "не хватает психологического ресурса". У человека пропадает вера в удачный исход, он не надеется выжить, он себя уже похоронил. Будет ли он эффективно выполнять поставленные перед ним задачи? Нет. Ему это уже не надо. И это надо исправлять, товарищи! Надо, чтобы каждый такой разуверившийся снова нашел в себе силы верить в благоприятный исход, и чтобы имеющие веру ее не растеряли.
— Бога нет!
— Я разве говорил что-то про Бога?
— Но ведь вера…
— Вера никак не связана с Богом! Да, можно верить и в Бога. И кому это помогает — Бога ради! но можно верить и в себя, в своих товарищей, в свои силы, в нашу победу. И это тоже будет вера! Которая поможет справиться с трудностями. Не зря Революция освободила нас от оков мракобесия! Теперь человек сам может выбрать — во что он будет верить! Главное, чтобы: во-первых — эта вера была и, во-вторых — чтобы она помогала преодолевать трудности. Все. Вот два единственных критерия, которые помогут нам победить фашистов. И нам надо разработать приемы, чтобы разбудить и поддерживать веру. В себе и других. Вот задача, которую сейчас ставят перед вами, товарищи психологи, партия, народ и правительство!
И мы действовали, исходя из таких постулатов, которые я или кто-то из сподвижников выдавали на многочисленных совещаниях, в статьях и на митингах:
— Солдата надо встряхивать. На поле боя командиры групп должны следить за состоянием бойцов — бойцы должны стать оружием в руках командира. Ни в коем случае нельзя потворствовать трусости, паникерству — это временные явления, но если позволить затрусившему бойцу отсидеться за спинами, многие тоже начнут проявлять трусость — ведь это позволит не лезть под пули — жить-то хочется всем. Поэтому все мысли бойца должны быть направлены на то, чтобы как можно быстрее уничтожить источник опасности, а не отсидеться за спинами товарищей. Каждый боец должен быть уверен, что ему не удастся профилонить. Командирам — всячески избегать грузить на тех, кто везет. Нагрузка боевыми заданиями должна быть равномерной. Допускается новичкам по-началу выдавать более простые задания и страховать опытными бойцами. Но. Работать. Должны. Все. Это потребует от командира больше сил и внимания. Подключайте к руководству опытных бойцов. Цель командира — не только выполнить задачу и сберечь подчиненных, но и вырастить других командиров — себе на смену. Поэтому. Если видите, что солдат не готов к заданию — проведите с ним беседу, другую — сколько надо. Поставьте над ним персонального куратора на время выполнения задания. Но заставьте его сделать дело. А еще лучше — заставьте его найти в себе силы сделать дело. — Такие краткие речи я готовил для наших занятий — продумывал тезисы и потом мы разбирали их — как решить, что поправить или дополнить — у нас вовсю шло коллективное творчество.
И командиры все чаще при разработке операций учитывали условия, в которых будет происходить операция — динамика предыдущих действий, погода, степень подготовленности личного состава. Исходя из этих условий психологи составляли план психологической подготовки, командиры — потребности в боевом обеспечении, подготовке — покормить, сводить в баню, потренировать в определенных действиях, которым недостаточно обучены бойцы, но которые потребуются в предстоящей операции. И уже перед и во время проведения операции командиры мотались по окопам и встряхивали бойцов — соберись! твои товарищи сражаются! не бросай их!!! убей фашистов!!! — и боец начинает трясти головой, его взгляд становился жестким, рука сжималась на цевье, и вот он уже осознанно выцеливает ненавистные серые фигурки и жмет спусковой крючок своего оружия.
Дополнительно, из наиболее устойчивых бойцов мы формировали группы активности, которые направляли действия остального коллектива — формировали стадный инстинкт. В атаку выгоняли не пинками, а тихими быстрыми словами давай-давай, пошли, быстрее, все наверх — и так далее — часть актива шла первыми, подавая пример, часть — следила чтобы вышли все. Выход в атаку выполнялся группами — "на миру и смерть красна" — так легче решиться, чем если решение будет принимать каждый индивидуально. Выход в атаку тренировали многократно, так что он становился естественным для человека, поэтому в реальную атаку боец выходил уже не задумываясь, действуя только подкоркой — после сотни учебных выходов этот выход становился всего лишь сто первым. Тем более что перед выходом проводились ритуалы — переклички, проверки оружия, рассказ анекдотов, пение песен и так далее — было разработано более десятка ритуалов, которые внешне выглядели целесообразными или полезными, но единственное назначение которых — не дать солдату задуматься — а что же он здесь делает. Не нужны уже эти мысли — под градом снарядов до добра они точно не доведут. Все, что надо — было сказано ранее, теперь остается только пойти и убить врага. Люди-то не дураки — многие догадывались, для чего все это делается, благо что обучались на курсах психологии боя — именно поэтому-то они и поддерживали все эти действия, активно участвовали в обсуждениях, шутках, перекличках — от знания принципа действия таких приемов возникал кумулятивный эффект, который многократно усиливал эти самые приемы.
Одним из основных способов снятия мандража было проговаривание командирами предстоящих действий — сначала общих, потом — конкретно по людям — кто куда движется, где останавливается и стреляет — вплоть до рисования на дне окопа. И все это — словно действия уже произошли — "так, вышел — и сразу вправо наискосок к бугру — залег там и ждешь", в разных вариациях, по кругу, раз за разом, пока не прозвучит сигнал к атаке. И тогда — "Пошли-пошли-пошли! Смирнов — не зевать, Кондратьев — прими вправо, Желябов — подтяни сумку чтобы не порвать" — загрузить мозг мелочами, чтобы не думали о глобальном. А до выхода между отделениями мечется комвзвода и руководит процессом, напоминает комодам что делать, подбадривает — "Сейчас, еще положит арта три десятка — и пойдем на зачистку".
Как результат — все больше бойцов начинало проявлять осознанные акты мужества, когда подвиги совершались не под действием внезапного фактора, так удачно подействовавшего на бойца, а когда боец постоянно находился в состоянии эмоционального подъема. Именно для этого мы и разрабатывали все эти методики и приемы — чтобы каждого научить вызывать это состояние — каждый должен под руководством психолога осознать это состояние — как оно отзывается в теле конкретного человека — и затем научиться осознанно, по своей воле, нащупывать эти ощущения и таким образом приходить в это состояние.