Уже немного Мне говорить с вами;
ибо идет князь мира сего,
и во Мне не имеет ничего.
— Петер Стелик, вы признаетесь виновным… — голос судьи трещал, как засохшее дерево.
Да-да, превышение самообороны и тяжкие телесные. По правде, Алеш заранее знал, что скажет судья. Зря он сюда сунулся. Гнилое дело, с самого начала было ясно, что на парня повесят всех собак.
Но полицейский надеялся.
Вот и все. Стук молотка.
— Тихо! У вас есть право на последнее слово. Постарайтесь им не злоупотреблять.
В кресле с высокой спинкой судья Млынар казался крохотным. А он постарел, подумал Алеш. В последний раз полицейский захаживал в суд лет пять назад. С тех пор на одутловатом лице выступил румянец, изобличающий пьющего человека. Когда старик говорил, Алеш не мог смотреть судье в глаза, вместо этого он разглядывал нос Млынара, с ярко-алыми прожилками.
А парень ничего так. Молодцом держится!
Подсудимый встал. Он казался изможденным и не очень здоровым. Ну точно — вечно голодный студент. Худой, бледный, слишком короткие рукава висели сантиметра на два выше запястий. Парень хрустнул пальцами.
Спросил:
— Это окончательный вердикт? Вы хорошо подумали?
Холодно спросил. Кто отправляется за решетку — обычно так не говорит. Со своей скамьи поднялся прокурор Кужел.
— Будь ты пограмотней, малец, знал бы, что вердикт всегда окончательный. Может, адвокат пойдет в Верховный суд? — он бросил взгляд на серого человечка, муниципального адвоката. — Нет. Конечно, нет… Поберегись, парень! Чего доброго, добавим неуважение к суду и неповиновение власти.
— Я понял.
Черт! Не так, не так ведут себя приговоренные.
— Последнее слово, молодой человек, — напомнил Млынар. — Если сказать нечего, не тратьте наше время.
Господи, как душно и как много народу! Зачем, ну зачем он сюда пришел? Теперь Алеш дорого бы дал, чтобы этого не видеть. Он скользил взглядом по лицам и потому прослушал, как парень начал.
— …четыре часа, — а голос все-таки дрожит. Да, обдает холодом, но и дрожит от страха. — Судья Владко Млынар, прокурор Тибор Кужел и пострадавший. У вас есть двадцать четыре часа, чтобы проститься с близкими и закончить дела. Я…
Парень запнулся. В зале кто-то негромко кашлянул. Наконец, Петер закончил:
— Нет, это все. Я все сказал. Спасибо, ваша честь.
— Вот как? Ну-ну, — Млынар сухо хохотнул.
А потом парень исчез.
Вот так, буднично.
Вздох или два в зале царила тишина, затем раздался крик. Охранник гремел ключами, отпирая клетку подсудимого. Стучал молоток. Вопль все тянулся, отражался от дубовых панелей, вибрировал под потолком.
Алеш вскочил и впился взглядом в пустоту. Да все вскочили! Полицейский читал о побегах со скамьи подсудимых. Помнил, как застрелили Матуса Бешеного — аккурат в судебном дворе, после зачитки приговора. Но чтобы… В зале как будто похолодало. Спинной мозг внутри позвоночника точно залили льдом.
Прокурор пучил глаза. Судья вцепился в молоток и со всей дури колотил, словно это вернет ему подсудимого. Крик все звучал, ввинчиваясь в мозг. Охранник наконец вломился в клетку и теперь хватал пустой воздух. Он что, надеется, что Петер стал невидимым?
Как будто одна чертовщина лучше другой.
Посреди гама и грохота Алеш опустился обратно на скамью. И без него есть, кому вопить и толкаться. Закурить бы, но кто же курит в казенном месте?
Полицейский просто сложил на груди руки и закрыл глаза.
Гнилое дело. С самого начала так было.
Начиналось все просто. В двадцать два четырнадцать, девятого октября, Ивка Михалык, девятнадцати лет, спешила домой и шла напрямик: не освещенной улицей, а пустырем вдоль Кельминского водохранилища. Ну что ей стоило потратить пять минут? В трехстах метрах — ухоженный сквер и кованные фонари. В двухстах — охраняемый небоскреб, увенчанный шипастой короной. Но если богачей Даница в чем и не упрекнешь, так это в чувстве вкуса. Они же сами из трущоб, просто не видят, посреди чего возводят небоскребы. За жестяным забором лепятся брошенные развалюхи. Над старым асфальтом вдоль кромки воды — ни одного фонаря. Ивка рискнула пойти этой самой дорожкой…
Где и столкнулась с Паволом Глинкой, ранее дважды задержанным за пьяные драки.
Гражданин Глинка пытался совершить сексуальное насилие, но не успел — на тропке вслед за Ивкой шел гражданин Стелик, который отметелил хулигана на чем свет стоит. Девушка не пострадала, а гражданин Глинка загремел в госпиталь.
Все просто. Все было просто, пока Алешу не напомнили, что выборы городского головы через два месяца.
— Прокурор хочет закрыть дело так, а не иначе.
Было часов десять вечера, и полковник плеснул себе коньяку, но Алешу не предложил.
— Сынок, он выбрал семнадцать папок и хочет все подать в суд. Я знаю, что ты скажешь. Но сам пойми: выборы, Лука вот переизбирается… нам нужно показать статистику.
Ну да, конечно. Прокурор — школьный друг городского головы.
— Но это бред! Пусть подает на Глинку.
— Заявление написал Глинка, а не Стелик. У него отбиты почки и сломаны пять ребер. Ну хватит, сынок! Твой крестоносец сам хорош, его будут судить, и я скажу — за дело. А ты мой лучший меч правосудия, вот что. И для тебя полно работы.
— Вы сами-то довольны этим делом?
— Скачу в восторге! — полковник хватил ладонью по столу. Он наставил на Алеша палец и тихо отчетливо произнес: — И ты, сынок, будешь доволен. Если хочешь сидеть здесь, а не ходить в патруль где-нибудь в Будынской дельнице.