— К Баш-ма-ко-ву… Пе-ре-дай…
— Что передать-то?..
Умирающий произнес нечто совсем невнятное, понять удалось лишь один слог:
— Мы…
— Кто?
— Мыш-ш-шь…
— Какая мышь?
— Я… яд…
— Яд? Ядом извели? — спросил Семейка.
— Ядра… и в ко… ло…
— Еще что? Какие ядра? Да говори ж ты! Что еще?.. — Данила рухнул на колени и едва не схватился за умирающего, чье редкостное уродство его уже не пугало.
— Не тронь, свет! — удержал за плечо Семейка.
Тимофей же выпрямился и заговорил нараспев, звучно и скорбно:
— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…
Сторожевые стрельцы были люди грамотные — услышав начало пятидесятого псалма, поняли, что в кустах под башней кончается человек. Коли по уму, то следовало бы Тимофею читать канон на разлучение души от тела, но его мало кто из мирян знает, а пятидесятый псалом помнят многие.
Богдан, все это время стоявший в сторонке, подошел, отодвинул Семейку и опустился на колени возле помирающего.
— Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя, — четко выговаривал Тимофей, от имени будущего покойника обращаясь к Господу.
Голос его уверенно набирал силу, и слова псалма разносились вдаль по реке; рыболовы, услышав, крестились; крестились и стрельцы на дальних башнях. Быть бы Тимофею дьяконом — церковь ломилась бы от желающих послушать, как он возглашает «Многая лета!».
— Отошел… — прошептал Семейка. Но руку, чтобы закрыть глаза умершему, не протянул, лишь внимательно смотрел на лицо, словно бы ждал чуда.
— Яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну, — продолжал Тимофей. — Тебе Единому согреших, и лукавое пред Тобою сотворих…
Данила искренне желал слушать псалом и сопереживать тому, чья душа сейчас, простившись с телом, готовилась в нелегкий путь. Он и повторять беззвучно слова вслед за Тимофеем начал было, да сбило его с толку «лукавое», и мысль невольно засуетилась: да кто же это? Назвал по имени, Башмакова помянул… Кто?!
Тимофей дочитал псалом, со стен донеслось разрозненное «аминь». И тут же конюхи заговорили.
— К дьяку Башмакову, стало быть? — Богдаш отстранил всех и стал отматывать полотенце.
— Т-ты что, об… обмывать п-покойников п-подрядился? — спросил, внезапно взволновавшись, Данила.
— Это не простой покойник, — Богдаш, справившись с полотенцем, сдернул с головы мертвеца шапку, и тут язва поехала со щеки куда-то вбок.
— Так я и думал, — заметил Семейка.
— Вот то-то… — Взяв эту язву сквозь полотенце, Богдаш отлепил ее и отшвырнул ее подальше. — Весь день на щеке держать-то, да на солнцепеке, — к вечеру как раз и протухнет. Гляди, Данила. Узнаешь приятеля?
Тимофей услужил, посветил факелом, и Данила кивнул.
Это был тот пожилой хромой мужик по имени Бахтияр, которого они с Ульянкой спасли от псов.
— Нищим, стало быть, прикидывался. Такому уродству у Спасских ворот место, там хорошо подают, — сказал Тимофей.
— Чего ж ему от дьяка Башмакова надобно? — спросил Семейка.
— Уж не трудился ли и он на Приказ тайных дел? — догадался Тимофей.
— Статочное дело! — подтвердил Богдаш. — Нищих в Кремле — что грязи, кто на них смотреть станет! Кинут полушку — и дальше бегут. А они-то все видят, всех знают. Теперь понял, Данила, откуда он такой всеведущий?
— Теперь-то понял…
Вдохновленный Желваковым примером, Данила вдруг набрался мужества и принялся развязывать веревку, которая служила Бахтияру поясом.
— Чего ты на нем ищешь? — спросил Тимофей.
— Сам не знаю. Мы злодея спугнули — может, у него при себе такое было, что отнять хотели? — С тем Данила попытался распахнуть останки армяка и надетого под него древнего зипуна, но метко пущенный джерид приколол тряпье к телу.
Семейка преспокойно выдернул джерид и вытер о тряпье. Тогда лишь Даниле удалось откинуть левую полу на груди у покойника.
Наземь скатился кошель — тугой кошель, надо полагать, за такую страшную язву и подавали замечательно.
Семейка молча обшарил все тело, Данила помогал. Больше ничего не сыскалось. Богдаш и Тимофей молча глядели на них, без ужаса перед их отвагой и без избыточного одобрения. Служба такая — вот и вся недолга.
— Ну, будет хоть на что его, бедного, похоронить, — Тимофей поднял кошель. — Подержи факел, Данила. Вытащим его отсюда, в чистую рубаху обрядим, у меня есть одна ветхая…
Он открыл кошель, высыпал на ладонь несколько монет и вдруг замолчал.
— Ты что это, свет? — забеспокоился Семейка.
— Ну-ка, глянь!