— Гришка! Посмотри там, в углу, остался хоть один унитаз? Ну, из этих, голубых…
Дробанюк весь сжимается в невероятном напряжении: вдруг повезет? Через несколько минут появляется Гришка — лупоглазый малый с усиками и разводит руками: нету, мол.
— А ты под линолеумом смотрел? — смеряет его хмурым взглядом Семикопытный. И властно цедит — Пойди пошарь.
Дробанюку кажется, что прошла вечность, пока Гришка проверяет, есть ли под линолеумом унитазы.
— Есть там один, который с демонстрационного зала, — объясняет он Семикопытному, и сердце у Дробанюка в счастливом предчувствии екает.
— Глазелки пошире разувать надо! — отчитывает Гришку Семикопытный. Потом оборачивается к Дробанюку — Твое счастье, что один выставочный завалялся. Только он без упаковки, учти.
— Какая разница! — поспешно заверяет Дробанюк. — Как-нибудь доставим.
— Гришка, выдай, — приказывает Семикопытный пучеглазому малому. И переводит взгляд на Дробанюка — С ним рассчитаешься.
— Большое спасибо! — горячо благодарит его Дробанюк, но руку подать не отваживается, остерегаясь пренебрежительности. Он торопливо семенит вслед за Гришкой в глубь отсека и за громадной кипой рулонов линолеума натыкается жадными глазами на свою голубую мечту. Унитаз и сливной бачок действительно производят впечатление отделкой и цветом.
— Берете? — нетерпеливо спрашивает пучеглазый и называет цену. Сумма солидная, но Дробанюк отсчитывает деньги без сожаления: вещь стоит того. А сверх положенной суммы протягивает Гришке десятку.
— Добавь еще червонец, дядя, — по-деловому говорит тот. — У нас такса…
— Да? — наивно спрашивает Дробанюк.
— Думаешь — дорого? — иронически хмыкает пучеглазый. — Так ведь вещь какая! На таком стульчике посидеть — одно удовольствие.
— Конечно, конечно, — торопливо соглашается Дробанюк, доставая еще десятку.
— Давай вынесем к выходу, — предлагает пучеглазый. — Я помогу.
Они тащат бачок и унитаз мимо Семикопытного, но тот даже не поворачивает головы в их сторону.
На улице Дробанюк берет сначала бачок и несет к проходной. Вахтер пропускает его беспрепятственно: он предупрежден.
Наступает очередь унитаза, и Дробанюк взваливает его на плечи, чувствуя, как загораются щеки: такой груз таскать не очень приятное занятие. Поэтому Дробанюк припускает едва не трусцой — чем быстрее, тем лучше. И вдруг возле самой проходной его окликают:
— Константин Павлович?
Голос женский, знакомый.
Дробанюк, будто не расслышав, старается прошмыгнуть мимо, но голос повторяет удивленно:
— Константин Павлович, это ты?
Дробанюк зыркает из-под унитаза: так и есть, плановичка из их треста Козловская, за которой он при случае любит приударить, хотя их отношения и не выходят за рамки простого флирта. Козловская стоит и удивленно смотрит на него.
— Вот не думала встретить здесь! — говорит она и переводит взгляд вверх.
— Фонды вот… выбиваем, — лепечет Дробанюк, готовый от стыда провалиться сквозь землю.
— О-о! — доходит до плановички вся щекотливость ситуации, и она, не сдержавшись, прыскает в кулак.
— Помогаем товарищам, чем можно, — продолжает растерянно бормотать Дробанюк.
— Пока! — И Козловская, быстро уходя, машет ему рукой.
А Дробанюк стоит, придавленный не унитазом, а чем-то пылающе-горячим, что прожигает его сейчас до пят. Затем срывается с места и трусцой устремляется через проходную к «Москвичку». Федя с готовностью подхватывает груз и бережно укладывает его на заднее сиденье. Дробанюк усаживается рядом, чтобы придерживать во время езды. Сердце его гулко бухает, сотрясая все тело, с раскрасневшейся физиономии ручьями льет пот. На Федины вопросы он отвечает невпопад — все сейчас заслоняет удивленное лицо плановички…
Через час он отмыкает свою квартиру, вводя за собой двух мастеровых из бригады Еремчикова. Потрясение от встречи с плановичкой за это время уже почти сгладилось, и Дробанюк все увереннее входит в заранее заготовленную роль.
