— Уйти хочу, — не стала скрывать Таля, — не выжить, холодно.
Она расстегнула шушун и стянула платок с головы — покой наставника был протоплен на совесть.
Наставник провел рукой по лбу, откидывая капюшон и подставляя лицо свету. В первый раз Таля ясно увидела черты лица наставника и они ей совсем не понравились. Слишком правильные, слишком красивые, слишком… нечеловеческие. Да не с лица воду пить. Доброта у наставника внутри.
— Ты зачем это надела? Откуда взяла? — спросил наставник, делая паузы между словами.
Таля и сама не знала, что ответить, поэтому сказала с вызовом:
— Нельзя, что ли?
Наставник провел рукой по лицу, словно сгоняя прочь плохие мысли. Он успокоился, отклонился на спинку кресла, стал сама умиротворенность.
— Послушай одну историю, Таля. Когда-то люди жили плохо. Горести и беды не отпускали их. Неприязнь между людьми переходила в ссоры, ссоры — в драки, драки — в убийства, а там доходило и до войн, когда гибли тысячи и тысячи… Никто не мог быть спокоен за свою жизнь. Друг становился врагом, а враги не могли жить вместе на одной земле. Тогда еще не было наставников среди людей, мы жили в другом месте, — наставник поднял взгляд к потолку и замолчал.
Таля, привыкшая внимать, сидела молча, но пока что смысл рассказа уходил от нее.
— А где? — спросила она, зацепившись за последнюю фразу.
Наставник посмотрел на нее и продолжил:
— Нашлись люди, которые поняли, что если не прекратить убийства и войны, то погибнут все. Не останется никого. Ни старика, ни младенца, ни мужчины, ни женщины. И они позвали нас. Мы пришли. И сделали так, чтоб не было горя у людей.
— Как вы сделали это? — тихо, почти шепотом, спросила Таля, но наставник услышал.
— Просто. Для нас — просто. Мы возвращаем в прошлое разум того, кто совершил зло. И даже просто задумал его. День прошел, но для него этот день пропал. А другого дня не было для кого-нибудь другого. Событие не происходит. Всем хорошо. Возникшие обиды исчезают — про них не знают. Их нет. Каждый приходит к нам и рассказывает о своих желаниях, о том, что сделал, о чем подумал за день. И мы стираем день из жизни человека. Возвращаем ему прежний день, когда он еще и не думал о плохом. Только металл на голове может помешать возврату…
Таля спросила, едва наставник примолк, чтобы перевести дыхание:
— И мне стирали дни?
— Конечно. А ты как думала? Ты ничем не лучше и не хуже других.
— А почему ты мне всё это рассказываешь? — Таля сглотнула. — И что со мной было, чего я не знаю? — она говорила напряженным голосом, сдерживаясь, чтоб не закричать, не заплакать.
Наставник усмехнулся:
— Много разного. Например, замуж выходила. Лучшего жениха увела. Но этого для тебя не было, потому как случилось в тот день кое-что еще, о чем знать тебе не следует. И живешь ты поэтому одна. Да так и будешь жить. Чуть ли не каждый день возвращаю тебя в прошлое. Скандалишь много, жить людям спокойно не даешь…
— Ах, вот как… — Таля не знала что сказать. Она закусила губу, прищурилась и сказала злобно, — не выйдет больше у тебя это… ссстирание.
Наставник глянул ей в глаза и сказал с нажимом:
— Сними.
— Ты про что? Про обруч этот?
— Про него, — наставник повысил голос, чего Таля за всю жизнь свою не помнила. — Или наставление забыла?!
— А не указ ты мне! — возразила Таля.
— Сними, погибнешь. Всё помнить будешь — и зло, и горе. Не вернешь деньки, состаришься…
— Уж так лучше, чем как сейчас! — Талин голос дрожал от гнева. — Ты ж мою жизнь порушил! Да и не только мою! Все, как куклы соломенные по твоей указке живут! Ты жизни нас лишил! Что горе? Пройдет оно. А счастье? Счастье где? Ан, нет его. Пойми ты — нет счастья без горя, нет света без тьмы, а есть лишь сумерки серые.
Наставник поднялся, и Таля запрокинула голову, чтобы смотреть ему в лицо.
Он смотрел на нее сверху вниз, с таким выражением, словно изучал какое-то мелкое назойливое насекомое перед тем, как раздавить его. Это было не ненависть, не злоба, просто глубокое равнодушие, которое было дико видеть на таком прекрасном лице…
Девушка вскрикнула, отступила на шаг, потом качнулась вперед и с силой толкнула наставника. Он потерял равновесие, споткнулся и повалился на свое кресло, сползая с него прямо к талиным ногам. Таля отпрыгнула в сторону, словно ей по ногам холодной водой плеснули, стараясь не задеть даже края одежды наставника. На миг он показался ей громадным черным жуком с вывернутой наружу пастью, мерзкими щетинками, когтистыми членистыми лапами и огромными клешнями.
Морок ушел, но чувство омерзения осталось. Руки зачесались, хотелось тереть и мыть их едким щелоком. Или в баню отправиться — исхлестаться веником, отойти в парной и остывать в предбаннике, ни о чем не думая, ничего не помня…
Наставник лежал не шевелясь, и Таля, как ни противно было, подошла и наклонилась к нему. Уж не убила ли? Да что ему сделается? Ну, упал. Да кто ж не падал-то? И ладно, коли убила, — что ж они с людьми-то творят? Везде наставники эти. Весь род людской по их указке живет. Народ поднимать надо. Вместе — справимся. Пусть плохая жизнь будет, да своя. Только одной не сделать ничего.
Таля крепко зажмурилась, выгоняя слезинки из глаз, чтоб не разреветься, себя жалеючи. Кто бы сил дал? К Митричу идти надо — он жизнь знает.
Кое-как Таля укуталась, дверь в дом наставника прикрыла и побежала, оскальзываясь, к кузнице. Митрич там был — ковал что-то. Увидел Талю в распахнутом шушуне, со сбившимся платком; увидел обруч золотой на ее голове — сразу работу бросил, дверь за ней на засов запер.
— Где взяла? — сказал, морщась.
— Нашла, — ответила Таля.
— Худо.
— Я еще наставника толкнула. Он упал и не движется совсем. Мертвый как будто, — зачастила девушка. — Делать-то что теперь? Они жуткие совсем — он рассказал. Боюсь их.
— Совсем худо. В лес идти надо. Там тоже люди живут.
— Проводишь? — Таля как можно жалостливее посмотрела на кузнеца.
— Эх, деваха! Думаешь, первая ты? Да уж многим наставники поперек горла стоят — житья нет. И силы собираем, и ждем того дня, когда лучше ударить по ним, чтоб промашки не вышло. Поспешила ты.
— Ми-и-и-три-и-ич… — Таля готова была разреветься. Очень уж не по себе ей стало.
— Не реви. Огонь затушу, и пойдем.