– Моя! – воскликнул Хиггинс в восторге и прыгнул в кресло. Жан-Поль передал ему удилище: леска продолжала разматываться, но уже медленнее. Хиггинс вставил рукоять в гнездо, защёлкнул зажим и принялся вращать регулятор. Почти сразу катушка остановилась и конец удилища изогнулся. Левой рукой придерживая рукоять, правой Хиггинс начал сматывать катушку. Удилище изогнулось еще немного, но леска подавалась.
– Я её чувствую, как она сидит на крючке, – прохрипел Хиггинс. Он продолжал выбирать леску – та сматывалась без особого усилия – и Жан-Поль перегнулся через планширь. Забрав удочку, он втащил в лодку небольшую твердую серебристую рыбину.
– Бонито, фунта на четыре, – сказал Килиан.
Юнга вооружился плоскогубцами и извлек крючок из рыбьей челюсти. Мергатройд заметил, что брюшко у рыбы было белым, а по спине шли синие и чёрные полосы, как у скумбрии. Хиггинс выглядел разочарованным. Стая крачек осталась за кормой и пустилась в погоню за косяком сардин. Времени было слегка за восемь, и палуба начала прогреваться, но пока это было приятно. Месье Пасьен заставил "Аван" медленно описать круг, чтобы вернуться на мелководье – ныряющие крачки выдавали его расположение. Тем временем его внук забросил крючок с кальмаром обратно в воду для следующей попытки.
– Может, мы могли бы приготовить его на ужин, – сказал Хиггинс. Килиан покачал головой:
– Бонито годятся только для наживки, – сказал он. – Местные кладут их в суп, но на вкус они так себе.
Они сделали ещё один заход над банкой, и снова клюнуло. Мергатройд, весь дрожа от восторга, взял в руки удилище. Такое приключение он переживал первый и последний раз в своей жизни. Когда он взялся за пробковую рукоять, то ощутил биение рыбы на конце двухсотфутовой лески, как будто держал её в руках. Он медленно подал регулятор вперёд, леска затихла и остановилась; конец удилища развернулся в сторону моря. Крепко сжав левую руку, он принялся выбирать леску, и был удивлён, какое усилие потребовалось для этого.
Он напряг мускулы левой руки и методично продолжал вращать катушку правой. Она подавалась, но ему пришлось пустить в ход всю свою силу. Сопротивление на том конце лески поразило его. "Наверное, крупная рыба попалась, – подумал он. – Просто огромная". Он вдруг понял, что в этом весь смысл рыбалки. Ты никогда не знаешь, что за великан глубин попадётся тебе на крючок. И даже если одна добыча оказалась ерундой, вроде той кильки, что подцепил Хиггинс, следующая-то уж наверняка будет настоящим чудовищем. Он продолжал медленно вращать катушку, чувствуя, как от усилия грудь наливается тяжестью. Когда рыба оказалась в двадцати футах от лодки, она прекратила сопротивление, и остаток лески удалось выбрать почти без усилий. Ему показалось даже, что добыча сорвалась с крючка, но она была на месте. Он потянул в последний раз, подтаскивая рыбину к самой корме, и все было кончено. Жан-Поль поддел добычу багром и втащил ее на борт – это оказался еще один бонито, покрупнее, фунтов на десять.
– Здорово, правда? – воскликнул в восторге Хиггинс. Мергатройд кивнул и улыбнулся. Будет о чем рассказать, когда он вернётся в Пондерс Энд. У штурвала старик Пасьен выбрал новый курс к глубокой синей воде, показавшейся в нескольких милях от них.
Он проследил, чтобы внук вытащил крючок из пасти бонито, и пробурчал мальчику какой-то приказ. Тот отцепил тросик и наживку и убрал их в короб со снастями. Удилище он вставил обратно в гнездо; на конце лески болтался пустой стальной поводок. Затем он прошел вперед и взял штурвал. Его дед сказал что-то и указал рукой прямо по курсу. Мальчик кивнул.
– Эту удочку больше не используем? – спросил Хиггинс.
– У месье Пасьена есть идея получше, – ответил Килиан. – Положитесь на него. Он знает, что делает.
Старик легко взбежал по наклонной палубе к тому месту, где они стояли. Не говоря ни слова, он уселся у шпигата, скрестил ноги, взял того бонито, что поменьше, и стал готовить из него наживку. Мёртвая маленькая рыбина затвердела, как доска, концы её хвоста были полумесяцем загнуты вверх и вниз, пасть полуоткрыта, маленькие чёрные глазки смотрели в пустоту.
