До самого заката просидела мать у озера, всё вымаливала дочку у водяного. Не вернул тот своей добычи. И когда пришла бедная в деревню, люди не узнали её: волосы седые, а сама почернела вся — ну, старуха старухой. А ведь была до этого молода и черноволоса…
Только не одной ей страданье выпало. Дед мой как узнал про Настеньку, так и бросился к озеру. Мечется на берегу, плачет, всё в воду норовит прыгнуть. Мужики его еле отогнали, боялись, что порешит себя хлопец почём зря. Все дивились: и откуда в таком малом сердечке такое горе великое?
…Оно и впрямь великое было, хотя время и не такие раны залечивает. Настеньку с тех пор никто не видел, и помаленьку стал Митька забывать свою подружку. А как возмужал, вовсе боль в душе улеглась. Да ведь живой — он о живом и думает, а деду в ту пору уже двадцать годков минуло, пришла пора, значит, свою семью заводить. Выбрал он и невесту себе, и уж свадьбу назначили… Как вдруг словно подменили Матвея. Был и здоров, и весел, а тут сник и вроде спит наяву. И работает, и заговорит — а мысли бог знает где. Что за беда?
А случилось вот что. Раз проводил Матвей невесту до дому и к себе возвращается. Ночь тёплая да светлая — далеко видать… И глядит он: у родной калитки стоит кто-то, поджидает его… Подошёл ближе — девица, одета чудно, волосы расплетены, а глаза огромные, как озёра, и такие грустные…
— Здравствуй, Митя, — говорит.
Удивился дед: красавица-то незнакомая, не деревенская, а знает его.
— Да ты не узнаёшь меня? — спрашивает та.
Тут дед и вовсе смутился. А голос девичий такой печальный, словно она несказанную муку терпит. У Матвея от жалости аж сердце зашлось. А странная гостья продолжает:
— Жениться решил… Забыл-таки Настеньку.
Вздрогнул парень, как полотно побелел. Видит — точно Настенька перед ним, она самая. Да где же было узнать её сразу — выросла, расцвела, и ведь сколько лет прошло. Стоит он и глаз оторвать не может, и что сказать — не знает. А Настя руку к нему протянула, и на ней старенькое резное запястье — детский Митькин подарок.
— Ну, узнаёшь? — спрашивает.
— Узнаю…
— Любишь ли ты ещё меня, Митя?
— Люблю, — отвечает дед. — Тебя одну только все эти годы и любил. А что жениться решил — так ведь надобно жизнь по людским законам проживать. И рад бы одну тебя в дом ввести, да ведь утонула ты, Настя!..
— Нет, — молвит та, — не утонула я, а стала русалкой. И покуда ты любишь меня и не изменил своей Настеньке, дорога мне обратно не заказана. Один ты и можешь вернуть меня к людям…
— Да как же это сделать, Настенька?! — воскликнул дед.
— Непросто, Митя, — она отвечает. — Но ведь ты не испугаешься водяного, чтобы вызволить меня?
— Не испугаюсь!
— Тогда в последнюю ночь десятой недели после святой Пасхи приходи на Чёртово озеро и дождись там полуночи. Что тебя ждёт, сказать не могу. Но коли не струсишь — буду твоей, а нет — на веки вечные останусь русалкой.
— Не струшу, милая, — заверил Матвей.
Был он в самом деле не робкого десятка, а за свою Настеньку и жизнь бы положил. И любовь к ней после того свидания вспыхнула с такой силой, что позабыл Матвей про всё на свете, совсем извёлся в ожидании назначенной ночи. И вот подошла к исходу «русалочья неделя».
Поздно вечером Матвей осенил себя крестным знамением и пошёл к роковому озеру. Подкрался к нему — тишина вокруг. Луна в небе прямо горит, всё кругом серебром осыпала. Под луной озеро сверкает, ничего-то в нём не разобрать… И такая нестерпимая тоска сердце щемит, какой Матвей отродясь не знал. Не успел он ещё свыкнуться с этой тоской, как что-то мокрое проползло по щеке. Вскинулся — никого, лишь болотной тиной запахло. А Матвея всего будто дьявольской водой из озера окатило. «Не ты ли это, чудище водяное, меня приласкал?» — мелькнуло в голове, и Матвей крикнул:
— А хоть бы ты весь на меня навалился, не побоюсь тебя! Выходи!
