Встающее солнце подсветило ее растрепанные волосы.
— У вас есть дочь, — передразнила жена банкира. Слова падали, как камни: — Скоро она узнает, кем был отец. — Марта протянула руку, словно для поцелуя, и бросила: — Ну помоги же, что стоишь? Если я уйду, то сделаю все тихо, и так довольно балагана.
Тогда-то все и случилось.
Алеш, затаив дыхание, шагнул — а жена банкира скрючилась, точно от удара в живот. Потом была вспышка, ленивая, медленная, жаркая, как летний полдень, и он невольно прикрыл глаза. Никак не решался отнять руку. Когда ведущая на крышу дверь скрипнула, все уже кончилось.
Кроме ненависти.
Жгучей и оттого нелепой ненависти смертного — к ублюдку, который взялся карать за грехи.
Похоже, Ришо опомнился первым. Метнулся к Бранке, обнял, зашептал бессмыслицу: что все станет хорошо, что плохо просто не может быть, а плакать-то зачем — «Вот я же не плачу, да? А знаешь, как хочется!» — такие славные девочки держатся, и вот сейчас будет тепло, дай-ка ручки…
На крыше вдруг стало очень много людей. Местная охрана, патрульные, чертов психолог в кое-как заправленной рубашке.
— «Убийство», — шепнул Ришо, передав ребенка с рук на руки.
Алеш вздрогнул. Он позволил увести себя, а после парень за локоть завел его в лифт. Полицейский стоял там, на серой площадке — даже когда они уже скользили вниз.
— …может оно и к лучшему, а? Куда девчонке такую мать? Зар-раза! Бог свидетель, баба совсем с ума тронулась!
В замкнутом пространстве голос напарника бубнил над ухом. Алеш давно перестал его слушать. Вскинулся лишь, услышав: «Может, оно так даже… по-доброму, что ли?»
— По-доброму? — он грязно выругался. — Что угодно, но не доброта! Ему плевать, понимаешь?..
— Кому? Ну что теперь?..
— …плевать на последствия. Он… он, бледзь, вершит правосудие! — полицейский разразился новым потоком брани.
Дверцы лифта давно раскрылись, а он даже не сразу заметил. Увезти, увезти Мира — если надо, бросить все, сбежать, что угодно — только бы вывезти его из ада! Повезло Ришо: парню не за кого бояться, кроме как за себя.
Гранитное крыльцо сияло попеременно синим и красным, в цвет полицейских мигалок.
— Господи, ей же едва три года. А Мирке шесть.
Таким тоном говорят о смертельной болезни. Сигарет в бардачке не оказалось, все давно кончились. Впервые в жизни, впервые даже за время проклятия, Алеш подумал, что и сам он, должно быть, тоже…
Кончился.
— Главное, не вытопчи мне все, — криминалист поднял голову только когда перед ним вытянулась тень Алеша. — Тут у меня следы, так что давай осторожно.
Февральский снег сменился мартовскими ливнями. Город утопал в грязи, в обрывках газет, ветер носил по улицам полиэтиленовые пакеты. Следов были дюжины. Сотни. Но Здену лучше знать: видать, нашел что-то важное.
Алеш по широкой дуге обогнул красные стойки-метки. Постмортем ровно такой, как и говорил Вит: бегущий человек и надпись — «Уныние». Если б не странный след, не надпись, они бы вовсе не приезжали, одного Здена хватит все осмотреть и описать. Но после исчезновения старого президента умные во власть не идут, слишком уж сложно выжить, а у нынешнего пройдохи одна мания: кодекс, за что последует кара, а за что нет.
«Уныние» в нем точно потянет на новую главу.
— Так что иди и разберись, — сказал полковник, выпроваживая их в город.
— И чтобы к вечеру ответы были вот тут, на этом самом столе!
Какой смысл разглядывать надпись? Все они одинаковы, Алеш видел их сотни. Полицейский фотограф давно сделал снимки, следователь просто постоял у стены, для приличия — и двинулся обратно.
— Так что здесь произошло?
— Погоня или что-то похожее, — криминалист поднялся, оглядев хозяйским взглядом улицу. — Не скажу, за кем гнались, человек не спешил. Обычно шел, его след не выделишь. А след бегущего человека есть. И обрывается точно у горелого.
— Мужчина, женщина? — Алеш тщетно разглядывал грязь под ногами, но так ничего и не увидел.
— Женщина. Ботиночки с каблуком, тридцать восьмой размер. Я бы сказал, даже девушка, уж больно каблук не по погоде, но всякое бывает.
— Что еще?
— Бежала вон оттуда, — криминалист указал на угол Университетской и Театрального, — а до того стояла, перетаптывалась. Много натоптала. Как будто ждала кого-то.
Все трое, включая Ришо, уставились на перекресток, словно бутик с закрытыми фанерой окнами мог дать подсказку. Согбенный дедок оглянулся по сторонам и засеменил через дорогу на красный — а ведь прежде здесь было оживленное движение!
— След как обычно, ничего нового, — вздохнул Зден. — Я бы сказал, часов пять утра. Очень предварительно! После анализа скажу точнее.
— Ладно, — Алеш скривился. — Ты вот ответь: она за кем-то гналась, нагнала и… что? Совершила уныние?
— А это по твоей части, Ал, — криминалист хмыкнул. — Пойми меня правильно, я вижу только след. Ты можешь по нему что-то сказать?
Алеш молчал. Ветер шевелил неубранную еще с декабря, замершую и оттаявшую, втоптанную в грязь листву.
— Увидела, погналась, — утвердительно закончил полицейский. — И, положим, напала. Но зачем? Как будто полгода лежала в анабиозе. Все знают, чем кончится грабеж или насилие.
— Если она напала, — вставил Ришо.
Здесь на углу всегда стоял киоск «Табак». Не киоск даже — кирпичный уличный магазинчик. Сперва он, как положено, торговал сигаретами, потом сигаретами, пивом и бургерами — студентом Алеш покупал их, когда еще пил вино на скамейках — а потом, кажется, здесь торговали всем: от журналов до свежеиспеченного хлеба. Магазинчик всегда обретался на перекрестке — словно собрался стоять здесь вечно.
Дедок в куцем пальто добрался до полуразобранной стены и теперь собирал кирпичи в сумку. Такие не сдаются, даже когда молодежь вся уехала. Да и куда им сдаваться, кому? Власть сменится, проклятия приходят и уходят, а жить-то надо. За городом у него, верно, фермерский домишко, а кирпичи пойдут на бортик вокруг клумбы, соседям на зависть.
— …собираешься что? — спрашивал Ришо.
Полицейский поежился на пронизывающем до костей ветре.