— Жучка! — кликнул собаку Берти.
Собака почуяла, что ей хотят дать какое-то поручение: она примчалась запыхавшись и от усердия только что не вытянулась по стойке «смирно».
— Жду твоих приказаний! — глаза ее преданно смотрели на Берти.
— Отправляйся-ка и ты на луг, за гусями и крякушами присматривай, да про Келе не забывай, поняла?
Вахур выскочила за калитку, промчалась мимо аиста и принялась кататься по траве, затем с веселым лаем описала широкий круг и плюхнулась на живот.
— Знаешь, Келе, что-то не дает мне покоя, точно внутри у меня блохи скачут. Иной раз бегаешь взад-вперед, как угорелая, и сама не знаешь, почему.
— Это дух странствий, — взглядом пояснил ей Келе. — Мои собратья сейчас готовятся к перелету. Должно быть, и с тобой то же самое.
— Нет, тут что-то другое. Прежде мне всегда хотелось лаять, когда чужой пес забредал сюда, а теперь вовсе неохота его облаивать. Мы обнюхиваем друг дружку, играем вроде как в догонялки… Смотри, вон какой-то мой родич появился.
Келе испуганно покосился в сторону калитки.
— Не бойся, — весело подскочила Вахур, — он сюда идет не за тем, чтобы тебя преследовать.
Взгляд аиста стал холодным. Келе почувствовал вдруг прилив отваги.
— Да я бы и не советовал ему это делать.
— Хорошо, я скажу ему, что ты — мой друг, — подпрыгнула Вахур и опрометью помчалась по берегу ручья навстречу псу. Сказала ли она ему что-либо при встрече, для Келе осталось невыясненным, потому что собаки так и не успели подойти к нему поближе: за первым незнакомым псом прибежали еще два, и веселая возня вскоре закончилась дракой.
— У-ю-ю-юй… чтоб тебе взбеситься и твоей родне тоже, — взвыл один из псов и, хромая, побрел восвояси.
Келе стало скучно. Вахур не вернулась к нему, и аист проследовал к берегу ручья, где утки, жадно хлюпая, вбирали в себя ряску.
— Кря-кря-кря, Келе с нами, храбрый Келе, он защитит нас. Взгляни, какие мы стали чистые и белые, правда, Келе? — и утки опять разбежались вдоль берега, по своему обыкновению не дожидаясь ответа.
Но Келе было не до уток. Сперва он поймал двух жуков-дровосеков, затем долго подкарауливал крота, который рыл ход; земля над прорываемым туннелем вздымалась вулканчиком, но крот на свет божий так и не вылез, зато цел остался; однако у Келе от этого голоду не поубавилось. И он зашагал вдоль камышовых зарослей, где в лужах, оставшихся от разлива, вода уже прогрелась, и Келе мог без боязни ступить в нее. Поверхность этих больших, но мелких луж чуть заметно подрагивала, суля возможную поживу. И действительно, Келе не обманулся в своих ожиданиях. Стайка гребенчатых тритонов покинула свое зимнее убежище и нежилась на солнышке, даже не помышляя о Келе, — и впрямь, откуда сейчас тут было взяться аисту? — который неспеша и основательно подзаправился ими. Затем он вновь выбрался на высокий берег ручья, к опушке камышовых зарослей — переварить обильную пищу. Густые заросли камыша отражали солнечное тепло, воздух тут был прогретый, и аист задремал с открытыми глазами. Он чувствовал себя почти на свободе, о сарае теперь уже вспоминалось неохотно. Крылья он опустил: ему хотелось, чтобы все силы, какие только есть в нем, помогли перьям как можно скорее отрасти.
Аист думал о своих крыльях, но взгляд его был устремлен вдаль. Сильные крылья и неоглядный простор — для него это значило одно и то же: гложущую тоску. И все-таки для аиста сейчас важнее были крылья, потому что это понятие включало в себя все: возможность вновь свить гнездо и обзавестись птенцами, возможность самому добывать себе пищу, возможность обследовать ближние холмы и взлетать в заоблачную высь. Здоровые, сильные крылья — в них было все: усталость, отдых, опасность, борьба, победа, — словом, вся многотрудная и прекрасная вольная жизнь.
Келе не осознавал всего этого, лишь инстинктивно чувствовал, и это чувство было гораздо яснее, четче всех витиеватых слов, которые люди произносят о жизни и свободе.