И снова жуткая тишина в ответ. Стоит парень как натянутая струна, не знает, с какой ему стороны подвоха ждать. А дух озёрный не торопится, может, и впрямь ждёт, что Митька струсит. И вдруг словно камень на дальнем берегу в воду сорвался, а вслед за ним:
— Кулыма, Кулыма, ты тыма? — истошным голосом закричал кто-то. А из воды почти у самых Митькиных ног другой голос простонал:
— Только сейчас…
Холодный пот прошиб Матвея от этих нечеловеческих голосов. Одна память о Насте и удержала его на страшном озере. Поняв, что пришла решающая минута, он приготовился ко всему. Но того, что случилось, не мог и представить себе. Чёртово озеро накренилось к нему, и берег, откуда звали Кулыму, начал медленно подниматься. Словно огромная водяная стена нависла над Митькой, грозя смести его как песчинку. В ужасе бросился он в сторону и едва сделал первый шаг, как ноги сами понесли его прочь от чёртова логова. Хотел остановиться — ан мочи нет. Обернулся, глядь — озеро уже к небу поднялось, а вода и каплей не пролилась из него. Лишь на миг прояснилось колдовское зеркало, и в нём увидел Матвей свою Настеньку. Глядела на него из воды прекрасная русалка, а по щекам у неё, как жемчуг, катились слёзы…
Ничего боле не запомнил Матвей. Словно обезумел он, увидев прощальные Настины слёзы. Придя в себя, кинулся обратно к проклятому месту. Тихое да гладкое лежало озеро в берегах и уж не сулило никакой надежды. А когда стало светать, увидел Матвей на еловом суку давешнее Настенькино запястье…
Акимыч умолк, и Лёнька молчал, впервые столкнувшись с чем-то страшным и непоправимым.
— А после женился-таки дед на моей бабке, — добавил Акимыч. — Хотя с той ночи почитай три года, словно вдовец, людей сторонился, уст не размыкал. То ли казнился за своё малодушество, то ли просто Настю забыть не мог. Ну а бабка моя всё ждала эти годы да и дождалась. Очень она деда любила и не дала пропасть. А ведь пропал бы, ей-богу, пропал…
Акимыч нахмурился и ускорил шаг, Лёнька теперь едва поспевал за ним. Мальчику самому было невесело от встречи с Чёртовым озером, а ещё грустнее — от услышанной истории… В каждом бледном пятне среди еловых лап ему мерещилось заплаканное лицо русалки. Ненароком Лёнька заметил, что на этот раз они с дедом зашли далеко. Сосновый бор вокруг сделался глуше и непрогляднее. Молодая поросль уже не разбегалась весёлым хороводом, а переплеталась в непроходимую чащу. Сучья под ногами ломались с неожиданным, резким хрустом, заставляя Лёньку вздрагивать. Мальчик не узнавал леса, вчерашний друг казался ему неласковым, хмурым незнакомцем. Акимыч заметил это и как будто смутился.
— Что, Лёнька, нагнал я на тебя страху? — виновато спросил он. — А хочешь, научу не бояться?
— Хочу! — мигом откликнулся мальчик.
Дед взял его за плечо:
— Ты думаешь, я опять слово какое заветное скажу? Нет, милый, страх словами не заговоришь, такое это, брат, чудище…
— Чудище?! — вырвалось у Лёньки.
— А ты как думал? И лапы у этого чудища скользкие и холодные. Как сцапает ими — так уж не отпустит, всего измучает… Смотришь, и совсем человек голову потерял от него. А всё-таки любой страх победить можно, если взять — да посмеяться над ним. Самое это лучшее средство, чтоб не бояться. И если на водяного без страха посмотреть, тоже, думаю, одно посмешище останется. Хоть возьми опять моего деда в ту ночь… Не побеги он тогда — и неизвестно ещё, кто кого… Не зря же говорила Настя, что главное — не убояться водяного.
— Но дедушка, — вспомнил Лёнька, — Настеньку-то он утащил…
— Утащил! Да опять же почему? — упрямо возразил Акимыч. — Ты подумай, вылез он, такое страшилище, да к десятилетней пташке!.. Та и зашлась от страха. А не устрашись она лягушачьей морды — и ничегошеньки не сумел бы сделать склизкий бес! Вот ты сейчас дрожишь, всё-то тебе жутким кажется, так?
— Кажется, — сознался Лёнька.
— А ты посмейся над своим страхом!
— Как?
— А так! Почуял его — и сразу вспомни, что он букашка. Захочешь — мимо него пройдёшь, захочешь — по усам его щёлкнешь.
Лёньке это понравилось. Страх представился ему в виде усатого тараканища из детской сказки, которое сумело запугать всех зверей, хотя было простой козявкой. И вслед за этим Лёнькина боязнь улетучилась безо всякого следа. Он живо огляделся по сторонам и понял, что в какой-то неуловимый миг сквозь лохматую, низко нахлобученную шапку леса пролились солнечные лучи. Мальчику показалось, что этими золотыми ключами солнце отомкнуло тайные кладовые леса, которые вспыхнули и заискрились несметными сокровищами сказочных владык.