Из короба со снастями месье Пасьен извлёк здоровенный крюк с одним жалом, привязанный к стальному тросу в двадцать дюймов длиной, и двенадцатидюймовую острую стальную иглу, наподобие вязальной спицы. Он вставил спицу в анальное отверстие рыбины и проткнул её насквозь, так что окровавленный конец вышел из пасти. К другому концу спицы он прицепил тросик крюка и плоскогубцами протянул спицу дальше, так что тросик прошёл насквозь и свисал теперь из пасти бонито. Ножку крюка старик затолкал глубоко в брюхо рыбины, так что наружу торчала только острая изогнутая часть с зазубриной. Наконечник выступал чуть вниз и в сторону от хвоста; остриё было направлено вперёд, к голове. Затем он вытащил тросик до упора, так что тот натянулся.
Тут он достал иглу поменьше, вроде тех, которыми хозяйки штопают носки, и с ярд двойной хлопковой нити. Спинной и оба брюшных плавника бонито были сложены; старик продел нить через переднюю кость спинного плавника и затем пропустил её через спинную мышцу. Когда он натянул нить, плавник, при движении стабилизирующий рыбу в вертикальной плоскости, раскрылся, шипы его встали вертикально и перепонки расправились. То же самое он проделал с обоими брюшными плавниками и, наконец, мелкими аккуратными стежками зашил пасть.
Когда работа была закончена, бонито выглядел почти как живой. Три плавника выдавались в стороны – такое их положение не позволит рыбе вращаться и опрокидываться. Хвост послужит рулем при движении; зашитая пасть не возмутит воду и не наделает пузырьков. Лишь стальной тросик между сомкнутых губ да предательское остриё у хвоста выдавали, что это наживка. С помощью специальной муфты старый рыбак прикрепил тросик к стальному поводку на конце лески и забросил эту новую наживку в океан. Раза два бонито подпрыгнул на волнах, и свинцовая сигара утащила его вниз, в последний путь по океанским глубинам. Старик вытравил леску на целых двести футов, оставив бонито далеко позади других приманок, а затем застопорил катушку и вернулся в капитанское кресло. Между тем вода вокруг них сменила цвет с серо-голубого на яркий сине-зелёный.
Десять минут спустя у Хиггинса вновь клюнуло – на этот раз, на блесну. Ему пришлось тащить и выбирать леску добрых десять минут – тот, кто сидел на крючке, отчаянно боролся за свою свободу. Все были уверены, судя по весу и силе, что им попался приличных размеров тунец, но, когда добычу втащили на борт, это оказалась плоская узкая рыба в ярд длиной, с золотистой полосой на спинке и плавниках.
– Дорада, – сказал Килиан, – отличная работа, эти ребята всегда сражаются, как черти. И на вкус они превосходны. Попросим повара в "Сан-Жеране" приготовить её на ужин.
Хиггинс весь взмок, но был счастлив.
– Мне казалось, я целый грузовик тяну, – прохрипел он.
Юнга поправил наживку и забросил её обратно в воду.
Волнение теперь усилилось. Мергатройд держался за опору деревянного навеса, устроенного в передней части палубы для лучшего обзора. Большие волны перекатывались и раскачивали "Аван" гораздо сильнее, чем раньше. Со всех сторон вставали стены воды, чьи сияющие на солнце крутые бока скрывали ужасную силу. На целые мили вокруг виднелись пенные гребни и далеко на западе, у самого горизонта, размытые очертания острова Маврикий.
Волны накатывались с востока, одна за одной, словно плотные ряды солдат в зелёных мундирах, идущих в атаку на остров и раз за разом гибнущих под стенами рифа. Мергатройд поразился, что он не чувствует ни малейшей дурноты, хотя однажды его укачало на пароме из Дувра в Булонь. Но тот паром был большим судном, идущим через волны напролом; его пассажирам приходилось дышать машинным маслом, горелым жиром, фаст-фудом, перегаром из бара и тому подобными запахами. Маленький "Аван" не бросал вызов морю, он приноравливался к нему и тем побеждал.