Глубокая весенняя тишина стлалась тут, у зарослей камыша. Аист успел хорошенько отдохнуть; оглянувшись по сторонам, он попробовал распустить крылья. Утки и гуси находились по другую сторону камышей, Вахур запропастилась невесть где, никто аиста не видит. Он разбежался, сильно взмахнул крыльями и опять поднялся в воздух! На этот раз он улетел дальше, чем при первой попытке. Келе знал, что это еще не настоящий полет. Если бы его подхватило порывом ветра, он мог бы, пожалуй, взлететь на высоту дома; но Келе предпочитал не подниматься высоко, чтобы его не заметили. Да и с приземлением ему пока еще нелегко было бы справиться, он хотел всего лишь испытать свои силы. Какое-то время он плавно скользил по воздуху, а затем благополучно опустился по другую сторону камышей.
«Хватит!» — подумал аист, движимый инстинктивным чувством меры, свойственным всем вольным зверям и птицам.
Солнце клонилось к закату, когда он, неспешно ковыляя на своих длинных ногах и попутно выискивая добычу, возвратился к знакомому саду. Вахур лежала возле калитки, у собаки явно слипались глаза, да и выглядела она какой-то усталой и рассеянной. Келе подозрительно покосился на нее: Вахур тоже пропадала в камышах, уж не подсмотрела ли она, как аист пытался взлететь?
— Что-то я тебя не видел, Вахур. — Аист остановился возле собаки.
— Ты и не мог нас видеть, — взглядом ответила Вахур, — мы были в камышах.
— Резвились, что ли?
Собака сделала какое-то движение, которое нельзя было точно истолковать: оно включало в себя и утвердительный ответ на вопрос аиста, и многое другое.
— Сейчас ты вроде поспокойнее.
— Правда, — подняла глаза собака, — теперь я совсем не испытываю беспокойства… — И взгляд ее уставился в одну точку. Аиста это не задело, он тоже был погружен в свои мысли; он понял, что Вахур не видела его полета, и понял также, что и у Вахур есть своя тайна.
Собака поднялась, потягиваясь, и приятели, не тратя лишних слов, направились к сараю.
Мишка весь день провел в одиночестве, поэтому встретил их с кислой миной.
— Похоже, вы стремитесь быть вдвоем. Дело ваше, но могли бы и сказать, если я — третий лишний.
— Мы вовсе не были вместе, — распушил перья Келе. — Я охотился, а Вахур убежала куда-то.
— …или вы думаете, — продолжал Мишка, не обращая внимания на Келе, — будто мне не пошло бы на пользу пощипать молодой травки?
— Так почему же ты не вышел с нами?
— Молодые побеги очищают желудок, и шерсть от этого лоснится, но если мое общество не желательно, вы скажите прямо. Я могу подремать и у соломенного стога… Ну, ладно, Келе, значит, ты охотился.
Смеркалось, но до темноты было еще далеко. Небо приобрело опаловый оттенок, с лугов струился аромат молодой весенней травы, сады одевались в зелень, а над двором время от времени с жужжанием пролетал большой вечерний жук.
Келе знал, что этот предвечерний небесный простор полон жизни: где-то в бескрайней опаловой дали трепетно взмахивают на лету крылья — большие и крохотные, сильные и усталые, — ничто не в силах преградить им путь, разве что смерть. Он знал: путь его крылатым собратьям может указывать Большое Светило, Малое Светило или его детища — звезды, но лучшим ориентиром в пути миллионам перелетных птиц служит родное гнездо, которое нельзя спутать с другим и нельзя миновать даже в самую непроглядно-темную ночь. Подобно тому, как капля воды стекает к самой нижней точке поверхности, подобно тому, как стрелка компаса указывает на север, с такой же безошибочной точностью даже за многие тысячи миль чувствуют перелетные птицы родные места.
Келе знал, что его сородичи уже трогаются в дальнюю дорогу; он знал, что кое-кто из молодняка и из тех птиц, что постарше, отстанет в пути, но стая прилетит обязательно, повинуясь незыблемой воле большинства.
Келе не сводил глаз с неба, но не увидел ничего примечательного. Позднее над сараем пропорхала Чис, длиннокрылая летучая мышь.
— Вот и Чис вылетела на волю, — оживился аист, Мишка и Вахур тоже подняли головы. Летучая мышь летела высоко, выписывала зигзаги, игриво порхала — без всякой видимой цели, словно после долгой зимней спячки желала поразмять свои заботливо умащенные крылья. Надо сказать, что Чис тщательно ухаживала за нежными пленками своих крыльев, смазывая их выделениями желез.
— Слабое зрение у этой Чис, — презрительно шевельнулась Вахур, — она не видит опасности.
— Да, сюда приближается сокол Шуо, я давно его заметил, — глаза аиста блеснули, — хотя связываться с Чис — только время тратить попусту.
— Почему?
— Смотри и сам увидишь.