— Горяч ты, Федор Михайлович, и о людях больно хорошо думаешь, — сказал, вставая, Перфильев. — Тебе бы все с книжниками о божественном толковать, они — люди святые, чистой жизни, им пакости на ум нейдут. А что на ум купчишке взойдет, когда он эти денежки с клеймом в руки возьмет? Что таких же он у себя в подклете наваляет хоть мешок! Этого ты в расчет не брал, когда государю про медные деньги толковал?
— Наказывать будем! — воскликнул кроткий, чем и полюбился государю, Ртищев.
— Ты сперва поймай, а потом уж наказывай.
Башмаков молча согласился с Перфильевым. Умница Ртищев, паря над грешной землей в облаках, много чего понапридумает, а расхлебывать кому?
Удивило его тогда, что государь так легко позволил себя уговорить. Впоследствии выяснилось — на стороне Ртищева оказался государев тесть, боярин Илья Милославский. И был-таки пророком Томила Перфильев — оставив четыре года спустя свою должность Башмакову, он прямо и грубо сказал:
— Знаешь, Демушка, поговорку про дурня, который камень в воду бросил, а семеро умных вытащить не могут? Вот этот камень тебе на долю и достался…
Он ничего не смог поделать с изготовителями воровских денег, которых с каждым годом появлялось все больше и больше. Выловленных жестоко карали, уже с четыре сотни наказанных набралось, но даже страшная казнь, заливание расплавленного свинца в отверстый рот, не пресекала воровства.
Точно так же оказался бессилен перед этой напастью Башмаков. За те три года, что возглавлял он Приказ тайных дел, будучи дьяком в государевом имени, заразу истребить не удалось.
И он даже догадывался — почему…
— Это что? — в ужасе спросил Данила.
— А что? — не понял Богдаш.
Данила всю жизнь полагал, будто дорога — ровное место, по которому удобно ходить пешком или ехать на лошади, причем желательно — наметом, машистой рысью или хоть грунью. Дорога может быть узкой, может быть топкой, может иметь иные мелкие недостатки, но… но!..
Тут же перед ним было нечто невероятное — словно бы человек, задумав проложить через лес путь, вырубил в нужном направлении деревья и получил просеку сажени в две шириной, после чего у него нашлось иное дело. Пусть пни корчует тот, кому это больше нужно, — решил человек, вот пни и остались, торча с удивительной густотой. Пешком по такой дороженьке идти — и то, петляя, взмокнешь, а на коне — так и вовсе все на свете
проклянешь!
Желвак и не такое видывал, к пням отнесся спокойно, был готов к тому, что продвижение сильно замедлится.
— Вот и такие дороги у нас в государстве водятся. Тут еще, слава Богу, сухо, — сказал он. — А коли болото? И гать по нему гнилая? Тут-то мы не пропадем, а на гнилой гати казенных коней погубили бы. Ничего — поедем себе шажочком!
— А как по гатям ездить? — спросил Данила.
— Да с грехом пополам! Тут мы в любом месте с коней сойти можем, а на гати лучше этого не делать, — неторопливо посылая коня вперед, принялся растолковывать Богдаш. — А она, подлая, и по двенадцать верст порой тянется! А то еще мосты есть. Коня по такому мосту лучше всего в поводу вести — бревна толстые, да не обтесаны, соскользнет конская нога — и наплачешься ты с хромой скотиной! А то еще, бывает, бревнышки плохо промеж собой связаны, как раз под тяжестью и разойдутся. И ухнешь вместе с конем вниз!
— А может, их лесные налетчики нарочно портят?
— Гляди ты, догадливый!
До Казани оставалось еще два дня пути. Еще не высохшего после весенней распутицы, еще не дающего пустить коней во весь мах.
Данилу впервые отправили в такой дальний и длительный поход, посчитав, что пора детинушке и к настоящему делу привыкать. Однако грамоту казанскому воеводе вез за пазухой Богдаш, все деньги и подорожные у него были, особое задание в Приказе тайных дел тоже он получал.
Данила только и знал сперва, что по сторонам головой вертеть. Первое — кресты заметил. Кресты те были высокие, грубо вытесанные, стояли на ровном месте у обочин прямо посреди леса. Никакого знака — кто, мол, лежит, — не имелось.
— Прости им, Господи, все их прегрешения, вольные и невольные, даруй им царствие небесное, — быстро сказал Богдаш, когда они впервые увидели такой лесной крест. И мелко, неканонически перекрестился.
— Тут кого-то схоронили? — удивился Данила.
— Ты все про лесных налетчиков спрашивал — ну так тех, кого они при налете убили, так-то в лесу и хоронят.
— Кто?
— Да сами налетчики. Потом знакомому попу панихиду закажут — и ладно. И на том спасибо.
— Точно ли закажут?
— Они, Данила, про себя знают, что сами так-то в лесу падут. И вдруг никого не окажется, чтобы по ним панихиду оплатить? Так они вроде бы с Господом договариваются…
— Умные!
— Эх!.. — Богдаш, что с ним бывало крайне редко, затосковал. — Ведь и нас когда-нибудь под таким крестом упокоют, Данила…
Однако с Божьей помощью доехали. Выбрались на волжский берег и придержали коней, переводя с облегчением дух. С налетчиками разминулись, в трясину не провалились, кони целы, сами целы — чего еще?!
— Слава те Господи — Казань! — сказал Богдаш и перекрестился. — Ты тут, поди, и не бывал?
— Куда мне! — отвечал Данила, глядя на город, что из-за реки казался темным пятном, и лишь высокие кремлевские стены поражали белизной.
Уж на что неутомим был Голован — а шел под всадником, все ниже опуская голову. Что путь долгий — это еще полбеды, а та беда — что велено было ехать, не дожидаясь, пока дороги просохнут. Вроде уж и не распутица, и солнце пригревает, а все равно — нелегко дался коням поход.
— А я уж четвертый раз! Ты за меня держись, в посад без меня не ходи, — напомнил Богдаш. — Казань-то город русский, а с татарами там такая штука — не сразу их и признаешь.
— Как же татарина не признать? — удивился Данила, видывавший татар на Москве нередко.
— А вот и увидишь, — Богдаш усмехнулся, видать, желал полностью насладиться изумлением Данилы, угодившего в очередную нелепицу.
Спустясь к переправе, государевы конюхи дождались парома и засветло успели переправиться через Казанку, оттуда же дорога поднималась вверх — к огороженному рубленой стеной посаду.
— Что за притча! — возмутился Богдан, глядя на светлые, не успевшие потемнеть бревна. — Раньше до Тайницских ворот вдоль стены ехали, а теперь они в посаде оказались! Эк тут все разрослось!
— А что, Богдаш, иными воротами никак нельзя? — спросил Данила.
— А эти, как из Москвы ехать, самые подходящие. Можно бы, конечно… да и там, поди, посада не миновать… ну, все я про них отпою…
Раньше Тайницские ворота были весьма удобны, чтобы выпускать гонцов, — конь сразу брал разбег. А вот к ним иначе, чем шагом, и не подняться было. Кремль стоял на крутизне. Ворча и сокрушаясь по былым временам, когда не приходилось протискиваться узкими улочками посада, покрикивая на праздный люд, Желвак с Данилой добрались до ворот и, перекрестясь на надвратный образ Николы Угодника, въехали в Казанский кремль.