Мергатройд смотрел на волны и чувствовал тот страх и трепет, что нередко охватывает людей на маленьких судёнышках. Судно может казаться гордым, величественным, шикарным, прочным, пока оно, предмет гордости своего богатого владельца, стоит в спокойных водах роскошной гавани в виду восхищённой толпы зевак. Но океан уравнивает его с каким-нибудь вонючим траулером, с любой ржавой посудиной – все они лишь груда железа и болтов, утлые скорлупки, пытающиеся противопоставить свои жалкие силёнки его невообразимой мощи, хрупкие игрушки на ладони великана. Даже в компании четверых мужчин Мергатройд остро чувствовал собственную незначительность, вызывающе малые размеры их посудины и одиночество, внушённое мощью океана. Лишь тем знакомо это чувство, кто путешествовал по морю, по небу, по великим снегам или великим пустыням. Все они огромны и безжалостны, но море ужасней всех, потому что оно живое.
Едва минуло девять, месье Пасьен пробормотал что-то, ни к кому не обращаясь:
– Ya quelque chose, – сказал он, – Nous suit.
– Что он сказал? – спросил Хиггинс.
– Он сказал, что там внизу что-то есть, – ответил Килиан, – кто-то нас преследует.
Хиггинс посмотрел на бурные волны вокруг. Не было видно ничего, кроме воды. Он спросил:
– Как, чёрт возьми, можно знать это?
Килиан пожал плечами:
– А как вы с одного взгляда на столбик цифр замечаете, что в нем что-то не так? Интуиция.
Старик убавил обороты двигателя, и "Аван" замедлил ход почти до полной остановки. Теперь они едва двигались, отчего болтанка, казалось, ещё усилилась. Рот Хиггинса наполнился слюной, и он несколько раз сглотнул. Было четверть десятого, когда одно из удилищ резко изогнулось и леска начала стравливаться не просто быстро – стремительно. Катушка взвыла, как футбольный свисток.
– Ваша очередь, – сказал Килиан Мергатройду и извлёк удилище из гнезда на борту, чтобы передать его на кресло. Мергатройд вышел из тени и занял свое место. Он защёлкнул зажим и твёрдо сжал левой рукой рукоять удилища. Катушка, здоровенное изделие фирмы "Пенн Сенатор" размером с пивной бочонок, продолжала стремительно раскручиваться. Он начал поворачивать регулятор фрикциона.
Нагрузка на руки возросла, удилище изогнулось, но леска продолжала стравливаться.
– Затягивайте сильнее, – сказал Килиан, – не то он всю катушку размотает.
Банковский служащий напряг бицепсы и ещё подтянул регулятор. Конец удилища изгибался всё дальше вниз, пока не оказался на уровне его глаз. Бег лески замедлился было, но тут же возобновился, как ни в чем не бывало. Килиан наклонился и посмотрел на регулятор. Отметки на дисках стояли почти напротив.
– Этот разбойник выдает восемьдесят фунтов, – сказал он, – придётся затянуть ещё.
У Мергатройда начала болеть рука, пальцы на рукояти одеревенели. Он довернул регулятор, и отметки оказались точно одна напротив другой.
– Всё, хватит, – сказал Килиан, – это значит – сто фунтов, предел. Возьмите удилище обеими руками и… держите.
Мергатройд с облегчением взялся за рукоять второй рукой, ухватился покрепче, упёр подошвы своих туфель в подставку, сдвинул ноги и откинулся назад. Ничего не изменилось. Рукоять удилища стояла вертикально, а кончик по-прежнему смотрел в море на уровне его глаз. И леска продолжала стравливаться – медленно, но верно. Остаток на катушке таял на глазах.
– О, господи! – сказал Килиан, – Ну и здоровяк. Он тянет сто фунтов, как салфетки из коробки. Держись, мужик!
От волнения его южноафриканский акцент усилился. Мергатройд плотнее сдвинул ноги, сжал пальцы, напряг кисти, предплечья и бицепсы, согнул спину, склонил голову и держался что было сил. Никогда раньше ему не приходилось противостоять усилию в сто фунтов. Наконец, три минуты спустя, катушка перестала вращаться. Кто бы ни был там, внизу, он только что стравил шестьсот ярдов лески.
– Вам лучше пристегнуться, – сказал Килиан. Он перекинул ремни сначала через одну руку Мергатройда, затем через вторую. Ещё два ремня он обернул вокруг груди и один, широкий, пропустил между бёдер. Все пять ремней он защёлкнул в центральный замок на уровне живота и туго затянул. Бёдрам стало полегче, но зато ремни сразу стали натирать плечи через хлопчатобумажную ткань тенниски. Тут Мергатройд впервые заметил, насколько усилился солнечный жар. Ничем не прикрытую кожу бёдер начало покалывать.