– Почему же в петлю?
– Если воровство или халатность, – продолжал Столбов, – тут еще куда ни шло. А убийство? За него ж расстрел приклепать могут! Нет, у меня бы воли не хватило. Я бы с повинной – дудки! Докажи, следователь, мою вину, тогда и петлю набрасывай.
– Видишь, как ты рассуждаешь: «Докажи мою вину». А положением предусмотрено, что чистосердечное признание является основанием для смягчения наказания.
Столбов закурил свежую папиросу, ухмыльнулся:
– В позапрошлом году я чистосердечно признался на свою шею. Есть у нас в Ярском один хмырь, Проня Тодырев. Лодырь несусветный, сутками спит. А как подопьет – откуда энергия берется. Ну точно бодучий бык куражится. Особо женщин да ребятню обижает. Не стерпел я однажды его куража, прицыкнул. Он – в пузырь. Вытаскивает из кармана складной ножичек и на меня. Я вроде и обижать не хотел – всего один раз легонько дал ему – а у Прони и… юшка из носа. Дело было принародно, в клубе. Все видели, что Проня хоть и с детским, но все-таки с ножом на меня пер. Поддержали: «Правильно, Витька, давно рога обломать надо было». А через несколько дней приезжает из вашей милиции Кайров и спрашивает: «Бил Проню Тодырева?» «Врезал, – отвечаю, – один разок. Жалею, мало. Еще надо было дураку поддать». «Значит, не отрицаешь? Так и запишем», – Кайров в момент настрочил протокол, показал, где мне расписаться, сунул его в портфельчик и говорит: «Если Тодырев не заберет свое заявление, будешь отвечать перед судом за мелкое хулиганство». Чернышев вступился за меня, а Кайров руками разводит: «Превышение обороны. У Прони хоть и дурная кровь, но отвечать за нее придется как за полноценную. Пусть договариваются мирным путем. Договорятся, дело прекратим». Вызвал Маркел Маркелович Проню, и так с ним, и сяк. А Проня ни в какую: «Полста рублей наличными, тогда заберу заявление. Мне сейчас сладкого много надо есть, чтобы восполнить кровь, утраченную из-за хулиганства Столбова. А в связи с малым дитем средствов на сладости у меня нет». Плюнул Маркел Маркелович и говорит мне: «Отдай дерьму полсотни, чтоб не вонял. Я тебе премию на эту сумму выпишу». От премии я, конечно, отказался, свои отдал. А Проне того и надо было: закупил в сельмаге весь запас «Раковых шеек» и недели две сорил по деревне конфетными обертками, хвалился каждому встречному: «Во, за счет Витьки Столбова кровь восстанавливаю!» – Столбов помолчал, будто думал, говорить ли дальше. – Прошлый раз, когда ты меня допрашивал, хотел кое-какие предположения высказать по колодцу, да вспомнил вот этот случай. Думаю, опять чистосердечно нарвусь на свою шею. А зачем мне это надо?
– И зря суда испугался, – сказал Антон. – Свидетели подтвердили бы твою невиновность, и схватил бы по своему заявлению Проня как миленький.
– Зря! Это для милицейских суд не страшен. Вы все законы знаете, с судьями – по имени-отчеству. А мы в этом отношении люди темные. Только секретарь объявит: «Встать. Суд идет!» – у нас коленки затряслись. И свидетели дома храбрятся, а как за дачу ложных показаний распишутся, так в рот судье начинают заглядывать, чтоб ответом угодить. По себе знаю. Был один раз в свидетелях. Судья задает вопрос, а я глазами хлопаю, боюсь лишнее слово сказать. Кое-как оклемался. После самому смешно было.
За разговором незаметно прошло больше часа. В избу заглянула мать Столбова, тревожно сказала:
– Витька, а и впрямь, должно быть, следователь утоп. Милицейская машина сейчас по деревне промелькнула. У конторы остановилась.
– Чокнулись вы со Слышкой, что ли? – Столбов сердито взглянул на нее и показал на Антона: – Вот он, следователь! А ты: «Утоп, утоп!».
«Кто там приехал?» – удивленно подумал Антон и предложил Столбову:
– Пошли со мной. Дорогой расскажешь о колодце.
– Что о нем рассказывать? – словно испугался Столбов. – Это я спьяна сегодня разболтался. Нервы, что ли… после купания.
Антон не стал настаивать. После озера он еще не пришел толком в себя: ломило от боли виски, тело было тяжелым, непослушным. Шли молча. У колхозной конторы, рядом со служебной машиной, стояли Кайров, молоденький милицейский шофер и старик Стрельников.
