— А ты в школу ходишь?
— Хожу, — ответил Лёнька.
— А зачем?
— Учусь там читать и писать…
— Зачем тебе писать? — не отставал домовёнок.
— Ну, например, я напишу тебе из города письмо, а ты его получишь и прочитаешь, как я живу.
Панамка хихикнул и отчего-то зашептал Лёньке в самое ухо:
— Если ты в городе обо мне подумаешь, я и без письма о тебе всё-всё узнаю в одну секунду!
— В городе вашем одна бестолока и суета, — вдруг ни с того ни с сего заявил мрачный Пила. — Живёте там друг у друга на головах и ужиться не можете.
— Неправда! — вспыхнул Лёнька. — Мы хорошо живём!
— Да какой там хорошо, если сосед соседа всю жизнь изводит, — упрямился Пила. — Домовому в вашем городе никогда не прижиться. Слыхали вы, что Куличик позавчера в Харино вернулся?
— Вернулся всё-таки? — задумчиво переспросил Толмач.
— И полгода не выдержал! Уж лучше, говорит, где-нибудь в сарае бедовать, чем в ихней чокнутой квартире.
— Чем же ему квартира не угодила? — поинтересовался Толмач.
— А тем, что испортила хозяев его! — и Пила отчего-то недобро посмотрел на Лёньку. — Попругиных-то в Харине все уважали — и Василия, и жену. А какой дом был — целый век ещё простоит! Куличик говорит, чуть не тронулся с горя, когда уезжал. А Попругин дом продал, да ещё и приговаривал, довольно, мол, нам в глуши пропадать, хочется пожить по-человечески, мне на заводе квартиру с удобствами пообещали.
— С какими удобствами? — перебил Панамка.
— А это когда нужник не в огороде стоит, а прямо в доме, возле кухни, — услужливо подсказал Кадило.
— Да ну?!
— Можешь не сомневаться. А печка, наоборот, за версту от дома выставлена, так что и не видать, кто её топит.
— Врёшь ты всё, — обиделся Панамка.
— Лёня, я правду сказал? — строго спросил Кадило.
Лёнька, смутившись, не знал, что ответить, но тут Пила продолжил свой рассказ:
— Прикатили Попругины в город, а им и говорят: отдельных квартир нету пока, поживите в общей.
— Это как же? — опять влез Панамка.
— А так, — поспешил ответить Пила, — что в одной квартире разом несколько семей живёт, и у каждой семьи только одна спальня своя, а остальное всё общее.
— Это зачем же так жить? — возмутился Панамка.
— Ну, сказано тебе, отдельных квартир не осталось! — терял терпение Пила.
— Так зачем было общие делать?! — в отчаянье крикнул домовёнок.
— Ты, колун бестолковый, — прошипел Пила, — я тебе сейчас объясню…
— Уймись ты в самом деле, — урезонил Панамку Хлопотун, — слова никому сказать не даёшь. Давай дальше, Пила.
— Ну, дальше поселились Попругины в этой квартире, и Куличик с ними. Такая, говорит, теснота была, как в поддувале. А главная беда, что невзлюбили Попругиных соседи и начали выживать потихоньку. В глаза ничего не говорят, а за спиной пакости делают. Жена Василия отвернётся в кухне, а соседка ей в кастрюлю плюх таракана и потом причитает: «Вот развелось проклятых, уже сами в суп прыгают!» Или попругинское бельё грязью вымажет и охает: «Ой, гляди, милая, простыни-то твои не отстирались!» Ну и жизнь, думает Куличик, тут надо держать ухо востро. И стал следить за соседями. Увидит, что те Попругиным напакостили, и всё обратно переделывает. Крутится день и ночь, только этим и занимается, а всё одно не успевает. Вот, говорит, в Харине я и дома, и в огороде, и на пасеке управлялся, а здесь за двумя вредителями не услежу.
А однажды ночью слышит Куличик, как Василию жена жалуется:
— До чего эта Анфиса Семёновна надоела! Переколочу ей завтра банки с вареньем и скажу, что кот в кладовку залез.
А Василий отвечает:
— Ну и правильно. Сколько ж нам терпеть? Я тоже завтра проводку так обрежу, как будто сама прогнила. Пускай посидят без света.
Ну, дела, думает Куличик, неужто и мои за диверсии примутся? Ну уж нет, варенье разбить не дам, пускай вы и мои хозяева. Взял и перепрятал соседское варенье. Так Любка Попругина со злости раскокала пустые банки и на кота свалила. И пошло-поехало. Такая в доме завелась карусель, что Куличик уже и не знал, за кем следить, чего спасать. И взяла его обида за хозяев. Эх, думает, до чего душевные были люди и в кого превратились! Знал бы такое, ни за что сюда не поехал. И теперь мне тут делать нечего. Вернусь в Харино, в свою избу, буду новым хозяевам служить, а если у них есть доможил, попрошусь к нему в помощники.
— А что, кто-то есть? — спросил Хлопотун.
— Нет, с новосёлами никто не приехал, а харинские решили в своё время не занимать избу год. На случай, если Куличик вернётся… Он и вернулся.
— Радуется, наверное, — подал голос Панамка.
— Радуется!.. Да он совсем голову от счастья потерял. Вот что ваш город делает! — со злостью закончил Пила, адресуя последние слова опять же Лёньке.
— Ну чего ты к нему пристал? — заступился за мальчика Хлопотун. — Все, что ли, в городе такие, как эти Попругины с соседями?
— Все! — с вызовом бросил Пила.
Хлопотун махнул лапой:
— Ну, пошёл пилить…