— Ничего вешалочка, — с удивлением покачивает он головой в прихожей, будто впервые попал сюда.
— Заделано на совесть, — соглашается один из мастеровых.
— Ладно, не будем шнырять по чужой квартире. Неприлично это, — строго говорит Дробанюк. — Наше дело — как можно скорее заменить санузел. Корчуем старье, ребята…
Мастеровые принимаются за работу, а Дробанюк то и дело поторапливает их.
— Вынести б надо, — подсказывает он мастеровым, когда те, сняв санузел, ставят его в прихожей. Потом решительным взмахом руки отвергает свой же совет — A-а, еще чего не хватало! Сами вынесут, не слиняют…
Приходит черед устанавливать новое оборудование, и теперь Дробанюк, контролируя каждое движение мастеровых, призывает их не спешить. Но вот унитаз и сливной бачок на месте, и он, придирчиво щуря глаз, осматривает, словно контролер, сделанное.
— А ничего! — небрежно роняет он. — Не туалет, а комната отдыха. — И торопливо спохватывается — Ладно, убегаем, пока хозяева не нагрянули. Не то еще придерутся к чему-либо.
— Не придерутся, — отвечают те. — Комната отдыха что надо — выходить не захочется…
Отправив с Федей мастеровых, Дробанюк первым делом забегает в туалет, чтобы полюбоваться новой обстановкой. Работа действительно сделана на совесть, унитаз и бачок сияют заманчивым голубым светом. Удовлетворенный Дробанюк звонит жене и с нетерпением ждет ее, чтобы похвастаться обновой. А когда появляется Зинаида Куприяновна, он распахивает дверь опять настежь — вот! Жена в изумлении ахает. Дробанюк бросается к бачку и демонстрирует его работу: вода проливается с каким-то музыкальным журчанием. Глаза у Зинаиды Куприяновны возбужденно блестят — какая прелесть…
В субботу, при гостях, Дробанюк следит за каждым, кто посещает санузел. Горделивым взглядом встречая вышедших оттуда, он заинтересованно всматривается в лица — впечатлило ли?.. Почетного гостя, Василия Васильевича, грузного мужчину с двойным подбородком и властным взглядом, Дробанюк опекает особо. Еще принимая у него пальто, он будто невзначай обронил ему: «Туалет здесь, если что…» Дробанюк боится проронить тот миг, когда Василий Васильевич пожелает открыть дверь обновленного санузла. Увы — проходит немало времени, а почетный гость намерения посетить заветное место не изъявляет, и Дробанюк уже начинает бояться, не упустит ли тот свою возможность.
— Пивка не желаете? — подливает он почаще Василию Васильевичу «жигулевского», надеясь, что оно сможет воздействовать лучше всяких намеков. Но почетный гость, опрокидывая, будто в бездонную бочку, фужер за фужером, остается непоколебим. И лишь когда Дробанюк с унылым чувством человека, у которого в доме не рассмотрели самого интересного, провожая Василия Васильевича, подает ему с вешалки шляпу, тот спохватывается, что забыл сделать самое главное, и торопливо бросается в туалет.
Воспрянувший Дробанюк ждет его возвращения с замершим сердцем. А почетный гость так долго не покидает туалет, что у Дробанюка мелькает тщеславная мысль: наверное, Василию Васильевичу там понравилась нежная, располагающая к неспешности голубизна, расставаться с которой действительно трудно. Когда тот, наконец, выходит, Дробанюк с напряженным вниманием всматривается в выражение его лица, ища в нем умиротворенную изумленность, и… не находит. Напротив, оно буднично пресное, будто ровным счетом ничего не произошло.
— Хорош вечерок был, — бросает на прощание Василий Васильевич. Этот комплимент, которого в другой раз с лихвой бы хватило для удовлетворения хозяйского тщеславия, сейчас кажется Дробанюку дежурной любезностью. Он ждет от почетного гостя совсем другого, но тот, словно объевшийся крот, слеп, удивительно слеп, и его затихающие шаги в лестничном пролете навсегда уносят надежду на хотя бы запоздалое прозрение…
огда дорога в десятке километров от Соек ныряет в зеленый коридор, дремотной, распаренной тишине в автобусе приходит конец. Взрывает ее по своей обычной манере Ухлюпин. Он восседает впереди на приставном сиденье, рядом с водителем, словно капитан на мостике корабля.