– Я, слышь-ка, как увидел его на тракторе с Витькой Столбовым, стал звонить сызнова. Дак опять же телефон отказал, – гладя макушку, виновато оправдывался Егор Кузьмич.
Столбов раньше Антона сообразил, о чем идет разговор, и вмешался:
– Ты, Слышка, как всегда: слышал звон, да не знаешь, где он.
Кайров, уловив от Столбова запах водки, строго посмотрел на него, сурово бросил:
– А ты шел бы спать, пока пятнадцать суток не схлопотал.
– Это вы можете, – обронил Столбов и медленно отошел к конторе, на дверях которой висела свежая клубная афиша.
Кайрова будто током ударило.
– Что ты сказал? Столбов обернулся:
– Что слышали.
– А ну вернись!
– А иди ты… – Столбов махнул рукой и спокойно стал разглядывать афишу.
Лицо Кайрова побагровело, глаза расширились. Он словно удивился смелости Столбова – очень уж небрежно тракторист от него отмахнулся. Антон, молча наблюдавший эту сцену, с упреком проговорил:
– Нельзя же так, товарищ капитан.
– Что?… – Кайров уставился на Антона. Полоска усов ощетинилась: – Заступник?! В рабочее время купаешься, водку с кем попало глушишь, а я должен бросать все дела и разбираться. Мальчишка!
– Не пил я, – нахмурившись, сказал Антон.
– Оправдываться вздумал? Что, я по лицу твоему не вижу? Стоишь, как рак вареный!
Антона как будто ударили. Ударили больно, неожиданно. В какой-то очень короткий миг он почувствовал на себе любопытный взгляд старика Слышки, увидел лукавую улыбку милицейского молоденького шофера, растерянное лицо Столбова, удивленно отвернувшегося от афиши. И, не отдавая отчета своим словам, неожиданно ляпнул:
– Не городите глупость, товарищ капитан. Кайров опешил:
– Оскорбление?…
– Нет, диагноз, – по инерции съязвил Антон и только теперь отчетливо представил, каких дров только что наломал. Кайров буквально был обескуражен, но, как у боксера, случайно ударившего противника ниже пояса, у Антона не было удовлетворения от победы. Виновато оглядевшись, он увидел растерянно открывшего рот Слышку, испуганное лицо шофера. Во взгляде Столбова прочитал удивление: «Зачем ты так?» – и, не зная, что ответить на этот немой вопрос, пожал плечами.
Кайров, как говорится, рвал и метал, но Антон почти не слышал угроз. С трудом сообразив, что ему приказывают садиться в машину, вспомнил о ключе от кабинета Чернышева. Подошел к Столбову, передал ключ, подумал, что мог бы отдать его Екатерине Григорьевне, к которой все равно надо заехать за оставленными вещами. В голову почему-то пришла фраза Столбова о свадьбе. Антон улыбнулся и с наигранной веселостью сказал:
– Кина не будет, Витя.
Уже из машины увидел, как к Столбову подошла Зорькина. Она была в белой кофточке и короткой черной юбке. Так же, как утром, блестели туфли-лакировки. Но вместо голубой косынки с якорьком на плечи небрежно был накинут прозрачный желтый шарф.
Подполковник Гладышев пришел на работу в хорошем настроении. Где-то около полуночи ему на квартиру звонил вернувшийся из Ярского Кайров и доложил, что Бирюков отделался легким испугом, жив и здоров. Правда, старший инспектор уголовного розыска не преминул заметить, что расследование случая с колодцем не продвинулось ни на йоту, но после хорошего сообщения о Бирюкове это ничуть не расстроило подполковника.
Неприятности начались на работе, когда из Ярского позвонил Чернышев. Слышимость, как всегда, была отвратительной. Из всего разговора подполковник понял только, что Кайров, будучи в Ярском, на какого-то выпившего тракториста оформил какой-то материал, и Чернышеву уже звонили из районного суда, требуя направить парня в райцентр не то для разбора, не то для отсиживания пятнадцати суток.
– Не хулиган Витька! Понимаешь, не хулиган! – рассерженно хрипел Чернышев через телефонную трубку. – У меня свидетель есть, который присутствовал…
– Я разберусь, Маркел Маркелович. Разберусь! – успокоил Чернышева подполковник и, положив трубку вызвал к себе Кайрова.
Кайров выслушал подполковника:
– Узнаю Маркела Маркеловича. За каждого своего колхозника разъяренным тигром поднимается.
– Что там у вас произошло?